Владислав Крапивин - Семь фунтов брамсельного ветра
Был вечер, мы поужинали и пили чай – мама, я и дядя Костя, который опять “заглянул на огонек” (а Илюха, конечно же, снова где-то покорял компьютерные пространства). Генерал Петровцев с маленького экрана рассказывал нам о трудностях, которые встретили его, Полномочного представителя центра, когда он появился в наших краях. Он не все время говорил по-казенному. Иногда переходил на доверительный, домашний такой тон. Мама сказала:
– А внешне он вполне симпатичный. Есть в нем определенный аристократизм…
– В училище говорили, что он похож на Тухачевского, – усмехнулся дядя Костя.
– Вы вместе учились? – удивилась мама.
– Не вместе. Я только поступил, когда он был уже на пятом курсе. Выпускники не жаловали вниманием “салаг”, но Петровцев иногда снисходил. А мною он заинтересовался, когда узнал, что земляки. Приглашал иногда к себе в комнату… Ну, там бутылочка, закусочка. Старшекурсники жили почти как офицеры, строгостей не много… Сидели, вспоминали знакомые места. Оказывается, в детстве мы обитали на соседних улицах. Правда, не были знакомы. Он-то был тогда уже старшеклассник, а я малявка…
– Разве он из нашего города? – не поверила я
– Да нет же, это было не здесь, а в Дмитрове, под Москвой, я жил там с отцом. Сюда-то я приехал после восьмого класса… Валя, помнишь, как мы познакомились?
– Еще бы! Ты мне подмигнул и сделал пальцами “козу”. А я подумала: большой, а такой глупый и нахальный!..
– А я был воплощенная скромность, – опять вспомнил детство дядя Костя. – Кстати, я и в училище был таким. Верховцев однажды сказал: “Ерохин, ты и в генералах будешь краснеть при мужских анекдотах?”… Но, как известно, я в генералы не вышел, и слава Богу. А он – вот… Не пойму только, зачем он перешел из армии в МВД? Может, из-за кавказских событий? Ему там крепко не повезло однажды…
– Про это даже в песенке есть, – вспомнила я.
Крах терпел он много раз.
Дал пинка ему Кавказ,
И в реформе он военной
Выше копчика увяз…
– Женя… – на всякий случай сказала мама. Наверно, ей показалось, что про “копчик” это неприлично. А дядя Костя согласился:
– Да, и в комитете по реформе ему не повезло. То ли проявил излишнюю инициативу, то ли наоборот… А что касается Кавказа, там пинки получали многие. И получают. Дело, видимо, бесконечное… Петровцев же, надо сказать, в чисто человеческом плане всегда был неплохой мужик. Однажды, когда я командовал ротой и на меня накатали в штаб округа очень даже неправильное письмо, он крепко выручил меня. По старой памяти. Правда с некоторой барственной интонацией, но помог. Был он тогда полковником…
– Если он неплохой, чего тогда Дворец хочет оттяпать?
– А вот поди ж ты, – развел руками дядя Костя. – В училище собственное детство вспоминал с этакой размягченной улыбкой, а сейчас… Неисповедимы пути… Может, правда, потерял ориентиры под грузом проблем?
2
Не знаю, много ли проблем было у генерал-лейтенанта, а директор Дворца под ними совсем согнулся. Ходил по коридорам ссутулившись и, когда здоровались, вздрагивал и отвечал с виноватой улыбкой.
Но, видимо, он еще не совсем сдал позиции. Мы в этом убедились однажды вечером, когда пошли к нему в кабинет.
Надо было попросить у него записку для дежурного, чтобы тот завтра пустил нас во Дворец, потому что официально по вторникам был здесь выходной. Петруша сказал:
– Вам он не откажет, а меня может развернуть носом к выходу, потому что со взрослыми он теперь какой-то неласковый. Думает, наверно, что плохо его поддерживаем в войне за Дворец…
Нам надо было во вторник провернуть кое-какие съемки. Не самый последний эпизод – потому что идол все еще не был готов – а всякую мелочь, необходимую для монтажа. Приходилось спешить: вдруг выселение начнется в ближайшие дни? Как бы ни было, а наше “кино” все равно надо закончить! Иначе что? Все старания – зря?
Был уже совсем вечер, за окнами тьма. Никакие кружки не работали, наша группа разошлась, даже Петруша с Маргаритой ушли, торопились куда-то. Люке сегодня тоже было куда-то “очень надо”. Она попросила, чтобы Пашка и я проводили Томчика до дома, и тут же испарилась. Вместе со Стаканчиком, разумеется.
Пашка, Томчик и я по шли к директорскому кабинету.
Свет в коридоре был уже тусклый, “дежурный”, а щель в кабинетной двери ярко светилось. Через эту дверь мы услышали, как Федор Федорович говорит по телефону. Громко, зло, даже со звоном:
– …Не городите чепуху, господин референт!.. Да, это я вам говорю: не городите чепуху ! Президент не мог отдать такого приказа! Слава Богу, у него есть голова на плечах, в отличие… Что? Вот именно! Он дал распоряжение: подыскать подходящее место! А уже ваша администрация решила, что самое подходящее – школьный Дворец! Потому что с детьми легче всего справиться, подумали вы. Но вы, господа, просчитались! Никакого мирного переселения не получится! Даже поэтапного , как вы изволите выражаться! Дети и взрослые встанут в три кольца!.. Я их подбиваю?! Это вы подбиваете! Весь город возмущен!.. Что? Детей? Не посмеете, пойдут передачи по всей стране… Ах, меня отправят куда надо? Что же, это получится в духе семейных традиций, в моей родне три поколения политзаключенных… Да-да, четвертое, я знал, что вы это скажете. Но сейчас будет труднее…
Пашка меня и Томчика потянул от двери.
– Сейчас не надо соваться. Пусть закончит разговор и остынет…
И мы пошли бродить по дворцу. По разным этажам. Везде уже было полутемно и потому таинственно… Да и в любое время, при любом свете мне казалось, что в Арамеевском дворце живут тайны. Нет, дело не в легендах про богача Арамеева, который будто бы в потайных комнатах прятал сокровища, а в подземной конуре замуровал любовницу. И не в рассказах о пыточных камерах ЧК, которые, послухам, до сих пор сохранились в глубоких подвалах. Я о другом. Здесь с двадцатых годов шла ребячья жизнь. И мне казалось иногда, что память об этой жизни, о всех-всех годах впитана в эти стены. Если приложишь ухо к старинному дверному косяку, можно услышать песни про пионерские костры, про челюскинцев, про мальчишек-партизан. А на чугунных витых лестницах навсегда отпечатался топот тех, кто бегал здесь полвека назад. И раньше… И позже… Прислушайся – и различишь… Вот и правда будто кто-то пробежал по гулким ступеням в конце бокового коридора. Кто? Может, двенадцатилетний Сережка Мезенцев, который когда-то ходил сюда на занятия кружка “Юный газетчик”?..
Конечно, я “впечатлительная натура, которой надо почаще проветривать мозги” (Лючкин совет), но все же я всерьез была уверена – что-то здесь есть. Кажется, это называется “аура”… И вдруг все это станет чужим, да? Но это же… все равно что разрушить целый сказочный город!
Я обязательно буду в пикете, который уже точно назначен на следующий понедельник! Говорят, его превосходительство со свитой приедут лично осматривать Дворец и принимать окончательное решение. Нас, конечно, в этот день внутрь не пустят, но мы и правда встанем в три кольца вокруг всего здания! И в школу не пойдем, пусть завучи вопят потом и снижают оценки!.. А может быть, и не станут. Многие ведь тоже когда-то бегали сюда на кружковые занятия. И не все же стали потом “социально-психологическими стереотипами”…
Мы прошлись по трем пустым этажам, съехали вниз по спиральным перилам одной из лестниц и вернулись к директорскому кабинету… Он был заперт!
Вот так фокус. Не рассчитали. Слишком долго гуляли по вечернему Дворцу…
Мы пошли к выходу. А что еще делать?.. Придется обойтись без завтрашних съемок, позвоню Петруше.
Но неприятности не кончились. Выход был тоже заперт, высокие двери с бронзовыми ручками не колыхнулись в ответ на наши толчки.
Гардероб, конечно, уже на замке, сквозь деревянную решетку видно, что все вешалки пусты. Хорошо, что мы раздевались у себя, в “съемочной”, и теперь были в куртках.
На барьере, за которым обычно сидел дежурный охранник, горела настольная лампа. Но самого охранника не оказалось. Теперь вот забота – дожидаться или искать его. Хорошо, если просто в туалет пошел, а если, как мы недавно, бродит по этажам, проверяет, все ли в порядке?
К тому же, сказал Пашка, сегодня дежурит не самый приветливый из охранников – некий пожилой субъект по прозвищу Егерь. На ребят он часто орет и знает одно: “У всех только хулиганство на уме”. Обнаружив нас застрявшими у выхода, Егерь занесет наши фамилии в дежурный журнал и, может быть, накатает докладную директору. Нам-то наплевать, а Петруше может влететь – зачем ушел и оставил детей одних?
Я глянула на часики. Была половина девятого.
Томчик озабоченно сказал, что если сильно задержится, его могут не отпустить больше на съемки.
– Папа говорит: что-то слишком ты увлекся этим делом, голубчик…
Впрочем, он не сильно тревожился. Верил в меня и Пашку на сто процентов и считал, что мы сумеем выкрутиться из неприятности.
