Собрание сочинений Яна Ларри. Том второй - Ларри Ян Леопольдович
Профессор поклонился.
— Надеюсь быть полезным и в будущем! — шутливо ответил он.
И, подкинув в костер новую охапку сучьев, сказал:
— А в сущности, друзья мои, и здесь, в этом мире лилипуте, можно неплохо прожить! Вот подождите, привыкнем немного и устроимся поуютнее.
— Как? — с тревогой в голосе спросил Карик. — Разве вы думаете, что мы уже не вернемся домой и останемся такими, как сейчас?
— Этого я не думаю, — ответил профессор, — однако мы должны быть готовы к самому худшему… Наш маяк может повалить буря; наконец, какой-нибудь любопытный паренек может забрать фанерный ящик домой для исследования… Мало ли что на свете бывает…
— И что же тогда?
— Да ничего особенного, — пожал плечами Иван Гермогенович. — Будем жить травяными Робинзонами… Кстати, друзья мои, наше положение куда лучше, чем у настоящего Робинзона. Ему нужно было целое хозяйство завести, а у нас все под рукой. Молоко, яйца, мед, душистый нектар, ягоды, мясо. Лето мы проживем без особых забот. А на зиму насушим черники, земляники, грибов; запасемся медом, вареньем, хлебом…
— Хлебом?
— Ну да. Мы посадим одно только зерно, и нам хватит урожая на всю зиму…
— Но откуда же мы мясо возьмем?
— А будем есть насекомых.
— Насекомых? Разве их едят?
— Представьте себе, — сказал Иван Гермогенович. — Даже в большом мире и там едят очень многих насекомых… Вот саранча, например. Ее едят и жареную, и копченую, и сушеную, и соленую, и маринованную.
Профессор, вспомнив что-то, улыбнулся и сказал:
— Когда спросили арабского калифа Омар Бен-эль-Коталя, что он думает о саранче, калиф ответил: «Я желал бы иметь полную корзину этого добра, уж я бы поработал зубами…» В старые времена, когда саранча налетала целыми тучами на арабские земли, в Багдаде падали цены на мясо… Между прочим, из саранчи приготовляют муку и пекут на масле превосходные лепешки.
— Фу, гадость! — с отвращением плюнула Валя.
— Ну вот уж и гадость! — засмеялся Иван Гермогенович. — Просто непривычная для тебя пища — и только… Едим же мы омаров, креветок, крабов и даже раков, которые питаются падалью… Едим, да еще похваливаем… А вот арабы смотрят на тех, кто ест крабов и раков, с отвращением… Кроме саранчи, люди едят и других насекомых. В Мексике, например, многие туземцы собирают яйца полосатого плавунчика клопа, называют они их «готль» и считают самым лакомым блюдом… Неплоха, по мнению знатоков, и цикада. Та самая цикада, которую воспел в своей оде поэт древней Греции Анакреон.
Иван Гермогенович откашлялся и, подняв руку над головой, прочитал нараспев:
Профессор задумчиво погладил бороду.
— А простые греки — прозаики — жарили эту богоподобную цикаду в масле и с аппетитом ели… Даже таким насекомым, как муравьи, и тем случалось попадать в руки поваров. Когда-то во Франции из муравьев делали соус к мясным и рыбным кушаньям… Индейцам, между прочим, очень нравятся зонтичные муравьи. Они жарят их, чуть подсолив, на сковородке, но, бывает, едят и сырыми.
— А жуков едят? — спросила Валя. — Они самые противные, по-моему.
— В Египте, — ответил Иван Гермогенович, — из жука-медляка бороздчатого приготовляют особое кушанье. Это кушанье едят женщины, желающие потолстеть.
— Вот это здорово, — сказал Карик. — Теперь я вижу, что у нас дело пойдет на лад… Мы закоптим окорока кузнечиков, наготовим колбасы из бабочек, засолим бочку стрекоз… Прямо целый амбар придется строить. Под потолком мы повесим окорока и колбасы, а вдоль стен поставим бочки с маринованными тлями.
— А муравьи? — спросила Валя. — Они кисленькие!
— Из муравьев приготовим пикули… Нет, лучше сделаем из них разные приправы к блюдам.
— Замечательно! — поглаживал бороду Иван Гермогенович. — Просто замечательно!.. Как видите, друзья мои, ваше будущее прекрасно. И если случится что-нибудь и мы не сумеем попасть домой, то проживем здесь лучше всех робинзонов мира.
— Все это хорошо, — сказала Валя, — но ведь мы замерзнем зимой, и все эти окорока и маринады пропадут зря.
— Ничего, — успокоил Валю Иван Гермогенович, — мы найдем пещеры с газовым отоплением. Наконец, можем провести по камышовым и по тростниковым трубам этот газ куда угодно.
— Конечно, — сказал Карик. — Торфяной газ даст нам тепло и свет и… Скажите, Иван Гермогенович, мы ведь сможем построить тут целые фабрики и заводы…
— О, нет, мой друг, — улыбнулся Иван Гермогенович. — Но мы могли бы заняться приручением насекомых…
— Ура! — крикнул Карик. — Мы будем на них летать, переплывать озера…
— Мы, — подхватила Валя, — заставим их рыть туннели, прокладывать каналы, и… и вообще — пусть они работают.
— Правильно! — сказал Карик. — На гусеницах можно пахать, жуков поставим на заготовку леса, а на стрекозах будем летать на свои фактории.
— А чтобы нас не съели, — вздохнув, сказала Валя, — хорошо бы придумать такие дома, как у ручейника, чтобы их можно было таскать на себе.
— Тоже выдумала! — махнул рукою Карик. — Я же говорил, что ты улитка. Улитка и есть.
— Но как же нам защищаться? — спросила Валя.
— Иван Гермогенович выдумает порох, — ответил Карик и повернулся к профессору. — Вы ведь выдумаете порох, Иван Гермогенович?
— Ой, нет… Пороха я, пожалуй, не выдумаю, — засмеялся Иван Гермогенович, — но все-таки я надеюсь, что мы и так не пропадем. Без пороху. Я ведь, друзья мои, биолог. Неплохо знаю жизнь окружающего нас мира, а эти знания сильнее всех взрывчатых веществ… А теперь, Карик, подбрось в костер хворосту. Приятнее сидеть, когда потрескивают в огне сучья.
Карик принес охапку хворосту, бросил его в зеленый огонь и растянулся на земле, поглядывая задумчиво на костер.
Все замолчали.
Весело трещали сучья и ветки. Дым столбом поднимался в небо.
Путешественники сидели у огня и думали каждый о своем.
Торопиться было некуда.
Пока туман не рассеется, двигаться вперед было невозможно. Да и куда, в какую сторону идти? Где теперь маяк?
Спереди?
Сзади?
— Ну, — сказал профессор, — пока нам нечего делать, предлагаю спеть песню.
Ребята испуганно переглянулись.
«Что угодно, только не это», — можно было прочитать на лицах Карика и Вали. Слушать спокойно, как поет Иван Гермогенович, могли бы только мертвые. На всех живых голос профессора действовал, как удар дубиной по голове.
Жмурясь от дыма и закрывая лицо руками, Карик повернулся боком к дымящемуся костру и поспешно спросил профессора, который откашливался и готов был запеть:
— А скажите, Иван Гермогенович, как вы догадались, что с нами случилось, и как это вы нас разыскали?
— Очень просто, — сказал профессор. — Ведь вы же выпили у меня почти пол стакана жидкости… И это я, конечно, заметил сразу.
— Но…
— И у меня было «но», — засмеялся Иван Гермогенович. — Выпить-то вы выпили, а вот куда вы после этого исчезли?.. Я ведь целый час ползал по полу с лупой в руках, но… ничего… Понимаете? Никаких следов. Значит…
— Значит, мы улетели! — сказала Валя.
— Это слишком поспешный вывод, — остановил ее Иван Гермогенович.
— Но мы же в самом деле улетели, — сказала Валя.
— Тем не менее я не имел основания предположить это, пока собака уважаемого фотографа Шмидта не разыскала ваши трусики и не бросилась на подоконник… Вот тут-то я и вспомнил, что, когда вошел в кабинет, на подоконнике сидела стрекоза. И я готов был ручаться, что слышал комариные голоса, которые кричали: «К нам! Сюда!»
— Да, да… Это мы кричали.
— Сначала я подумал, что ослышался, но потом, сопоставляя одно с другим, я понял: шалунов утащила стрекоза, и, если я хочу спасти их, я должен бежать в Дубки, к пруду, который зовут «Гнилое болото».
— Но почему вы пошли сюда? — спросил Карик. — Ведь стрекоза могла утащить нас в лес, в поле…
— Нет, этого не могло быть, — снисходительно улыбнулся Иван Гермогенович. — Стрекозы живут около воды. В воду они кладут яйца, в воде родятся, в воде живут и растут стрекозьи личинки, над водой стрекозы обычно и охотятся. Но иногда, в погоне за добычей, стрекоза улетает от места постоянной охоты.
