Александр Чуркин - Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4
— Разве мальчик понимает, что такое сто фунтов? — презрительно перебил Вилли толстяк, потряхивая чековой книжкой. — Убедите его, а то и вы будете жалеть, и моя дочь покажет мне свой характер. Вы и представления не имеете, на что она способна, что она вытворяет, когда на нее находит упрямство, — тогда моя жизнь превращается в ад!
«Такую девчонку еще можно перевоспитать, — подумал Гролль, — в крайнем случае следует, размахнувшись раз справа, раз слева, дать по этим нежным щечкам так, чтобы отбить охоту скандалить».
Переведя глаза с девочки на заплаканное личико Вилли, судорожно обхватившего Конга, Гролль не удержался и высказал вслух свою мысль о полезности пары хороших пощечин для перевоспитания заносчивых барышень.
Он внутренне остался доволен, тем, как он это сказал: спокойно, язвительно, прямо глядя девчонке в глаза.
— Такой урок для вашей дочери был бы лучшим финалом для данного инцидента, — закончил он, приподнимаясь, чтобы уйти.
Но тут произошла неожиданность.
Своенравная барышня залилась смехом. Ей, очевидно, показалась очаровательной дерзость этого незнакомца.
— Ну, папа, — подошла она к отцу и взяла из его рук чековую книжку. — Шутке конец, и книжку мы спрячем, — и она снова вложила чековую книжку в большую сумку.
Грузный папаша облегченно вздохнул и сказал, что он с самого начала знал, что его дочь шутит. В такую чудную погоду, да на пляже можно, вообще, только шутить.
Гролль держался другого мнения.
Никто из них не шутил.
Вилли, у которого отлегло от сердца, вытер свои заплаканные глаза и, бросившись на песок, затеял шуточную борьбу с Конгом, а Гролль вытянулся на песке лицом к морю.
Он думал: «Горе неимущим! Если бы сегодняшний инцидент произошел с нами два года тому назад, — что тогда? Два года тому назад мое изобретение еще тормозилось и не приносило мне ни одного пенни, наоборот, поглощало деньги из текущего заработка, здоровье жены было гораздо хуже, чем сейчас, жили мы в полуподвале, отказывая себе в самом необходимом. Что, если бы тогда на одну чашку весов были бы положены сто фунтов, а на другую жизнь любимой собачки мальчика? Да, тогда… бедный Вилли… тогда бы этот конфликт между крупной суммой денег и лучшими сторонами души маленького мальчика получил бы другое разрешение. Допустимо ли, — думал Гролль, — чтобы один человек безнаказанно подвергал другого таким испытаниям, какое сейчас мужественно выдержал мой Вилли? Допустимо ли, чтобы один человек мог с легкостью истратить на удовлетворение своей прихоти сумму, от которой может зависеть жизнь целой семьи?!»
Маленькая барышня взялась за свою лопаточку и позвала Вилли, как сына инженера, помогать ей рыть каналы, подземный ход и строить замок.
Гролль с удовлетворением увидел, что его Вилли молча отступил назад: нет, он не будет играть с этой девочкой.
Толстяк обратился к Гроллю:
— Простите, не знаю, как вас назвать, я хотел бы угостить вас неплохой сигарой.
— Нет, благодарю, сигары плохо действуют на мою печень, — сказал Гролль коротко и поднялся. Конг рванулся вперед, глаза Вилли засияли, и Гроллю показалось, что эти трое на песке с завистью посмотрели снизу вверх на них.
Перевела с немецкого М. Дьяконова
Людвик Ашкенази
Кампания «Красный галстук»
У старого Эдуарда Байера была приятная, несколько мечтательная улыбка и близорукие глаза под очками с золотым ободком. Он ходил медленно, потому что ему некуда было торопиться. У него было всё, что подобало его особе и его положению, а именно: пенсия. Он пил молоко, размачивал в нем булку, потому что зубы его от старости качались, и каждое утро, вот уже тридцать лет, чистил свою фуражку старой щеточкой. Днем он прогуливался по парку, а вечером заходил иногда в ресторанчик «У черного Яхима», где между старыми пенсионерами возникали горячие споры.
Пенсия, которую получал господин Байер, не была обычная пенсия. Заслуги, за которые она была дана, таковы, что их вообще никакими пенсиями не компенсируешь.
Во-первых, у Эдуарда Байера было пять сломанных ребер. Их поломали сапоги гестаповского чиновника в Берлинской тюрьме Моабит в 1933 году, куда Эдуард Байер был заключен, как член коммунистической партии в Веддинге, в том самом рабочем квартале города, который когда-то называли красным, а теперь он лежит за чертой со сверкающей надписью: «Вступайте в американский сектор!»
Во-вторых, в 1933 году Байер был арестован и двенадцать лет проходил в полосатой одежде Бухенвальдского лагеря.
С этой поры у него сухой страшный кашель, а когда он прикладывает платок к губам, платок становится красным. Он ступал медленно, то и дело останавливаясь. Лоб у него был влажный, а щеки покрывал желтоватый румянец. Он ходил по земле так, как ходят канатоходцы на своих канатах, только с меньшей уверенностью.
Пенсию выплачивали жертвам нацистского террора, на основании закона, который издали западные союзники в 1945 году.
О самой пенсии надо сказать, что слово «скромная» для нее было слишком роскошно и многообещающе. Это была пенсия, которой едва хватало на молоко и булки и изредка на пиво; он угощал им своих старых приятелей — безработного столяра Кнопфа и ночного сторожа Вольфке.
Каждое первое число, ровно в двенадцать часов, приходил почтальон. Эдуард Байер торжественно готовился к получению пенсии, утром брился, а за день до того ходил в баню. Когда раздавался звонок почтальона, пенсионер Байер вставал со своего старого кресла, в котором проводил нетерпеливые минута ожидания, и медленно направлялся к двери. Шаги были медлительнее, чем могли быть. Но даже в этом можно видеть особенность характера Байера: таким образом отдалял он торжественный момент встречи с почтальоном.
Почтальон был приветливый, разговорчивый человек, и процедура выплаты денег вносила настроение приподнятости. Старый Байер всегда забывал возвратить карандаш, которым расписывался в получении своих 90 марок, и почтальон возвращался и, тяжело дыша, говорил:
— Не забыл ли я у вас карандаш, господин Байер?
— Возможно, — отвечал тот и растерянно рылся в карманах. Потом карандаш находился, и почтальон облегченно переводил дух.
О политике говорилось мало и осторожно, потому что почтальон был государственный служащий, и если возникал один из таких еретических разговоров, к которым Байер, как известно, был склонен, почтальон тут же говорил:
— Бургеры сегодня получили письмо из Борнео. Что вы на это скажете?
А Байер, ухватив его за форменную пуговицу, возбужденно продолжал:
— Социал-демократия… Ох, это несчастье Германии! Вчера был Носке, сегодня Шумахер. Это проблемы, над которыми вы должны были бы призадуматься. Ведь вы человек с боевым прошлым…
Но почтальон отвечал:
— По радио передавали, что сегодня во второй половине дня ожидается переменная облачность с кратковременными дождями.
Он любил поговорить, но думал и о себе, потому что был государственный служащий и очень дорожил своим местом.
Потом они прощались, почтальон тяжело спускался с лестницы, а Эдуард Байер смачивал пальцы и пересчитывал радужные западные марки, отпечатанные в Соединенных Штатах. Но сколько ни пересчитывай, а девяносто есть только девяносто.
На другой день Эдуард Байер покупал литр молока и четыре булочки. Вечером он платил «У черного Яхима» за пиво столяра Кнопфа и ночного сторожа Вольфке. Они негромко запевали песни, и среди других песню «Мы, молодая гвардия…»
Но однажды…
1 августа 1951 года, ровно в полдень, почтальон Грейф подошел к дверям жилища Эдуарда Байера и повел себя несколько необычно. Он положил руку на кнопку звонка, но не нажал ее. Вытащил из своей сумки зеленый конверт, взглянул на адрес и положил конверт обратно. Затем пошел опускать письмо в соседний ящик.
Эдуард Байер в это время сидел в своем кресле, выбритый до синевы, в прекрасно выутюженных брюках и начищенных ботинках. Ему очень хотелось есть…
Наконец раздался звонок. Но звонок был слабый и приглушенный, и пенсионер Байер привстал с кресла, охваченный недобрым предчувствием; он почти побежал к дверям.
— Добрый день, господин Байер, — произнес почтальон Грейф, — как ваше здоровье?
— Спасибо, я здоров.
Байер почувствовал, как новый приступ голода охватил его.
Он повел почтальона в комнату.
— По радио передавали, что к нам приближается холодная волна с Атлантического океана, — промолвил почтальон Грейф печально, и Байер понял: что-то произошло.
— У вас что-нибудь случилось? — вскричал он с беспокойством и поглядел Грейфу прямо в глаза. Почтальон не выдержал взгляда.
Он передал Эдуарду Байеру письмо в зеленом конверте, которое гласило:
