Анатолий Петухов - Сить - таинственная река
быстро расчистить транспортеры, когда их забьет соломой, позаботиться о смазке и заправке комбайна — все это
было так непривычно и ново, что в течение дня Гусю некогда и подумать о чем-либо, кроме работы. О Таньке и не
полученном от нее письме он вспоминал лишь вечером, во время ужина. Но едва его голова касалась подушки, он
тут же засыпал мертвецким сном, чтобы на рассвете снова спешить к комбайну. И так каждый день. Даже обедали
на поле. И первый в жизни заработок Гусь получил тоже возле комбайна.
Целых тридцать семь рублей! Сумма оказалась настолько большой, что Гусь не мог придумать, куда ее
истратить. Он бы немедленно купил сапоги - бродни и подводное снаряжение, но ни того, ни другого в магазине
сельпо не было.
— Ты бы лучше костюм купил, — посоветовал Гусю Прокатов. — Парень большой, с девками скоро гулять
будешь, на танцы ходить... Без костюма никак нельзя!
Гусь ничего не ответил: на что костюм, если Танька и письмо-то не хочет написать? А для нее, ради нее —
купил бы...
Дни в жатве проходили быстро. Прокатов выжимал каждый день полторы нормы. В районной сводке
соревнования комбайнеров фамилия его, как и в прошлом году, поднялась на первое место. А это — не шутка.
Одно дело — почет, но ведь и премии будут. И Прокатов спешит. Он-то знает, что сушь и зной рано или поздно
сменятся дождями, а убирать сырой хлеб, если и пойдет комбайн, — мука.
А Гусь устал. Устал от шума, от пыли, от всей этой бешеной спешки. Каждый раз ему все труднее вставать
утром, и ноющая боль в плечах и спине уже не проходит во время работы, как было в первые дни, она держится
постоянно с утра до вечера.
У Прокатова средний дневной заработок поднялся до двенадцати рублей, у Гуся — до шести. Денег хватит и
на подводное снаряжение, и на ружье, и на сапоги-бродни; если же дадут премию, то и костюм можно купить. И
как бы хорошо оставить эту тяжелую работу, отдохнуть перед школой, тем более, что сенокос в бригаде кончился, и
Сережка с Витькой почти все дни свободны. Они собрались на Сить на целых четыре дня! Вот бы сходить с ними,
похлебать свежей ухи на бережку, выспаться бы по-настоящему, досыта!.. Но Васька дал слово работать до
последнего дня августа, и он помнил строгое предупреждение Ивана: на попятную — ни-ни!
Прокатов все чаще и чаще ставил Гуся на свое место.
— Ну-ко, пошуруй за капитана! — говорил он. — Век в помощниках не проживешь!..
И неважно, что Гусь совсем помалу стоял на мосте комбайнером, но какие это были минуты! Его охватывало
особенное, до сих пор не испытываемое волнение, он весь внутренне напрягался. Тяжелая машина слушалась его.
Гусь мог ускорить или замедлить работу двигателя, поднять или опустить жатку, повернуть комбайн в любую
сторону, остановить его.
А Прокатов коротко подсказывает:
— Газу добавь, тут чисто и ровно, быстрей можно! А здесь левее — густо, на полный захват не возьмет...
Жатку вверх!
Каких-то четверть часа — и по смуглому лицу Гуся струится пот. Прокатов же только зубами сверкает:
— Шуруй, Гусенок, шуруй! Хлебушек, если без поту, — пресный!.. В школу пойдешь — за всю уборку
отоспишься...
Гусь четко исполняет все, что ему говорит опытный комбайнер, и сам замечает, что каждый раз комбайн
становится послушней и податливей... Нет, ради одних этих минут стоило работать до ломоты в костях, недосыпать, наспех обедать!..
Однажды в тот самый момент, когда Гусь замещал Ивана, на пшеничное поле прикатил председательский
газик. Меняться местами было уже поздно, и Прокатов лишь коротко приказал:
— Останови!
Машина поравнялась с комбайном, и из нее вышел секретарь партбюро колхоза Семенов. Большеголовый и
грузный, в рубахе с расстегнутым воротом и закатанными рукавами, он подал руку сначала Ивану, потом Ваське и
кивнул на комбайн:
— Заглуши. Пусть и он отдохнет.
Гусь метнулся к машине, a Семенов вполголоса строго сказал:
— Рискуешь. Рановато, — и повел глазами в сторону Гуся.
— Ничего. Так интересу больше.
— Смотри!..
— Понимаю. Все будет в порядке! — улыбнулся Прокатов.
Семенов открыл дворцу газика, взял с сиденья небольшой продолговатый сверток и стал медленно его
разворачивать. Ало сверкнул на солнце кумач.
— Это вам! — сказал он торжественно. — Переходящий вымпел района, — и подал Гусю. — Держи,
Василий!
Васька растерялся. Точно боясь обжечься, он осторожно принял вымпел с шелковым желтым шнурком и тут
же протянул его Ивану. Прокатов рассмеялся.
— Ты чего? Держи, держи! Или, думаешь, не заслужил?
Гусь покраснел.
— Вообще-то увезите его в контору, — сказал Прокатов секретарю. — Пусть там висит. А то на комбайне
запылится да выгорит...
— Во время боя знамя в чехлах не держат, — ответил Семенов, на широком лбу резче обозначились
глубокие складки. — Вы-то вот пшеничку убираете, а в четвертой бригаде рожь осыпается. Хорошая рожь!
Гектаров девяносто...
Прокатов помрачнел.
— Там Согрин на комбайне? — спросил он.
— Согрин. Что-то никак не ладится у него с машиной. Механик оттуда и не вылазит, а толку нет. Наверно,
придется тебя туда перекинуть. Пшеница-то еще постоит... Как ты думаешь?
Иван пожал плечами.
— Может и постоять...
— Ладно. Подумаем... Не буду вас задерживать. К Согрину еще заеду. Пока!
Едва газик тронулся с места, Прокатов хлопнул Ваську по плечу и, скаля зубы, воскликнул:
— Во, Гусенок, до чего мы достукались! Районный вымпел к рукам прибрали!..
— А чего с ним делать? — спросил Васька.
— На комбайн повесим. Повыше! Чтобы видно было...
...Вторая половина дня прошла для Гуся незаметно. Время от времени он поглядывал на вымпел, алеющий над
головой, и думал о том, что где-то в районе совсем не знакомые люди, занятые важной работой, присуждая вымпел
Прокатову, может быть, говорили и о нем, о Гусе. Ведь и в районной сводке — сам видел! — рядом с фамилией
Ивана напечатано: «Помощник В. И. Гусев».
И сразу в памяти всплыло, что он давно не слыхал, чтобы кто-нибудь в деревне, как прежде, костил его, а
старухи, которые раньше не терпели Гуся — та же Сережкина бабка или Агашка, в чьем доме он когда-то
выхлестнул стрелой стекло, — даже эти старухи теперь, если встречаются на улице, не шипят.
Он невольно подумал, что с того времени, как начал работать, добрей и спокойней сделалась мать. За эти
полтора месяца она ни разу не ругалась, ни разу не обозвала его балбесом и вообще стала разговаривать иначе. Как
именно, Гусь не мог бы объяснить. И он не раз ловил себя на том, что и сам не может отвечать матери грубо —
язык не поворачивается...
Под вечер к комбайну подрулил верткий «газик». Женщина-корреспондент из районной газеты — загорелая,
смеющаяся, поговорила с Прокатовым, видимо, давним ее знакомым, задала несколько вопросов Гусю, записала
что-то в книжечку. Потом попросила «занять рабочие места» и раз десять щелкнула нарядным, сверкающим
фотоаппаратом. Села за руль, помахала рукой и укатила.
В этот день Гусь возвращался с работы широким неторопливым шагом, чуть-чуть вразвалку, как ходил Иван
Прокатов. И если бы кто видел его, идущим так, сразу бы догадался, что на земле появился новый рабочий человек.
По сияющему лицу Сережки Гусь сразу понял, что из путешествия друзья возвратились с интересными
новостями.
— Давно меня ждешь? — спросил Васька.
— He! Мы только что вернулись. Я забежал домой и сразу к тебе... Если бы ты знал, что мы видели!..
— Давай рассказывай, — и Гусь спокойно стал раздеваться, хотя слова Сережки заинтриговали его.
Дарья, как всегда по возвращении сына с работы, тотчас налила в умывальник горячей воды.
— Понимаешь, пришли мы к шалашу, смотрим, а в Сити вода мутная, мутная! Палки плывут, какие-то
сучья...
— Ну?
— Витька и говорит: пойдем сразу вверх, посмотрим, что там такое делается... Километров шесть прошли,
глядим, а там Сить с берега до берега деревьями да всяким мусором завалена. Вода так и бурлит! Мы стоим, ничего
не понимаем!
— Ты не тяни, рассказывай! — уже из-под умывальника поторопил Васька друга.
— Вот я и рассказываю по порядку... И на берегу — везде сучья, деревья лежат. Толстущие осины чуть не до
половины будто ножиком кто стругал. Тут Витька и догадался. Это, говорит, бобры плотину строят...
— Бобры-ы? Откуда они взялись?
— Во! Я то же Витьке сказал. А он и слушать не хочет. Надо, говорит, засаду сделать, подсмотреть, как тут
они хозяйничают... В общем, выбрали мы место, засели. Двое суток дежурили. И точно! Я сам двух бобров видел.
