Нил Шустерман - Очертя голову
У египтян нет казематов — их придумали в средневековье, — но катакомб у них достаточно. Меня бросили в местечко, очень напоминавшее подвалы, где людей оставляли гнить заживо. Слово для них — oubliette — есть только во французском, но ставлю что угодно на то, что их придумали в Египте.
Стражи молча бросили меня в камеру. Перед этим у меня отобрали часы, посчитав, что они мне больше не потребуются. Кроме них, ни один предмет не оставался со мной от горки к горке и ничто больше не напоминало, что ночь на исходе. Потом стражи подкатили ко входу огромный валун, с грохотом запечатавший меня навеки. Просто оставить меня умирать было совсем не в духе Кассандры, но, возможно, я так напугал ее, что она хотела избавиться от меня поскорее.
Рядом что-то зашевелилось, и я застыл на месте, тут же представив себе, что это может быть. Крыса? Кобра? Скорпион?
В крыше обнаружилась крошечная щель, через которую никак нельзя было пролезть, зато проникало немного света. Когда глаза привыкли к темноте, я попытался разглядеть, наедине с чем меня заперли.
Оказалось, что не «с чем», а «с кем». Еще один узник! Его приковали к стене подземелья и явно оставили так надолго, потому что выглядел он очень ослабевшим. Однако же совсем не удивился, увидев меня:
— Привет, Блейк. Черт, ну ты и вырос!
Меня как будто снова ударили прутом по голове.
— Папа?
— Вот мы и встретились. Тебя, по крайней мере, не приковали к стене.
Я зажмурился. Это невозможно. Испытание играет со мной шутки. И ничего другого.
— Это не ты! — выдохнул я сквозь стиснутые зубы. — Ты подделка. Мой отец сейчас где-то в Орегоне с новой семьей.
— Вообще-то, в Айдахо.
— Молчи! — Я снова открыл глаза, пытаясь отогнать видение, но ничего не вышло. Если и был кто-то под солнцем, с кем я не то что кататься — видеться не хотел, то это он. Я давным-давно вычеркнул этого человека из памяти. Я едва его помнил. — Ты настоящий?
— Откуда мне, черт возьми, знать?
Поток ненужных, вредных чувств затопил мою волю и здравый смысл. Этого только не хватало. Как будто мало у меня других скелетов в шкафу, кроме него.
— Твои проблемы. Я здесь, хочешь ты этого или нет, — заметил отец.
— Я ничего не говорил.
— Разве?
Я все-таки получил ответ. Он прочитал мои мысли, значит, это иллюзия. Просто парк снова залез мне в голову и вытащил оттуда еще один способ отвлечь меня, пока время течет. Сразу стало ясно, почему лицо папы скрывала тень. Я плохо помнил, как он выглядит, и аттракцион не мог вылить на меня то, чего я сам ему не дал. Я все это понимал, а еще осознавал, что это мало что меняет, потому что часть меня сознанию не повиновалась. Та самая часть, которая подпрыгивает, когда в ужастике из ниоткуда выскакивает монстр. Та самая часть, которая не перестает удивляться фокусам, хотя и ясно, что это просто ловкость рук. Она верит тому, что видит, а сейчас я видел отца.
— Если ты думаешь, что я собираюсь проклинать или прощать тебя за то, что ты бросил семью, даже не надейся. Я не позволю тебе мотать мне нервы.
— Кто сказал, что я этого хочу?
Я зашагал по подземелью, спотыкаясь об усеявшие землю камешки, досадуя на себя за то, что разозлился. Когда-нибудь я буду готов встретиться с отцом в настоящем мире. Но не здесь. И не сейчас. Я заставил себя остановиться и собраться с мыслями.
— Мне нужно выбраться отсюда.
— Это гробница, — ответил мой воображаемый отец. — Она открывается только снаружи.
Я сосредоточился на огромном валуне. Главное — сила воли. Я бросился на камень и изо всех сил толкнул его. Я бился и толкался о него, зарабатывая ушибы на плечах и ссадины на ладонях. Валун не сдвинулся ни на йоту.
— У тебя никогда не было силы воли.
— Не разговаривай со мной! — Я упал на землю и заполз в угол подальше от него.
Тихо текло время. Я слышал только собственное дыхание, сердцебиение, и иногда, когда сосед менял положение, — лязг цепей. Неужели это и есть моя вечность? Холодный, тесный ад — и живое напоминание о том, почему моя жизнь пошла под откос.
Через несколько минут тишину прорезал звук. Камень стукнул о камень, и в помещение скользнул луч света. Валун откатился, и вошла грозная фигура с факелом. Я мгновенно узнал вошедшего. Воин из храма, похожий на футболиста, — тот, которого я пожалел. На его перекачанной шее все еще краснел след плети.
Когда он приблизился, я встал.
— Они говорят правду? — спросил гость. — Ты в самом деле прошел шесть испытаний?
— Сейчас шестое, — ответил я. Он улыбнулся, как мальчик:
— Никогда не видел, чтобы кто-то столько одолел. О тебе говорят повсюду. — Страж поднял глаза на щель в крыше, сквозь которую виднелся кусочек голубого неба. — Он все еще на месте?
— Вы о чем?
— Внешний мир. Я все время пытаюсь вспомнить, что там. Иногда мне не удается.
Я шагнул ему навстречу. Он был настоящим — еще один игрок, которого застиг рассвет, как тот бармен.
— Сколько вы уже здесь?
— Я сбился со счету. Здесь не меняются дни. Солнце не движется. Облака не плывут.
Тихий лязг цепи из дальнего угла напомнил мне, что «папа» никуда не делся. Я повернулся и посмотрел прямо на него… Но от пламени факела у меня на сетчатке осталось темное пятно, и я не мог разглядеть его лица, как бы ни напрягал зрение, — и понимал, что никогда не смогу. Парк не мог показать того, чего не знал. Но даже фантом отца мог мне помочь.
— Ты не настоящий. Ты очередное создание парка, но это значит, что тебе о нем известно побольше моего. Так что ты расскажешь мне все, что нужно.
Папа пошевелил руками, зазвенев цепями:
— С чего бы это?
У меня сжались кулаки, и пришлось скрестить руки, чтобы не пустить их в дело:
— Потому что каким-то образом ты еще и мой отец, и ты должен нам с Квином больше, чем можешь себе представить. — (Он не ответил.) — Так что ты расскажешь мне все, — повторил я.
Страж переводил взгляд с меня на него.
— Что ты хочешь знать? — прошептал папа.
— Расскажи о Кассандре. Кто она и что она?
Он вздохнул и опустил взгляд:
— Цунами, уничтожившее минойцев. Вулкан, похоронивший Помпеи. Каждый раз, когда в мире происходит что-нибудь ужасное и бессмысленное, когда никто не остается в живых, — это Кассандра.
Его слова давили, как тяжесть краеугольного камня пирамиды, но я начал кое-что понимать, и от этого становилось легче.
— А что если кто-то один все-таки выжил? — спросил я.
Отец молчал.
Страж встал между нами:
— О чем это ты?
У меня ум за разум заходил, но я попытался объяснить:
— Давным-давно случилась катастрофа. Школьный автобус потерял управление и рухнул в овраг. Выжил только я.
Воин задумался над моими словами, и я увидел, как в нем проснулась надежда:
— То есть ты должен был погибнуть?
— Но не погиб.
Он поглядел на «папу», отвернувшегося к стене.
— Если никто, кроме тебя, не пережил атаки Кассандры, — сказал страж, — то, похоже, ты единственный, кто может ее одолеть!
Я покачал головой:
— Я не боролся с ней. Я просто выжил.
— Так выживи еще раз! Как тебе удалось тогда?
— Не помню.
— Значит, вспомни!
Я расстроено отвернулся:
— Тысячу раз пытался! Автобус потерял управление и пробил ограду, а я не мог открыть заднюю дверь.
— А потом?
— Да ничего потом! — Я зашагал по подземелью, но далеко было не уйти. — Ничего больше. Вот я в автобусе, а потом я уже дома, и никто до сих пор об этом не вспоминает.
Мне захотелось побиться головой о стену, чтобы вытрясти оттуда воспоминание. В памяти была дыра. Я всегда знал это, но никто никогда не говорил об аварии и я научился не обращать внимания. Видимо, я тогда потерял сознание и получил сотрясение мозга, которое стерло из головы все воспоминания. И все. Кому какое дело, в конце концов?
— Если хочешь выбраться, — заметил страж, — тебе придется вспомнить, что ты тогда сделал.
Он еще поглядел на меня, потом указал на открытую дверь:
— Пойдем. Я покажу тебе седьмое испытание.
Но этого мне было мало:
— А как же мой брат?
— Какой еще брат?
— Фараон Тут.
Воин опустил глаза:
— Тебе его не спасти.
Он был прав. Квина мог спасти только он сам, и я это понимал. Но если он еще жив, может, я мог бы помочь ему спастись?
— Где он? Куда они его забрали?
— Неважно, — без выражения сказал страж. — Фараон Тут всегда умирает. Испытание не изменить.
Это мы еще посмотрим. Я пошел за ним, но вдруг из угла помещения подал голос призрак моего папы:
— Блейк? — Его лицо все еще нельзя было разглядеть, но, признаюсь, голос я узнавал. — Я ответил на твой вопрос. Теперь и ты сделай кое-что для меня.
— И что же?
— Освободи меня. Пожалуйста. Я сижу здесь очень, очень долго.
В свете факела я видел, как он беспомощен в своих кандалах. Справедливая просьба. Он заслуживал чего угодно, но не этой гробницы. Так что я поднял камень и бил по цепи, пока она не упала на землю.
