Константин Шишкан - Спасенное имя
— Портрет? — Офицер недоверчиво смотрит в лицо Теодора.
— Да… — опускает голову Теодор. — Моя ошибка… Я не должен был… Не имел права…
— Кто он? Имя?
— Не знаю.
— Где находится?
— Может, в селе?..
— Он вас знает?
— Нет. В отряде видел мельком. — Теодор ковыряет носком песок. — Писал по памяти…
Офицер вскидывает брови.
— Зачем?!
— Не знаю. — Теодор разводит руками. — Не должен был… Не положено. А писал…
— Но… зачем?
— Лицо у него… — Теодор невольно проводит ладонью по своему лицу. — Такое…
— Какое?
— Ну… с нервом, что ли… Сильное…
— Глупостьи, — резко бросает офицер. — Рисовать… разведчик? — Он с недоверием всматривается в лицо Теодора. — Ты сумасшедший, да? Идиот?
— Я — художник, — кусая губы, тихо говорит Теодор.
— Художник на войне — зольдат, — сердито, отрывисто говорит офицер. — О, майн гот! За такой портрет надо тебя пиф-паф! А? Ну-ну, я крошки пошутиль, — усмехается он, заметив, как изменилось лицо Теодора. — Благодарьи бог, я не совьетский официр. — И, довольный, направляется к солдатам.
Тем временем Хамурару с трудом приходит в себя. Делает попытку подняться. Падает. Пальцы медленно ползут по песку, оставляя длинный влажный след.
Теодор кусает губы, с внезапной ненавистью глядя, как Самсон, его недавний боевой друг, приходит в себя.
В кустах — зыбкое от страха лицо крестьянина.
Теодор какую-то долю секунды смотрит на него, потом на Хамурару, затем опять на крестьянина. И вдруг протяжно кричит:
— Ха-му-ра-ру пре-да-тель!
Зыбкое лицо крестьянина каменеет.
— Пре-да-тель! И-у-да!..
Хамурару лежит на спине. В воду черными родничками текут его волосы. В глазах скользит небо.
Услышав свое имя, переворачивается на бок. В черном глазу ломается фигура Теодора.
Хамурару слышит только обрывки фраз: «…му-ра-ру… да-тель… у-да…», но, видимо, что-то начинает понимать.
Офицер с удивлением смотрит на Теодора. Кивнув солдатам, бежит к нему.
Лицо крестьянина тонет в траве. Но в кустах тут же всплывает другое — знакомое, мальчишечье, со шрамом на щеке. В глазах — ненависть.
Вздрогнув, Теодор бросается к этому лицу. Офицер успевает подставить подножку. Теодор падает. С минуту лежит без движенья.
Автоматчики стреляют по кустам. Летят на землю срезанные пулями ветви, роняя сверкающие капли росы.
Теодор поднимает голову, видит зеркальные сапоги офицера, медленно встает.
Офицер спокойно глядит ему в лицо, а затем сильным точным ударом бьет в живот.
Теодор сгибается, но моментальный удар снизу, в лицо, ослепив, выпрямляет его, и он падает на спину. Держась руками за живот, подтянув колени, переворачивается лицом вниз.
— Встать! — кричит офицер.
Привычным движением он поправляет белые крахмальные манжеты с застывшими на них алыми капельками запонок…
Мальчишка со шрамом, уйдя от пуль, скрывается в лесу…
У сброшенного в воду толстого почернелого бревна резвятся двое голых солдат. Белокурый детина с гоготом валится в воду, обдавая брызгами черноволосого, с усами напарника. Тот, ухнув, ныряет.
На полянке, под кустами, аккуратно сложены одежда, оружие, гранаты.
Мальчишка со шрамом не спускает с них глаз. Он лежит в высокой траве, стараясь не дышать.
С берега Днестра, поддерживая под руку шатающегося Хамурару, понуро бредет Теодор. За спиной шагает автоматчик. Сзади цепочкой, во главе с офицером идут солдаты.
Хамурару оглядывается. Мимо по дороге проносятся легковая машина и крытый брезентом грузовик…
Рука мальчишки тянется из кустов. Исчезает граната с длинной деревянной ручкой, за ней — автомат…
Хамурару с Теодором идут по тропе среди кустов. Время от времени автоматчик толкает их в спину. Солдаты, отстав, медленно поднимаются за ними по склону холма. На его вершине виднеется старая овчарня.
Развернувшись, Хамурару с неожиданной силой бросает Теодора на автоматчика, выхватывает оружие и, падая, открывает огонь. Скошенный очередью, автоматчик невольно закрывает телом Теодора.
Хамурару прыгает в заросли. Солдаты пытаются обойти его с тыла. Отстреливаясь, он отходит к штольням.
Двое солдат, рискнув проскочить открытый участок, остаются на земле. Хамурару уползает в кусты.
— К овчарне, — сквозь зубы говорит Теодор офицеру. — Там лаз.
Офицер перестраивает солдат. Впереди — овчарня. Прячась за кустами, солдаты подходят к ней вплотную.
Овчарня оживает. Из дверей, из щелей в стене — огонь автоматов, одиночные выстрелы винтовок.
В дверях овчарни падает партизан, за ним — другой…
Неподалеку от овчарни — кладбище. За кладбищем — заброшенная штольня.
Из ее провала короткими очередями бьет автомат Хамурару. Вокруг уже щелкают пули, поднимая белые фонтанчики известковой пыли.
Солдаты, пригибаясь, бегут по кладбищу. Несколько партизан, прячась за каменными крестами, отстреливаются и отходят к штольне. Но кольцо автоматчиков сжимается. Не уйти.
Теодор осматривается. Надо бежать! Рев моторов заполняет уши. К месту боя движутся две крытые машины с солдатами, трещат в синем дыму мотоциклы…
Мальчишка со шрамом, оглядываясь, тоже пробирается к месту боя. На груди у него автомат, в правой руке граната.
За спиной, у реки, выскочив из воды и отчаянно ругаясь, мечутся голые солдаты. Белокурый торопливо натягивает белые кальсоны, черноусый, дав очередь по кустам, пытается натянуть сапог.
Теодор мягко, словно кошка, ступает по траве.
Одинокий автомат Хамурару все еще шлет короткие очереди из штольни. Но вдруг он замолкает.
Сверху, над провалом, появляется каска. Она вытягивает закатанные по локоть веснушчатые руки со связкой гранат, бросает их с силой вниз и тут же прячется.
Теодор падает в кусты. Мощный взрыв рвет известняк. Теодор поднимает голову. На месте провала громоздятся снежные глыбы камня. Бежать!
Почти одновременно с мальчишкой он выскакивает на поляну.
Они стоят неподвижно, в полный рост и смотрят друг другу в лицо. Мальчишка — со злобой, Теодор — растерянно. Однако он быстро приходит в себя. Расставив руки, начинает медленно наступать.
Мальчишка бросается в кусты. Теодор — за ним. Он выскакивает на пятачок между кустами и оврагом. И снова натыкается на мальчишку. Он стоит на пригорке, нахохлившись, широко расставив ноги, с гранатой в руке.
Теодор приближается к нему осторожно, крадучись, глядя прямо в лицо.
Мальчишка швыряет гранату и кубарем скатывается за пригорок.
Теодор успевает рухнуть в овраг. Комья земли бьют по спине. И почему-то опять он начинает остро чувствовать все запахи. Там, в горячке боя, они, казалось, исчезли навсегда. Только дым, только порох…
А здесь, в мокрых кустах, сыро пахнет развороченной землей, свежей зеленью тянет от растерзанных веток бузины, а от разметанных желтых лисичек несет могильной прелью.
Алая земляника лежит на земле среди осколков застывшими каплями крови. А пахнет, несмотря ни на что, детством — мылом и свежим лесом.
Жизнь продолжается. Даже в воронке от взрыва, еще затянутой желтым дымком. Красный, какой-то неестественно упругий, «резиновый» червяк уже спешит уйти из выброшенного кома земли…
…Теодор с мешком на голове стоял у шалаша. Ручьями стекала с маэстро вода, струилась по лицу. Медленно снял он с себя мешок, бросил под ноги и шагнул в дождь…
— …И что Гришка с ним водится? — сказал Ион. — Нашел себе товарища!
— А куда пошел «Отец, ты спишь…»? — спросил Михуца.
На его вопрос никто не ответил.
— Дедушка, — Ион сел рядом с дедом Икимом. — Вспомни… Кроме тебя, на берегу кто-нибудь был?
— Нет, гайдуки, не был, — покачал головой старик. — Правда, в кустах мальчонка мелькнул…
— Какой мальчонка? — подскочил Димка. — Откуда?
— А бог его знает… Со шрамом на щеке.
— Что ж вы молчали, дедушка? — Димка всплеснул руками. — Это же очень важно.
Письмо из черной шкатулки
Утром к Михуце во двор пришла Ника. Через плечо у нее на шнурке висели перчатки. Одна кожаная — боксерская, другая — самодельная рукавица, набитая ватой.
— Филимоша, — позвала Ника. — Я рыбку принесла.
Из-за угла дома важно вышел аист Филимон. Он деловито осмотрел предложенную рыбу, покачал головой и ушел за угол дома. Но зато во двор выскользнул Михуца. Он надвинул на лоб пилотку и осторожно, на цыпочках, вышел за калитку.
— Ты куда? Постой! — Что-то загремело, шлепнулось на пол, в дверь просунулась голова бабушки Василины. — Вот пострел! Опять пятки смазал… — Она оглядела пустынный двор и, вздохнув, затворила дверь.
А тем временем по улице во весь дух мчались Ника с Михуцей.
