Нил Шустерман - Очертя голову
В свете факела я видел, как он беспомощен в своих кандалах. Справедливая просьба. Он заслуживал чего угодно, но не этой гробницы. Так что я поднял камень и бил по цепи, пока она не упала на землю.
В тот же момент папа исчез. Только и всего. Совсем как много лет назад. Ни прощания, ни благодарности, ничего. Но я все равно его отпустил.
12. Кишки наружу
Квина унесли в длинное помещение с множеством каменных столов, о предназначении которых вы можете догадаться и сами. В процессе мумификации нет ничего привлекательного. Одну-то мумию запеленать — достаточно неприятно, а здесь каждый день появлялся новый фараон, и уже успел возникнуть сборочный конвейер — или разборочный, если вам угодно. На каждом столе лежал какой-нибудь несчастный игрок в очередной стадии мумификации. Квин нашелся на самом последнем — и, к моему облегчению, еще вполне живой.
Страж и несколько сообщников пронесли меня внутрь, но пока я не мог ничем помочь брату. Он лежал всего в нескольких ярдах, а я мог только наблюдать. Он еще не отошел от лекарств, которые ему подмешали, но даже в полном сознании не смог бы освободиться от веревок на руках и ногах. Так что ему оставалось только разглядывать спеленатую мумию на соседнем столе.
Им занималась краснощекая старушка. Она напевала себе под нос, снимая с лица Квина кольца и складывая их на алебастровый поднос.
— Кто сказал, что это можно трогать? — возмущался мой брат, верный себе до последнего.
— Не волнуйся, дорогуша. — Она говорила ласково, как бабушка. — Я обо всем позабочусь. — Она улыбнулась и погладила Квина по руке. Тот отдернул руку.
— Я что, мертв? — спросил мой брат. — Это и есть смерть?
— Нет, тебя просто напоили лекарствами. В такую жару лучше держать вас живыми до начала работы, холодильники-то еще не изобрели.
Пока Квин обдумывал ее слова, мадам Бальзамировщица, все еще напевая себе под нос, принялась измерять его какой-то линейкой чуть длиннее фута. Может, в ней был один локоть.
— Что вы делаете? — спросил брат.
— Измеряю тебя для саркофага, дорогуша. — Она обернулась и прикрикнула на кого-то из своих помощников: — АХМЕД! Полегче с солью! — Неуклюжий парень ненамного старше меня закинул очередную лопату соли на одного из бывших Тутов, уже почти готового к длительному хранению.
— Хорошо, мэм, — послушно откликнулся Ахмед.
Мадам Бальзамировщица покачала головой и поглядела на Квина:
— Никакой бережливости! Сыплет солью так, будто за углом Мертвое море!
Тут появилась Кассандра, все еще разряженная в египетскую версию пуха и праха. Я поморщился и только потом понял, что даже это могло меня выдать. Но обошлось. Никто не заметил.
Девушка наклонилась над Квином и поцеловала его в лоб:
— Обработайте его по быстрой схеме, — обратилась она к старушке.
— Из него вышел хороший Тут? — спросила та.
— Совершенно никудышный.
На глаза брата навернулись слезы, но он стиснул зубы. Интересно, что было у него на уме? Позор? Унижение? Осознание, что конец все-таки настал? Вдруг он рванул веревки, но мадам Бальзамировщица поспешила успокоить его:
— Ну, ну, не волнуйся.
— Ч-что со мной будет?
Прежде чем ответить, старушка вопросительно взглянула на Кассандру.
— На самом деле все довольно просто, — нараспев проговорила мадам Бальзамировщица, как будто читала сказку на ночь. — Сначала мы тебя выпотрошим…
— Выпотрошите?
— Ну да. Вынем сердце, легкие, печень, почки и разложим их по баночкам. Все, кроме мозга. Его вы выскоблим крюком через нос. — Квин захныкал. — Потом, — продолжила старушка, — когда внутри станет пусто и чисто, мы засыплем тебя солью и оставим просушиться. — Раздалось противное хлюпанье, и она обернулась к помощнику: — АХМЕД! — Тот поднял что-то с пола и вертел его в руках. Я толком не разглядел, но предмет подозрительно походил на печень.
— Простите, мэм!
— Растяпа!
С тошнотворным плеском Ахмед аккуратно опустил орган в глиняный сосуд. Я зажмурился. У меня появилась причина никогда больше не прикасаться к маминой печенке с луком.
По щекам Квина текли слезы. Он боялся и, наверно, впервые в жизни не скрывал этого.
— Я не хочу быть пустым внутри! — плакал он. — Пожалуйста, пожалуйста, не делайте этого!
На секунду в глазах Кассандры мелькнуло сострадание, но оно быстро пропало.
— Закройте ему рот, — приказала она. — Ненавижу слушать нытье!
— Я схожу за кляпом.
Старушка ушла, а девушка удалилась в дальний конец залы, где мумии больше не могли ей ответить.
Сейчас или никогда. Я встал со стола, на котором лежал, и бросился к брату. При виде меня у него глаза на лоб полезли, а рот открылся для крика. Прежде чем он мог издать хоть звук, я закрыл ему рот замотанной в полотно рукой:
— Тихо, это я! — И содрал ткань с головы.
— Блейк?
— Нет, Рамзес Великий!
Страж храма на славу меня замотал, и у нас набралось достаточно сообщников, чтобы донести меня сюда и без лишнего шума оставить на столе. Конечно, выбраться будет куда сложнее.
К моей руке был примотан нож. Я достал его, разрезал веревку на правой руке Квина и собирался уже перерезать остальные, но передумал и вместо этого вложил нож ему в руку. Брат должен сделать это сам. Я не мог все делать за него. Ему нужно сделать выбор, а то завтра, или послезавтра, или еще когда-нибудь все начнется сначала.
Квин посмотрел на меня так, как будто читал мои мысли, и принялся перерезать веревки.
— С меня хватит, — прошептал он. — Я хочу забрать свои органы и пойти домой.
Он соскочил со стола, и мы уже собрались сбежать, но брат вдруг замер на месте.
— Пошли! Кого ты ждешь?
Квин сверлил взглядом поднос, где лежали его кольца. Как будто там сосредоточилась вся его жизнь: отчуждение, злоба и желание умереть.
И тут Ахмед заметил нас.
Брат еще немного помедлил, потом протянул руку к подносу и взял одну-единственную вещь. Маленькую бриллиантовую сережку. Подарок Карла, маминого жениха. На бегу он вдел ее себе в ухо.
— Нет! Остановите их! — Кассандра бросилась к нам с другого конца комнаты. Все вокруг пытались нас схватить перемазанными в жирных бальзамах руками, но нам удавалось выскользнуть из их захвата. А вот Кассандра двигалась куда быстрее нас и уже почти добилась своего, когда из-за стола выбежал Ахмед и кинул лопату соли ей в глаза:
— Выбирайтесь! Бегите на седьмой аттракцион! — крикнул он. Повторять дважды не требовалось.
* * *Мы встретились со стражем у выхода из дворца. Сбегая по ступенькам, мы привлекли внимание множества стражников, рабов, придворных и воинов. Я думал, они попытаются остановить нас. В конце концов, им полагалось следить, чтобы все шло по плану. Вместо этого я слышал, как толпа шепталась:
— Это он!
— Вот он!
— Шестое испытание!
В людях зашевелилось что-то новое — надежда! Надсмотрщики освободили рабов, мастера бросили работу, и воздух заполнился треском и грохотом. Я поднял голову: небо плавилось, как воск.
— Что происходит?
— Не знаю, — ответил страж. — По-моему, этот мир разрушается.
— Как так? — спросил Квин. Но я понял. Тюрьму делают тюрьмой не стены, а воля узников. Парк строился на сломленных, сдавшихся душах, без этого он разваливался.
Последнее испытание.
— Надо найти следующий аттракцион, пока нас не завалило обломками!
— Туда! — указал страж.
— Нет, так быстрее, — раздалось за моей спиной. — Я покажу! — Уличный торговец отшвырнул свой поднос с безделушками, и провел нас каким-то узким проулком. — Вот. Мы на месте.
Перед нами возвышалась великая пирамида Хеопса, и ее вершина сверкала на фоне тающего неба. Наверху красовался иероглиф, но его придумали не египтяне — нашему взору предстал неоново-красный символ парка. Чтобы добраться до него, нам придется залезть на пирамиду.
Мы с Квином припустили по песку к пирамиде, и, оглядевшись, я понял, что мы не одни. Рядом бежали десятки людей, приветственными криками провожавших меня на последнее испытание.
Я знал, что Кассандра где-то неподалеку, чувствовал составлявшие ее крайности — палящий жар и жгучий холод. Но вокруг нас бушевал вихрь чужих эмоций, который защищал нас и нес вперед.
Грохот вокруг усилился, и небо начало сползать с небосвода. Когда мы приблизились к подножью пирамиды, земля выскользнула у меня из-под ног. Брат уже вскарабкался на первый камень, но я потерял равновесие и кубарем свалился в расширявшийся провал. За мной осыпался песок, навстречу поднимался пар. А ведь осталось совсем немного! Совсем чуть-чуть! Я уже почти дотронулся до пирамиды, но все же не успел. Глаза мне забили пар и песок, и я не видел, куда падаю. Впрочем, и не нужно было видеть — я знал. Я узнал этот звук, страшный лязг шестеренок.
