Нина Артюхова - Избранные произведения в двух томах: том I
Солнце уже проглядывает, только низко-низко, длинные тени растянулись по серебристой от росы траве. А в каждой росинке — весь голубой мир отражен! Если фея действительно прилетает к цветам со своей волшебной палочкой — то именно в этот час!
Шевельнулся розовый бутон пиона, что-то зеленое упало на траву, Николай Иванович поднял упругую зеленую лодочку — один из трех лепестков, оберегающих бутон. И сейчас же показалось, что розовый кулачок чуть-чуть разжался, стало ему посвободнее.
Но пионы распускаются постепенно, за ними и днем можно следить, — а вот ирисы! Николай Иванович осторожно ступал по росистой траве, будто боялся спугнуть фею. Вот и грядка с ирисами. Уже издали можно разглядеть, что не все цветы правильной формы — три шелковых лепестка шатром кверху, три темно-бархатных изящно отогнуты вниз. На нескольких стеблях все шесть лепестков образуют колокольчик, смотрящий в небо. Но это уже не бутоны, а цветы. Неужели опять упустил мгновение? Или, как говорила Валюшка, все это совершается постепенно, и невозможно уследить, как нельзя уследить за движением часовой стрелки?
— Вы сегодня пойдете в лес?
Кто это сказал? Незнакомый мужской голос.
Валин голос:
— Пойдем.
У забора, чуть подальше гамака, который кажется большой паутиной, протянутой между двумя деревьями, Николай Иванович вдруг увидел свою старшую внучку. В голубом платьице, в тапочках на босу ногу, она стояла, опираясь на невысокий колышек забора круглым локотком. Толстенькая? Какая же она толстенькая? Она стройная, грациозная даже… или это платье так ловко сшито и хорошо на ней сидит? Валя казалась даже выше ростом.
А за забором, в смущенной и почтительной позе, стоит паренек — видимо, тот самый, чья загорелая спина виднелась днем между яблонями. Теперь он в белой рубашке с закатанными рукавами. Но кто сказал, что это мальчуган лет четырнадцати? Он старше Валюшки и выше ее на целую голову — у него уже усики пробиваются!
— Валя, знаешь, я тебе давно хотел сказать!..
— Что сказать?
Молчание. Не глядя на нее, он что-то быстро говорит шепотом. Он наклоняет голову над забором. Валя, привстав на цыпочки, тянется к нему. Вот и поцеловались!
— Ты на меня не сердишься?
— Нет.
Где-то вдруг залаяла собака. Оба вздрагивают, медленно идут вдоль забора. Валина рука ложится на поперечную доску. Он тихонько пожимает эту руку — и отходит. Оборачивается, любуясь, смотрит на Валю. Валя, не оборачиваясь, ничего не видя кругом, проходит мимо. Кто сказал, что у нее глаза неопределенного цвета? Они ярко-голубые, как ее платье, как утреннее небо, как шелковые лепестки ирисов на клумбе!
* * *В девять часов на террасе появляется босоногая Галка, идет к умывальнику, спрашивает, зевая:
— Дедушка, а Валя где?
— Клубнику собирает.
На скамейке около террасы лежат грибы: три белых и два рыжих подосиновика. Галка останавливается перед ними.
— Ого, какие! Дедушка, откуда грибы?
— Не знаю.
— Должно быть, опять авторитет Вале принес.
— Какой авторитет?
— А ты же сам, дедушка, говорил: соседи — это авторитет. Ну, Юрка, который на соседней даче живет. Который за нашей Валей ухаживает. А Валя в него влюблена.
Галка хотела дальше прошествовать к умывальнику. Николай Иванович остановился перед ней:
— Что, что ты сказала?
Галка смотрела на него спокойно, рыжие волосы блестели на солнце, крепко упирались в песок белые ножки — Галка не загорала никогда.
— Ах ты… гриб подосиновый! — вырвалось наконец у Николая Ивановича.
Поплескавшись около умывальника, Галка спросила:
— Дедушка, а ты сегодня подсматривал за ирисами? Уловил мгновение?
Николай Иванович ответил:
— Нет, Галочка, опять прозевал!
ПОВЕСТИ О ДЕТЯХ
Белая коза Альба
Высокие белые цветы в овраге душно пахли медом и болотом. Катя осторожно шагала по тропинке, поджимая пальцы босых ног. Она отвыкла ходить босиком, ей было щекотно и колко.
Узенький ручей сворачивал то вправо, то влево и тоже, казалось, искал себе дорогу помягче среди камней и зарослей крапивы.
Овраг кончился. Тропинка сбежала вниз, к реке. Ручей заторопился, запенился и ринулся в реку, как настоящий маленький водопад. Река была наполнена до самых краев, гладкая, блестящая. Справа на желтой отмели копошились ребятишки.
Ближе к Кате, посередине реки, плыл мальчик.
Загорелые руки взлетали над водой и опускались почти без плеска.
«Хорошо плавает», — подумала Катя.
Круглая стриженая голова повернулась, мальчик заметил, что Катя смотрит на него, и стал «выставляться». Он поплыл на спине, потом на боку, стал нырять, да так старательно, что Катя испугалась — не потонул бы.
Потом опять помчался саженками к другому берегу. Там росли камыши и плавали, как зеленые тарелки, широкие листья кувшинок.
— Сорви мне одну лилию! — крикнула Катя.
Он ловко вытягивал из воды длинные темные стебли. Набрал большой букет и поплыл обратно, загребая одной рукой, а другую, с цветами, держал высоко над водой.
В кустах послышался детский плач. Катя обернулась.
Маленькая растрепанная курносая девочка, совершенно голенькая, стояла среди зарослей крапивы у самой реки и жалобно хныкала. По-видимому, ей самой было непонятно, как попала она в эту колючую чащу.
Она стояла спиной к реке, отмахивалась руками, отступала назад и каждую минуту могла сорваться вниз.
Подойти к ней со стороны реки было невозможно, потому что берег в этом месте нависал над водой.
Катя заметалась, забегала кругом, но крапива была такая густая и высокая, что она не решалась идти прямо.
— Стой, Маруся, не шевелись! — крикнул мальчик, подплывая. — Я сейчас тебя вытащу!
Он бросил букет на траву и смело раздвинул голой рукой жгучие ветки. Маруся, подхваченная под мышки и поднятая высоко над крапивой, испуганно задергала ногами.
— Пусти, Сережка!
Но он спокойно вынес ее из чащи и поставил на землю. Потом повернул лицом к отмели и сурово сказал:
— Беги к своей Нюрке и скажи, чтобы она больше тебя одну не пускала.
Маруся убежала с ревом. Отбежав довольно далеко, она остановилась, обернулась и прокричала что-то, по-видимому очень злое и обидное. Потом загудела опять и помчалась к отмели.
— Ой! — сморщилась Катя. — Как ты обжегся!
У мальчика были яркие синие глаза. Он спрятал за спину руку, покрытую волдырями, и быстро сказал:
— Мне не больно.
Пока он одевался и выжимал трусики, Катя, присев на траву, собирала брошенные лилии.
— Дай мне одну.
— Возьми все. Это тебе.
— Спасибо, — Катя прижалась щекой к нежным, прохладным цветам.
— Ты будешь купаться? — спросил мальчик.
— Нет. Бабушка сказала: посмотреть реку и сейчас же домой. Ведь я только сегодня приехала.
Они пошли оврагом вдоль ручья.
— Меня сегодня папа привез к бабушке и уехал, — говорила Катя, — будет приезжать по воскресеньям. Далеко от Москвы до вас все-таки… Ты, наверное, знаешь мою бабушку. Ее зовут Елена Александровна. У нее такая острая крыша и вьюнки на террасе.
— Знаю, — сказал мальчик. — Я живу в соседнем доме.
— Это у вас белая коза, мохнатая?
Сережа вдруг нахмурился.
— У нас.
— Красивая. Как ее зовут?
— Альба.
— Почему Альба?
— Альба — это значит белая.
— Ну вот и хорошо, я буду пить ваше молоко. Бабушка говорила, что, если понравится, можно брать парное козье молоко у соседей. Оно очень полезное. А оно вкусное, козье молоко?
Сережа ответил совсем печально:
— Вкусное.
Высоко над ними, по краю оврага, бежали ребята к реке. Они увидели Сережу и Катю и громко закричали. Сережа поджал губы и пошел быстрее. Кате показалось, что ребята кричат одно какое-то слово, она только не могла разобрать какое.
— Что они кричат? — спросила она удивленно.
— Меня дразнят.
— Почему дразнят?
Сережа ничего не ответил и побежал к дому.
Катя вошла на крыльцо и протянула бабушке букет.
— Смотри, бабушка, мне Сережа нарвал.
Она налила воды в глубокую тарелку, поставила на окно и пустила плавать лилии. Они были такие светлые и яркие на солнце. Казалось, что они освещают всю комнату.
IIДолговязая, лохматая Нюрка сидела на загородке, рядом с Катей.
Она срывала босой ногой головки ромашек, ловко перехватывала руками и гадала, общипывая лепестки:
— Любит… не любит… плюнет… поцелует…
Катя тоже попробовала сорвать ромашку ногой, но у нее ничего не вышло: ноги были коротки.
Ей пришлось спуститься на землю и сделать запас.
