Владислав Крапивин - Семь фунтов брамсельного ветра
Я тоже замечала, что Лоська покашливает последнее время. Пашка тут же пообещал, что возьмет у бабки снадобье, которым натрешься – и всякий кашель долой. Проверено, мол…
– Принеси, Пашенька! Натру, закутаю и целый день из постели не выпущу, пусть хворь изгоняет. Народные средства – они самые надежные… Вы знаете что? Посидите, пока он не пришел, скоро появится. А мне надо на вечернюю уборку…
По выходным и в осенние каникулы вся компания обычно собиралась у меня. Чаще всего с утра. Первым появлялся Лоська. Мы с мамой поили его чаем, хотя он отнекивался: завтракал, мол. Потом он притихал в углу с книжкой или беседовал с Ильей о шахматных делах. Илья наконец свел его с каким-то гроссмейстером, тот Лоську научил разбираться в шахматных задачах и записывать партии. Бывало, что брат и Лосенок садились за игру. Раза два игра кончалась в ничью. “Это он из вежливости”, – вздыхал Илья… Но чаще всего Илья с самого утра исчезал – кому-то звонил и: “Мама, я в читальный зал!” Знаем мы этот “зал”, к Танечке небось. Или к Гаевскому и другим таким же “чокнутым”, с которыми они собирались устроить переворот в компьютерном мире… Ну и ладно. Главное, что “детская” оказывалась свободна!
После Лоськи появлялся Пашка. Выволакивал из-за пазухи мятые тетради с рисунками и схемами парусников.
– Женька, смотри. У этой шхуны общая парусность образует большой треугольник. Значит, латинские паруса были придуманы не зря. Еще до нашей эры! Я в журнале “Свет” видел проект солнечного космического парусника, там парус тоже треугольный. Выходит, это самая выгодная форма…
Я, по правде говоря, не всегда загоралась таким неудержимым интересом, как Пашка. Ну, треугольный, так треугольный… Мне просто было хорошо от того, что мы дышим рядышком и рассуждаем над тетрадкой и вот уже Лоська тихонько приткнулся сбоку, и скоро придут Люка и Стаканчик, и мы поставим на видике кино “Алые паруса” с баркентиной “Альфа” или совсем старинный фильм “Дети капитана Гранта”, в котором яхту “Дункан” играла довоенная баркентина “Вега”. А может, просто будем сидеть и болтать о чем угодно, не обязательно о кораблях. И в конце концов я опять пойду ставить чайник. “Мама, у нас где-то была еще пачка сухарей…”
Иногда Люка приводила Толика Морозкина, которого теперь все звали Томчиком. Это обычно в те дни, когда во Дворце намечалась репетиция…
4
Петруша Вронцев оказался не главным руководителем драмкружка, а заместителем. Главной была похожая на пожилую актрису Варвара Мстиславовна Глебская. Но она со старшеклассниками ставила какую-то классическую пьесу Островского, а Петруше разрешила “экспериментировать, сколько душа пожелает”.
И Петруша – веснушчатый энтузиаст двадцати двух лет, заочник театрального института – экспериментировал. А мы вместе с ним.
Петруша сразу предложил отказаться от обычной формы – от спектакля на сцене.
– Будем делать игру! Импровизацию! Вроде той, что устраивала Женя в лагере! Недаром ты Ев-гения – в тебе проблески гения!
Я в себе проблесков не замечала, но такой вариант меня устраивал. Не надо сочинять пьесу, на которой до той поры наставала Люка. Я просто рассказывала отдельные эпизоды, как их представляла себе, а Петруша тут же набрасывал “режиссерский план”.
Развивая “экспериментальные” идеи, Петруша в конце концов решил, что нужно проигрывать отдельные сцены (“которые подсказывает вдохновение!”) и снимать их на видеопленку.
– А потом смонтируем фильм-спектакль! Устроим премьеру! Во Дворце есть аппаратура, чтобы крутить видеопленку на большом экране! А у меня – камера. Не последней модели, но вполне приличная…
Мы все решили, что придумано здорово. Не надо специальных декораций, во Дворце было много мест, которые могли сойти за внутренность дома, где у богатых родственников скучал по отцу маленький Том. Например, “зеленая” гостиная с резными креслами и с часами высотой со шкаф…
Сперва репетировали где угодно, по разным углам и без костюмов. Но скоро Петруша сказал, что игра есть игра, неизвестно какой эпизод на какой репетиции окажется самым удачным, поэтому надо снимать все подряд, а потом выберем. Но для этого необходимо, чтобы “всё происходило в нужном месте и все выглядели как подобает”.
Люка и Петрушина помощница Маргарита (она же костюмерша) соорудили для Толика-Томчика матросский костюмчик, какие носили мальчики сто лет назад. Томчик надевал его с черными колготками и высокими ботинками с застежками из белых пуговиц – эти “старинные” ребячьи башмаки Маргарита отыскала в кладовой драмкружка. В таком наряде Томчик делался в точности как Том Беринг на иллюстрации в моей большой разноцветной книге. Для съемки “на натуре” ему еще подобрали пальтецо с воротником-пелеринкой и берет с пушистым помпоном.
Томчик был тихий ребенок. Смеялся редко, разговаривал обычно в полголоса. Петруше каждый раз приходилось его “раскачивать”:
– Томчик, врубись! Ты уже не Морозкин, а сын капитана Беринга. Помнишь, мы вчера говорили? Ты человек не скандальный, но решительный, хотя и спокойный снаружи. Тебя накануне крепко обидела тетушка, и ты мастеришь лук, чтобы с этим оружием навсегда уйти из дома. Понимаешь, ты по правде обиделся и делаешь настоящий лук…
И вот удивительное дело. Несколько минут еще Томчик был “зажатый”, а затем вдруг превращался в того Тома. В мальчика-фантазера, порой озорного и веселого, но со спрятанной в душе печалью. С постоянными мыслями об отце, который плавает неведомо где (ведь эпоха-то какая – ни радио, ни самолетов; исчезли люди за горизонтом и ничего о них с этого часа не известно).
Петруша говорил нам шепотом:
– Потрясающий пацан. Вживается в образ – аж слеза прошибает…
С другими исполнителями было сложнее. И не только потому, что “вживались в образ” они не так легко, а и потому, что их не хватало.
Несколько ребят из драмкружка исполняли роли двух поварят и компанию уличных мальчишек, с которыми Том сперва подрался, а потом помирился и променял им свой лук на рогатку (ее легче прятать от тетушки). Люка играла молоденькую служанку, которая старается уберечь Тома от неприятностей и утешить в грустные минуты.
– Лючия, не кокетничай, – время от времени говорил Петруша. – Ты же не горничная герцогини де Шеврез, а девочка с кухни…
Пашка и Лоська никого, конечно, не играли. Но на репетиции ходили – за компанию, болели за общее дело. Иногда кое в чем помогали. Пашка, например, придумал комбинированную съемку – чтобы на фоне облаков снять модель фрегата. Это будет сон Тома про отцовский корабль. Фрегат Пашка выпросил а судомодельном кружке. Там Пашку знали. Оказывается, раньше он занимался у судомоделистов, а потом ушел, потому что “у них начался уклон в подводные лодки и эсминцы”. Хорошие отношения с кружком Пашка сохранил, и модель нам дали. Снимали на балконе. Ветер надул паруса, и корабль получился как настоящий… Кстати, Пашка знал дворец до последнего закоулка и помогал отыскивать для съемок самые подходящие уголки.
Стаканчик, хотя и не состоял в театральной труппе, сыграл бродячего мальчика-скрипача, который приходит в дом и успевает рассказать Тому, что отцовский корабль уже в соседнем порту (поэтому не надо пока бежать в дальние страны). И чтобы доказать правдивость слов, играет любимую песенку капитана Беринга. В этот момент появляется тетушка, прогоняет бродягу, а племянника предупреждает:
– Имей в виду! Когда вернется отец, гнев его будет ужасен!
Том никогда раньше не слышал, что такое “гнев”? Есть от чего задуматься. Может, какое-то чудовище?
Опасения Тома должен был подтвердить заезжий родственник, насмешливый дядюшка Мунк. “Да, брат ты мой, будь осторожен! Гнев – редкое чудовище из джунглей, которое твой папа, видимо, отловил в дельте Амазонки. У этих “гневов” особый нюх на виноватых мальчишек…”
С дядюшкой начались трудности. Оказалось, что играть его некому. Петруша хотел сначала сам, даже наклеил себе рыжие бакенбарды, но сразу стало ясно, что никакой это не дядюшка, а обычный мальчишка-студеник и бакенбарды его – липа. Петруша сокрушенно сказал:
– Рядом с Томчиком я буду выглядеть как полная бездарь. Он – настоящий, а я – дешевая самодеятельность.
Попробовали. Так и вышло. К тому же, никто кроме Петруши не умел как следует управляться с камерой. Не мог же он снимать сам себя!
Меня вдруг осенило:
– Люди, подождем до воскресенья! Терпите и молитесь об удаче…
Все пристали: что? как?
Но я молчала, боялась сглазить.
Дело было еще до осенних каникул. В школе после уроков я отыскала географа. Набралась нахальства (а в душе зажмурилась):
– Дмитрий Витальевич, вы заняты в воскресенье?
Он весело поднял брови:
– Ба! Фраза прямо из американского кино. Ты хочешь предложить мне ужин в ресторане “Солнечный Майами”?
