Геннадий Мамлин - А с Алёшкой мы друзья
— Перочинный ножик есть у меня. А зачем?
— А затем, что мы эту сеть сейчас срежем и спрячем в кустах. Ещё раз поставит — ещё раз срежем. Так и будем каждый вечер на это место приходить.
Я протянул Алёше ножик. Он опять скинул рубаху и пошёл в реку. Не знаю, может, так и надо было этих браконьеров наказать, только мне не нравилось оставаться одному возле чёрного леса, на берегу почти невидимой реки.
Алёша плыл саженками. Он тридцать два раза шлёпнул руками по воде, пока не доплыл до того берега. Провозился он там недолго. Было так тихо, что я слышал, как он пилит ножом верёвку.
Пока он плыл обратно, я вытащил всю сеть на берег. Вдвоём мы обмотали её вокруг кола, вбитого в землю. Мы хотели так и оставить, но оказалось, что кол легко вынимается из земли. Тогда Алёша придумал замечательную штуку. У нас не было бумаги, но в кармане, надетой на мне Алёшиной куртки нашёлся огрызок карандаша и обёртка от конфеты «Мишка на севере». Он написал на ней: «Берегитесь, броконьеры! Так будет с каждым!» И подписался: «Господь бог».
— Этот длинноволосый всё про бога вспоминал, так вот пускай и подумает, что бог взял да и наказал его за грехи.
Мы нацепили записку на прутик, прутик воткнули в сеть, а сеть мы положили возле самой воды. Потом Алёшу осенила ещё одна мысль, и он в третий раз поплыл на тот берег. Алёша решил вытащить кол и забросить его в кусты. Это уже он старался специально для Пафнутия Ильича. Чтобы он не догадался, что сеть срезали ножом. Пафнутий Ильич часто вспоминал про своего бога. Вот и пускай он подумает, что это не мы, а бог его наказал.
И тут справа от себя я услышал шорох, потом треск кустарника и возмущённый шёпот:
— Врёте вы всё! Каждый день новые фантазии у вас.
— Тихо ты! И дальше не иди. Они где-то рядом здесь. Услышат… Мы с Митей от самого лагеря за ними шли. А потом побежали за тобой.
— Нечего было бегать за мной. Сами не маленькие: поймали бы их на месте преступления и в лагерь привели. Испугались небось?
— Митька, может, и испугался. А я с полдороги обратно пошёл, чтобы за ними следить.
— Ну?
— Подползаю сюда и слышу, как они говорят, что надо отрезать её.
— Кого?
— Ясно кого — сеть! Алёшка на тот берег отрезать поплыл, а Толька вот на этом месте из воды её тащил.
— У-у! Бандиты! И подумать только, что мы с такими в одном лагере живём.
— Да тихо ты! Услышат ещё!
— Не бойся. Они эту сеть срезали, теперь другую искать пошли. Их тут на реке небось не одна стоит.
Вера (а это была, конечно, она) помолчала, а потом приказала братьям Рыжковым (этих предателей я тоже сразу узнал):
— Вы идите в сторону лагеря, а я вниз по течению пойду. Может, ещё и натолкнёмся на них.
— Ладно. Если чего, ты кричи.
— Сам кричи. Вы без меня только и годитесь, чтобы по кустам лазать да записки глупые передавать. И почему вы мальчишками называетесь, понять не могу.
— Ты, Верка, так разговаривать с нами не смей, а то…
Так и не окончив угрозы, Митя замолчал, а Вера спросила с насмешкой:
— Ну? Чего «а то»?
— Ничего, — ответил Митя и вздохнул. — А то мы и без тебя можем обойтись.
— Правильно, — сказал Костя, — уйдём домой, и всё.
— Герои! — с презрением прошипела Вера. Ну, да некогда на разговоры время терять. Свистеть умеешь?
— Спрашиваешь! Я, если хочешь знать, и через два пальца и через четыре могу.
— Удивительно… Ну, марш!
Братья Рыжковы уползли, а Вера вышла из кустов и подошла к самой воде. Она прислушивалась. А я стоял на четвереньках в трёх шагах от неё и думал: слышал Алёша шёпот или нет? Я было уже решил, что слышал, раз он так долго обратно не плывёт, но как раз в это время раздалось хлопанье его ладоней по воде.
Минут пять назад появилась луна. Она была ещё низко, за лесом. Тени деревьев ложились на реку. Они доставали до этого берега, и тень от самой высокой сосны надёжно укрывала меня. Зато Вера была освещена луной, и я подумал, что Алёша увидит её белую майку. Но Алёша не смотрел на этот берег. А может, и смотрел, но принял Веру за меня. Пока он плыл в тени, его не было видно. Но на середине реки Алёша взял левее, и я увидел его голову, освещённую луной.
Это была очень неприятная минута. Стоило Алёше ещё раз пятнадцать взмахнуть руками, и он непременно столкнётся с Верой лицом к лицу. Крикнуть ему? Но тогда выйдет ещё хуже. Не он, а я окажусь в руках рыжей девчонки, от которой никакой жалости нечего было и ждать.
Тогда я собрал горсть мелких камешков и швырнул их в Алёшу.
— Эй! — крикнул Алёша и перестал плыть.
— Кто там? — спросила Вера, подаваясь вперёд.
Алёшина голова торчала посредине лунной дорожки, и Вера не могла не видеть её. На всякий случай я швырнул ещё один камешек, побольше. Я метил в сторону, но угодил в Алёшу. Он замычал, но ничего не сказал, потому что уже узнал голос Веры.
— Ты что, тонешь там? — спросила встревоженная Вера и вошла по колени в воду.
Тогда, увидев, что Вера приближается к нему, Алёша нырнул и не вынырнул. То есть он, конечно, вынырнул, но в тени. Я сразу догадался, что этим способом он хочет избежать неприятной встречи. Но Вера не знала этого. Сгоряча она подумала, что там кто-то тонет. Она молча бросилась в реку и поплыла к тому месту, где Алёша ушёл под воду.
Я тогда так и не узнал, чем кончилось это «спасение утопающего». Во всяком случае, за Алёшу я был спокоен. Не такой это человек, чтобы ни с того ни с сего утонуть в реке.
Моё внимание привлекли голоса со стороны леса. Четыре человека вышли на опушку. Двое были нашими браконьерами. Третьего я узнал по голосу — это был Степан Петрович. Четвёртого я не знал. (Когда они подошли поближе, я разглядел, что он совсем молодой, со смешным мальчишеским хохолком на голове, у него были быстрые движения и звонкий голос.) Степан Петрович говорил сердито:
— Ты знай иди! И претензии свои брось. Мы тебе не милиция, чтобы непременно на месте преступления ловить. Мы тебя, Пантелеймон, и так знаем хорошо. И сети твои знаем.
— Напрасно вы это нас, Степан Петрович, — отвечал дядя Пантелей, — довольно несознательно в вашем возрасте поклёп на человека возводить. Да и не обязан я с вами ходить. Вот встану и не пойду.
— Иди, иди, — подтолкнул его в спину молодой, — не пойдёшь, так понесём.
— Я ведь днём заприметил, как ты тут колья вбивал, — продолжал Степан Петрович, — не иначе, думаю, как сеть на ночь ставить решил.
— А тебе, Сенька, абсолютный грех конфузить меня. Вспомнил бы, что считал меня твой отец закадычным своим дружком.
— Не слыхал от отца про такую к тебе от него любовь, — сказал тот, кого называли Сенькой. — А вот как мать в первый год войны пришла к тебе подарок отцовский на молоко менять, а ты за новый шерстяной платок полтора литра отцедил, про это слыхал.
— Ага! — почему-то обрадовался дядя Пантелей. — Прошу свидетелей учесть: он не по гражданской совести, а счёты сводить со мною пришёл.
— О-хо-хо, — вздохнув, тихо сказал Пафнутий Ильич, — оскудевает чувство благодарности в душе человеческой. Не указано ли нам господом нашим добром, а не злом платить за добро? Ибо…
— А вам, святой отец, лучше бы помолчать, — перебил длинноволосого Степан Петрович, — никак я не ожидал, что при своём духовном сане станете вы поступки такие совершать.
— А деяние это, святой отец, между прочим, уголовным кодексом предусмотрено, — заметил Сеня.
— Бог нам судья, — всё так же тихо и нараспев сказал Пафнутий Ильич. — Ему и судить о помыслах наших и делах.
— Не знаю, как насчёт божьего суда, а перед народным судьёй предстанете, святой отец. Это я вам обещаю.
— О-хо-хо! Не ропщу на тебя, сын мой, ибо в заблуждении пагубном ты.
Тут они подошли к реке. Степан Петрович осмотрелся и сказал:
— Здесь она должна стоять. Если сеть не успели поставить, то кол всё равно должен быть.
— Ищи, ищи, — ухмыльнулся дядя Пантелей, — выслуживайся перед начальством своим. В тюрьму ты меня, инвалида, всё равно не упечёшь. А штраф я, так и быть, заплачу в память нашей дружбы с твоим отцом.
Степан Петрович нагнулся над тем самым местом, где был забит кол, и пощупал землю руками.
— Нету, — сказал он с удивлением, — ей-богу, нету.
— Терпел господь и нам терпеть завещал. И обидчикам нашим прощать завещал.
— Погоди, отец, опосля будешь нас прощать. Сеня! Гляди. Ямка в земле есть, а кола нет.
— Врёшь! — встревожился вдруг дядя Пантелей, подошёл к Степану Петровичу и присел рядом с ним на корточки. Потом он быстро поднялся и увидел перед собой братьев Рыжковых. Они успели дойти до лагеря и вернуться обратно. Дядя Пантелей, видно, принял их за меня и Алёшу (в лагере нас было много, и все мы для ночного сторожа были на одно лицо). Он шагнул к ничего не подозревающим братьям, схватил их за плечи и крепко встряхнул:
