Константин Шишкан - Спасенное имя
Синим градом стучали о дно серебристых цинковых ведер тяжелые сливы, толкались алыми боками яблоки; желтыми гирьками ложились на весы груши; белая молочная кукуруза спешила выскочить из треснувших по швам зеленых рубашек.
Лениво догорали жаркие костры помидоров, весело катились в мешки молодые грецкие орехи; из-под посиневших баклажан высовывались, как бы дразня, стянутый в связки чеснок, красные злые языки перца; поеживались от утренней прохлады, покрываясь гусиной кожей, огурцы; золотой крупной непроливающейся росой ложился на прилавки виноград, и, наконец, выкатывались из мешков ядра арбузов.
Это был настоящий колхозный рынок. Мужчины, дымя сигаретами, толпились у бочек. Вино искрилось, переливалось в кружках и стаканах, било фиолетовой струей в ведра, бочонки и жбаны.
— Слыхал? — спросил старичок высокого парня в соломенной шляпе. — Говорят, в село кубинцы приехали!
— Точно, Кула́й. У тебя свежая информация.
— Куба — это как же по-нашему?
— По-нашему? — Парень усмехнулся. — А по-нашему очень просто, дед. Гляди. — И он стал чертить прутиком на песке:
КОММУНИЗМ
У
БЕРЕГОВ
АМЕРИКИ.
— Читай сверху вниз: Куба. Ясно?
Димка улыбнулся. Во дает! Это действительно по-нашему. Сам бы он не додумался.
Бабушка с Михуцей ушли далеко вперед, и Димке пришлось их догонять.
И вдруг в этой сумятице, в этом шуме и гомоне кто-то радостно вскрикнул:
— Димка, привет!
Из-за огромной корзины с арбузами выглянула остроносая черноглазая девчушка. Это была Ника, внучка Федора Ильича Кайтана.
Димка махнул рукой — ладно, мол, здорово, но только, ради бога, не приставай.
Он терпеть не мог эту липучую девчонку: маленькая, но въедливая, как ржа.
Ишь ты, Димка! Михуца тебе товарищ. А какой он ей Димка? Никакого уважения у этой молодежи…
Он невольно провел пальцем под носом и с удовлетворением нащупал под ним слабую шелковую поросль. Мужчина, ничего не скажешь!
Димка отвернулся и… широко открыл глаза. У корзины с арбузами стоял вчерашний мальчишка. Солнце забралось ему в кудри, и они горели красной медью.
Рядом с ним длинный парень лет шестнадцати присел на корточки и, казалось, дремал, а рыжий тем временем осторожно откатывал ногой полосатый арбуз.
Колхозница, болтая с соседкой, ничего не замечала. Длинный парень подхватил арбуз и стал не спеша уходить.
— Стой! — закричал Димка, бросаясь вдогонку. — Держите его!
Люди засуетились, не зная, кого держать, кинулись за Димкой.
Рыжий побежал и с криком «Вот он, держите!» сделал Димке подножку.
Димка упал, задев корзину с яблоками. Она сорвалась с прилавка, яблоки весело покатились по земле.
Какой-то парнишка — худой, белобрысый, с большими серыми глазами — подал ему руку.
— С приехалом! — Он рассмеялся. — Так сказать, с мягкой посадочной…
— Смешно, да? — сказал Димка и потер колено. — Я вот тебе… — но тут же, забыв об ушибе, вскочил. — Ион, ты?..
— Четырнадцатый год Ион, — солидно сказал парнишка.
— Дружище, — Димка похлопал приятеля по спине, — как ты тут?
— Нормально. — Он огляделся: — Ты — что, Думитраша не знаешь? Это же Гришкин хвост. Забыл?..
— Подумаешь, знаменитость, — сплюнул Димка. — Не помню.
Плевок через дырку в зубах получился роскошный.
Ион с завистью проследил за его полетом.
— …Надо же!.. — волновалась колхозница. — Отвернулась на минутку и вот…
И тут вдруг из-за корзины снова выглянула Ника.
— Это не он, не он! — крикнула она, чуть не плача. — Слышите? Не он! — и взмахнула белой худой ручонкой: — Глядите, вон они бегут…
Мальчишки во весь дух неслись по улице, куры в ужасе шарахались в подворотни.
— Ну ладно, — сказал Димка девочке. — Спасибо. Только зря ты лезешь не в свои дела. — И обнял Иона за плечи.
— Что дома новенького? — спросил Ион.
— Да все так же, — сказал Димка и наклонился к корзине.
Вместе с Ионом они быстро собрали яблоки. Поставив корзину на место, они пошли вдоль пестрых рядов.
— Вон, погляди, — Ион указал пальцем на гору арбузов, на которых ножом была искусно вырезана буква «Г». — Это все Гришка Стынь-Трава расписывает.
Димка машинально посмотрел на арбузы. Где же, наконец, мама? Ага, вот и она. Стоит у лотка. На лотке — яички. Мимо, бросив на нее острый взгляд, идет какой-то человек в серой кепке. Димке врезались в память его узкие черные, с каким-то фосфорическим блеском глаза.
— Ну что? — нетерпеливо спрашивает маму крестьянка. — Берете?
Но мама не слышит. О чем-то думает… О чем? Почему так побледнело ее лицо?
— Да, да, конечно, — кивает она, подставляя плетеную корзинку.
Человек, сдвинув кепку на лоб, затерялся в толпе.
— Ма-а! — крикнул Димка. — Мы еще погуляем, ладно?
Мама молча кивает. Что ее так встревожило? В другое время Димка подбежал бы к ней, но сейчас… Рядом шагает Ион. А вдруг подумает, что Димка маменькин сынок?
…А мать стояла у лотка, но видела себя на дороге посреди белой зимы в одном из сел Молдавии. В рваном старушечьем платке шла она на задание. Снег сухо поскрипывал под ногами, мороз леденил щеки.
В конце переулка Анна заметила одинокую фигуру. Стоял этот человек, как-то странно вытянув шею.
Что делать? Вернуться? Но тогда на нее непременно обратят внимание. Сзади слышались чьи-то тяжелые, мерные шаги. Анна решила идти вперед.
Вдруг калитка, у которой стоял человек, отворилась, и на улицу осторожно вышел мальчишка в худых валенках и заплатанной ушанке. В руке он что-то держал. Глазенки его радостно поблескивали.
Он снял ушанку, опустил в нее то, что держал, и тут человек у калитки выпрямился. Ловким ударом он выбил из рук мальчонки ушанку. Тот вскрикнул и, всхлипывая, побежал прочь, часто оглядываясь и спотыкаясь. То же случилось со вторым, а потом и с третьим мальчуганом.
Что же происходило за забором? В широкую щель был виден двор. Толстый немецкий солдат собрал вокруг себя толпу голодных мальчишек. Подле него, на скамье, стоял высокий плетеный кошель с яичками. К кошелю тянулась длинная очередь. Дети подходили к солдату, он опускал в их красные ладошки яйцо, и они бережно несли его, внимательно глядя себе под ноги.
Выходили за ворота поодиночке, и тогда человек у калитки, усмехаясь, метким ударом выбивал из осторожных ладошек хрупкое яичко. Оно падало, разбивалось об лед, растекаясь оранжевой лужицей.
Зачем он это делал? Развлекался? Неужели детские слезы доставляли ему радость?
Человек преградил Анне дорогу. Его узкие черные глаза сверкнули.
— Куда идем, красавица? — Он сдвинул со лба серебристую папаху, выпустив из-под нее смоляной казацкий чуб.
— Гриню́к! — позвали со двора. — Гринюк! Где ты, грязная свиня?
— Момент, — хрипло ответил человек и еще раз тяжело глянул на Анну: — А ты — погодь…
Такой взгляд можно было запомнить на всю жизнь. Он, казалось, проникал внутрь тебя. И даже чудилось, что глазам от него становится больно — столько злости он нес в себе и в то же время какого-то неестественного, лихорадочного блеска.
Как только Гринюк шагнул за калитку, Анна бросилась бежать…
Позже она видела в лесу труп человека, похожего на полицая Гринюка. Вот и все, что было ей известно.
И теперь эти глаза… Как зло они смотрели… Впрочем, возможно, она преувеличивает. Проклятая женская мнительность! Ну какая связь между человеком в серой кепке, случайно встреченном на рынке, и полицаем, которого она видела один-единственный раз в оккупированном селе? Да и лица-то толком не запомнила. Так, одни глаза…
Печерская задумалась. Все можно изменить. Это верно. А вот глаза… Глаза новые не вставишь.
Смутное беспокойство не покидало ее. Нет, муж был прав: не стоило опять ехать в эти края. Можно было отправить барельефы с одним из молодых скульпторов. Установили бы и без нее.
Как могла она думать о покое здесь, где когда-то за каждым углом ее подстерегала смерть!..
Вечером Печерская рассказала подруге о встрече на рынке.
— Успокойся. — Родика махнула рукой. — Прошло столько лет. Гринюк скорее всего мертв. А если даже предположить, что жив, то что же погонит его в наши края? Что еще остается? Злой взгляд человека? Мало ли на свете злых глаз!
— Да, конечно, — вздохнула Печерская. — Но все-таки… После того, что пережито, за небольшим злом невольно чудится большое… Подозрительной я стала. Это верно. По дороге встретила художника. И вот снова блажь: его лицо мне кажется знакомым…
Щелкнул выключатель. Комната погрузилась во тьму. А Димка, вспоминая разговор матери с Родиной, еще долго ворочался с боку на бок.
Гринюк, наверное, мертв… А кто этот человек в серой кепке? Почему он так смотрел на мать? Может, ей угрожает опасность?
