Геннадий Мамлин - А с Алёшкой мы друзья
— Что, юные пионеры, шутки решили со мною шутить? Сеть где?
— К-какая с-сеть? — заикаясь, прошептали братья.
Не знаю, что бы дядя Пантелей сделал с братьями Рыжковыми, если бы не раздался голос Степана Петровича:
— Оставь ребят. Вот она, твоя сеть. У самого берега под кустом лежит.
Сеня поднял сеть, увидел записку, прочитал её и рассмеялся.
— Неудачное ты для браконьерства место выбрал, Пантелеймон. В другой раз подальше от лагеря уходи. Только я тебя и в другом месте найду. А уж если найду, тогда на себя пеняй.
Он кинул дяде Пантелею сеть, и тот ловко поймал её.
— Ступай… И вы ступайте, святой отец. Глаза бы мои не глядели на вас.
Дядя Пантелей молча вытащил из сети кол, перекинул её через плечо и пошёл к лесу. За ним, тоже не сказав ни слова, а только молча перекрестившись, пошёл и Пафнутий Ильич.
А Сеня растрепал братьям Рыжковым волосы, улыбнулся и сказал:
— Ну, посланцы господа на земле! Браконьеры, между прочим, через «а» пишется, а не через «о». И чему только учат вас на небеси!.. А в общем метод ваш одобрить не могу, а похвалить вас хочется.
Не знаю, какие ещё слова говорил Сеня ничего не понимающим братьям Рыжковым.
Захватив Алёшину рубашку и валенки, я отполз к лесу, а там поднялся и побежал домой.
По дороге я думал про то, какие мы с Алёшей невезучие люди: все неприятности достаются нам, а похвалы за наши поступки — другим.
Я уже лежал в постели, когда в комнату вошёл Алёша. Первым делом он спросил, принёс ли я валенки. С него ещё капала вода, и был он возбуждён.
— Рассказывай, как тебе от Верки удрать удалось, — попросил я.
— Удалось, — ответил Алёша, развязывая рюкзак, чтобы достать оттуда сухие трусы. — Она, понимаешь, спасать решила меня. Метров сто за мною плыла. Едва оторвался. Ух, Толька! Я таких девчонок ещё в жизни не встречал.
— Ну и хорошо, что не встречал. Если бы они все были такими, как бы ты тогда девчонку от мальчишки отличил?
Но Алёша ничего мне не ответил на это.
— А знаешь, Алёша, — сказал я, — длинноволосый этот, оказывается, вовсе не клоун, а поп.
— Ну и чёрт с ним, — укладываясь в постель, ответил Алёша.
Через минуту он уже спал. А я долго думал про этого попа, потому что он был первым, которого я видел за всю свою жизнь.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
На другой день после завтрака мы отправились к Степану Петровичу, но до деревни не дошли, потому что встретили его по дороге к лесу. Мы заметили его раньше, чем он нас, и успели достать носовые платки и повязать ими щёки.
Степан Петрович обрадовался нам.
— А, добры молодцы! Хорошо, что повстречались вы мне… Однако вы, я вижу, не иначе, как на полюс собрались.
— Это, дедушка, мы с Толей вам посылку от сына несём. Валенки вот, варенье и крючки.
— Ну-ка, ну-ка, — обрадовался старик, — про валенки я ему, почитай, ещё полгода назад говорил… С кем, говоришь, несёте?
— С ним, с Толей, — ответил Алёша. — Не помните разве его?
— Да как же не помнить! Помню. Лицо-то у него то же, вчерашнее лицо, а имя-то я другое в памяти держал. Прости, Анатолий, старика. Память стариковская, известное дело, она вроде как решето. Надо бы узелок завязать. Анатолием, мол, его, а не Вениамином зовут.
Говоря всё это, старик присел на пенёк и перекусил нитку, которой была зашита серая тряпка. Едва взглянув на валенки, мы с Алёшей ахнули. Они были старыми-престарыми, бурыми-пребурыми и годились разве что в утильсырьё.
Пеночкин молча рассмотрел валенки со всех сторон, просунул в один из них руку и пошевелил пальцами, показавшимися из дыры на пятке.
— Однако шутник у меня сынок.
— Да-а… — протянул я, а Алёша нашёлся и сказал:
— Никакой он не шутник. Если хотите знать, старую вещь в подарок приятнее, чем новую, принимать. Так ещё в старину было заведено. Царь и тот своим боярам не новую, а поношенную шубу дарил. Так и говорили тогда: шуба с царского плеча.
— Ну разве что так, — усмехнувшись, согласился старик. — Только на ком же я здесь точно такие царские валенки видал? Память-то, говорю, стариковская у меня. Вот и с вареньем тоже: помнится, я у сына кисленького просил прислать, малину-то я сам варю да в город посылаю ему… Ну, а вам, добры молодцы, спасибо за труд, за уважение к старшему… А я, между прочим, в лагерь к вам иду.
— Зачем? — испугавшись, в один голос спросили мы.
— А нужен мне гражданин Басов. Есть там у вас такой?
Мы молчали, не зная, что сказать. Ведь Басовым он должен считать меня. Зачем же ему идти в лагерь, если я вот он, сам перед ним стою? Не дождавшись от нас ответа, старик достал вчерашнее письмо из кармана и надел очки.
— Неужто фамилию перепутал? — покачал с огорчением головою Степан Петрович. — И часу не прошло, как я в это письмо заглянул… Да нет, вот оно, чёрным по белому сказано: «Зайдёшь в пионерский лагерь к Басову и скажешь ему…»
Пока старик читал эту строчку, я успел заглянуть в письмо и прочесть то место, где написано, кто привезёт ему это письмо и кого надо уговаривать поехать на концерт в леспромхоз. Там было написано просто: Веня. «Доставит тебе это письмо мой ученик Веня». Тогда мне сразу всё стало понятно. Профессор писал письмо наспех, и получилось не очень понятно. Можно было подумать, что Веня — это один человек, а Басов — другой. Я взял из рук старика письмо, будто для того, чтобы своими глазами прочесть фамилию, а на самом деле думал только о том, как бы ему в голову не пришло перечитать всё письмо и увидеть, что там написано не Толя, а Веня.
— Ну так как же, есть такой гражданин Басов у вас?
— А он вам, дедушка, зачем? Что вы должны ему сказать?
— Да всё в продолжение вчерашнего разговор. Приятель сына телеграмму прислал: дескать, должен я его к вечеру ждать. А Басов этот тоже, видать, рыболов. Вот и должен я его предупредить, что приедет ему для рыбалки компаньон. Есть тут у нас неподалёку заводь одна. Очень хорошо там, в камышах, рыба клюёт. Однако для такого лова лодка нужна, а с нею-то у меня и получается конфуз. Никак не успеть мне проконопатить её. Я бы, конечное дело, успел — тут часа на четыре работы всего, — да попросили меня нынче в колхозном саду помочь, а в этом деле никак я отказать не могу. Вот и придётся мне этому Басову сказать: «Не взыщи, дорогой, ежели хочешь рыбку удить, потрудись малость, лодку в порядок приведи». Теперь понятно, добры молодцы, что к чему?
— Понятно, — сказал Алёша, — только в лагерь вам можно и не ходить. Басов у нас есть. Только не тот это человек, чтобы он лодку конопатить стал.
— Что же, рук у него нет?
— Руки у него есть. Да только для такого дела он совсем нетрудоспособный человек.
— Скажи на милость! Больной, стало быть? Однако надо мне посоветоваться с ним. Человек ведь из Москвы приезжает. Не подводить же его!
— Конечно, не подводить, — согласился Алёша, и вдруг его осенило: — А лодку мы с Толей в порядок приведём.
— Вы? Там и для взрослого работа не проста. — Степан Петрович задумался. — А вот если сделать так: вы меня покуда замените в колхозном саду — работа там не тяжёлая, яблоки собирать, — а часа через четыре я подойду, подменю вас.
— Правильно, дедушка! — обрадовался Алёша, — Яблоки собирать — это даже не работа, а удовольствие для нас. Правда, Толя? А в лагерь вам незачем ходить. Правда, Толя? Пускай он домой идёт, лодку в порядок приводит.
— Хорошие, я скажу вам, ребята у нас растут! — вставая, торжественно сказал Степан Петрович. — Из леспромхоза человека я повстречал. Очень довольны остались они. И за это благодарю… Ну, так я, стало быть, к Пантелею зайду. Паклю возьму — и домой. А вы вот по этой дорожке — прямо в колхозный сад. Объясните там, что к чему.
Степан Петрович пожал нам руки и отправился к дяде Пантелею, унося с собой валенки. Представляю, как бы удивился дядя Пантелей, увидев свои валенки в руках Степана Петровича. Пришлось предложить оказать старику ещё одну услугу: занести варенье и валенки к нему домой. Старик согласился, зачем-то ещё раз пожал нам руки и спросил:
— А зубы-то всё болят, говорю?
— Болят.
— Сегодня, стало быть, наоборот?
— Как это наоборот?
— Вчера у тебя, Вениамин… то бишь Анатолий, — извини старика, — у тебя, говорю, слева болел, а у Алёши справа. А сегодня, стало быть, наоборот.
Мы долго смотрели Степану Петровичу вслед, а потом я сказал:
— Въедливый старичок. Наблюдательный. Вот увидишь, попадёмся мы из-за него.
— На этот раз обошлось, — сказал Алёша и постучал себя пальцем по лбу: — Голова!
— От твоей головы ногам одно беспокойство. Смотрю, смотрю я на тебя и всё никак понять не могу: умный ты или дурак?
