Георгий Свиридов - Вовка - сын командира, или необыкновенные приключения в тылу врага
На улице темно. Кто–то кричит, плачет. Соседских ребят всех выгнали. Тут и дружок мой, Юрка Машков, он в пятом «Б» учился. «Зачем мы им нужны?» — спрашиваю его. А Юрка сквозь слезы шепчет: «Не знаю…»
Я без обувки был, палец ушиб до крови. Пригнали нас на школьный двор. А там уже пацанов полным–полно. Говорят, что в какой–то немецкий лагерь отправлять будут.
Подумал я, подумал: ехать в ихний немецкий лагерь ни к чему. И решил бежать.
Стал приглядываться. Через забор нельзя — не подпускают. Солдаты кругом стоят. Протолкался я к школе. А туда тоже не пускают, двери закрыты. Вспомнил, что в одном месте дырка есть в фундаменте, мы как–то из отдушины несколько кирпичей вытащили. Посмотрел я на ту дырку, примерился: вроде бы пролезть можно.
Светать стало. Подъехали к школе три грузовика. Немцы стали ребят в них вталкивать. Что тут началось! Мальчишки упираются, плачут. Немцы ругаются, дерутся. А я увернулся и задом, задом к стене.
Тут Юрка меня и нашел. Плачет. Тогда нагнул я его к дырке и шепчу: «Лезь!» А сам встал и спиной загородил его. Юрка залез и меня за ногу дергает: «Давай и ты».
Скинул я телогрейку и тоже полез. Забрались мы в дальний угол, прижались друг к дружке, дрожим. «Надо, — думаю, — заложить бы дырку кирпичами. Под полом их сколько хочешь валяется. Но боязно к ней подползать». Страшный крик с улицы доносится. Какой–то пацан громче всех кричит: «Мамочка, не отдавай меня!» Мы с Юркой тоже чуть не плачем.
Вдруг машины загудели и уехали. Мы лежим ни живые, ни мертвые. Сердце у меня страх как стучит. Никогда не знал, что оно может так колотиться. Пролежали мы ночь и целый день. Только на следующую ночь, когда закричали петухи, мы с Юркой вылезли. Проползли до забора, нашли отбитую доску. Ее еще весной ребята с одного гвоздя сорвали. Тихонько выбрались на улицу — и по домам.
Прибежал к хате, стучу, а мне двери не хотят открывать. Мать не верит, что я вернулся. Как все обрадовались! Накормили меня, Верка конфету дала и спровадила в подполье: «Лежи, — говорит, — и не высовывайся». Юрку услали в лес к деду. Ну, посидел день–другой, а потом надоело. Из дому меня не выпускают, за каждым шагом следят. Надоела такая житуха. Вроде ты и на свободе, а на самом–то деле как арестованный. Сидишь в подполе, как крот, а рядом война идет. «Нет, — думаю я, — спасибочки! Сидите сами, а я на войну подамся, к партизанам!» Припрятал буханку хлеба и сала. И сегодня утром удрал. Теперь навсегда, — закончил Михась. Он посмотрел на Вовку. — Мне обязательно к партизанам пробраться надо, чтоб немцам отомстить за наших ребят.
Вовка и Санька с нескрываемым интересом слушали длинный рассказ Михася. Санька вздохнул, вспоминая свою школу и товарищей. Неужели и в их деревне немцы такое же творят?
— Что ж, ты нам подходишь, — сказал Вовка. — Как думаешь, Санек?
Саньке Михась тоже начинал нравиться.
— Только мы сначала тебе испытание устроим, — продолжал Вовка. — Выдержишь, возьмем с собой.
— Хоть сейчас давайте. — Михась горделиво выпятил грудь, потом согнул руку в локте, напрягая мышцы. — Во сколько силы!
— У нас боевое испытание, — сказал Вовка, — если не струсишь перед немцами, будешь смело стрелять в них, значит все, годишься. Понял? Вот тогда и клятву с тебя возьмем.
— Какую еще такую клятву? — удивился Михась.
— Военную, — пояснил Санька. — Если нарушишь ее — смерть тебе, как предателю!
Голос у Саньки был настолько таинственным и строгим, что Михась примолк. Минуту назад он сам себе казался героем, а тут вот оно что, клятву дают. Не шуточное дело.
— А ты такую клятву давал? — спросил Михась.
— А то как же! — ответил не без гордости Санька.
Один немецкий автомат Вовка взял себе, другой вручил Саньке. Михасю достались складной нож и сумка с продовольствием, но он даже не подал вида, что такое распределение его не устраивает.
— Следующий автомат твой будет, — сказал Санька снисходительно.
— Жаль, что карту у нас забрали, — сказал Вовка, — как идти теперь будем? Заблудимся.
— Ха! — ответил Михась, почувствовав, что он стал необходимым. — Я тут все знаю! На сто километров во все стороны!
— Пойдем только в одну сторону, — сказал Вовка, — на восток.
— На восток так на восток, — тут же согласился Михась. — Если идти на восток, тут через двадцать километров железка будет.
— Это что еще за железка?
— Обыкновенная, по которой паровозы ходят, — ответил Михась, — наш учитель географии, Антон Савельич, учил нас карту топографическую делать. Так мы всю округу исходили.
— А мы на немых картах реки и города находили, — произнес с достоинством Санька. — У меня по географии всегда пятерка.
— А лес до самой железной дороги будет? — спросил Вовка.
— И еще дальше. Ему конца–края нет. А по дороге к деду Евсеичу можем зайти. Он тут, в лесу, живет, колхозной пасекой командует. Знаешь, у него какая пасека? Сорок восемь ульев.
Упоминание о пасеке внесло оживление. Каждый уже предвкушал мед, густой, свежий, ароматный.
— А он, Евсей–то, не жадный? — поинтересовался на всякий случай Санька.
— Ха! Сказал! — ответил Михась. — Он мне двоюродный дедушка, брат бабани Анны. Она померла в позапрошлом году. И совсем не жадный. А меду у него сколько! Железные бидоны, и в каждом по пуду будет. Один такой за месяц не слопаешь, хоть с утра до ночи ложками в рот накладывай.
Ребята прибавили шаг, каждый уже видел перед собой бидон и ложку, которой можно с утра до ночи мед есть.
Михась уверенно шел впереди. День выдался жаркий, в лесу парило. Вытирая рукавом пот со лба, Михась сказал:
— Скоро дойдем. Вот болото минуем, а там уж рядом.
Пришлось обходить небольшое болото. От него несло прелью. Тучи комаров облепили ребят. Особенно трудно пришлось Вовке, не привыкшему к комарам. Шею и руки нестерпимо жгло. Но Вовка терпел. Он давно уже решил, что всякие синяки, царапины и комары — мелочь в сравнении с настоящей войной. А раз так, то стоит ли обращать внимание на такую ерунду.
— Гляди, морошки сколько! — Санька наклонился над ягодами, похожими на алые розочки.
— Брось, она еще твердая и кислая. — Михась махнул рукой. — Вот когда она пожелтеет и размякнет, тогда любо–дорого, одно объедение. А сейчас что, кислота одна, рот дерет.
— От кислоты пить меньше хочется.
Вовка несколько раз цыкал на Саньку и Михася, чтобы шли молча, но они не могли пройти без разговора и десятка шагов. Каждый старался показать друг перед другом свои познания.
Чем ближе подходили к пасеке, тем чаще попадались пчелы. Они проносились над ребятами, угрожающе жужжа.
— Злющие какие! — сказал Санька, отламывая на всякий случай сосновую ветку.
— Потому что мы для них чужие, — пояснил Михась, — а деда Евсеича они не жалят. Дед говорит, что пчелы твари понятливые, знают, где свои, где чужие. Вот посмотришь, он без сетки к ульям подходит.
— Даже когда мед у них берет? — спросил Вовка.
— Не, не трогают, — поспешно ответил Михась, хотя в его голосе уже не звучала прежняя уверенность, и тут же добавил: — Пришли уже. Видите просвет за соснами? Там большая поляна с пасекой. И хата деда Евсеича справа будет, возле берез.
Тропинка привела их на поляну, залитую солнечным светом.
— Медом пахнет, — сказал Санька, втягивая ноздрями воздух.
— Ага, душисто как.
Михась, шедший первым, раздвинул кусты и неожиданно попятился назад.
— Там… там… — у Михася побледнели губы. — Все разломало… и ульи и хата деда Евсеича…
Вовка и Санька переглянулись. Санька присел, Вовка схватился за автомат.
— Тише! — зашипел он. — Ложись!
Михась, подчиняясь приказу, лег под куст и тут же вскочил.
— Ой! Крапива!
— Замри!
Михась, прикусив губу, пополз в другие кусты. Вовка, отстранив Саньку, вылез вперед, осторожно отодвинул ветку и оглядел поляну. Из сочной, густой травы выглядывали яркие бело–желтые ромашки и красноватые пучки иван–чая. И тут же валялись разбитые деревянные ульи. Над ними жужжали пчелы. На поляне паслась пегая корова с обрывком веревки на шее. На краю поляны стоял бревенчатой дом. Сорванная с петель дверь и темные проемы окон с выбитыми рамами говорили о том, что тут похозяйничали немцы.
Корова подняла голову и, посмотрев в Вовкину сторону большими влажными глазами, жалобно замычала.
К Вовке подполз Михась.
— Это Стелка, — шепнул он. — Она всегда в лесу одна пасется.
— Плачет коровка, — вздохнул Санька. — Доить надо.
Вовка ничего не ответил и молча пошел лесом к дому. Санька и Михась поплелись за ним. Не выходя на поляну, они обошли дом, осмотрели двор. На ступеньках, рядом с сорванной дверью, лежала вспоротая перина. Перья разлетелись по двору. Возле колодца валялись новый сапог и дедова шапка–ушанка из заячьего меха. Две глубокие колеи от колес грузовика уходили со двора на просеку, что вела к дороге.
