Ричмал Кромптон - Этот Вильям!
— Но я уверена, что ему не позволят находиться там. Никто не ходит на собрания с собаками.
Миссис Браун крепко держала Джамбла за ошейник, и Вильям нехотя отправился один.
— Надеюсь, тебе там понравится, — крикнула миссис Браун весело.
Общество трезвости в Англии тоже называется «Надежда».
Он повернулся и посмотрел на нее.
— Удивляюсь, как я еще не умер, — с горечью сказал он, — от всего того, что мне приходится терпеть.
Он шел медленно, совсем удрученный. Около калитки остановился и осторожно окинул взглядом улицу. По ней, с коротким интервалом друг от друга, двигались три фигуры. Это были Генри, Дуглас и Джинджер.
Первым побуждением Вильяма было рвануть назад и дождаться, пока они пройдут. Но что-то в их облике поразило его. У них тоже был удрученный и пристыженный вид. Он дождался первого. Генри робко взглянул на него и хотел было пройти мимо.
— Значит, ты тоже идешь? — спросил Вильям.
Генри от неожиданности разинул рот.
— Она к твоей маме тоже приходила? — ответил он вопросом на вопрос.
Он удивился, когда увидел позади себя Джинджера и Дугласа, а Джинджер удивился, увидев позади себя Дугласа. Дальше они пошли вместе, в унылом молчании. Джинджер поднес руку к горлу.
— Сильно болит, — пожаловался он. — Зачем только меня отправили!
— Я тоже больной — сказал Генри. — Я говорил им.
— И я, — сказал Дуглас.
— И я, — сказал Вильям с хриплым невеселым смехом. — Какие жестокие, заставили совсем больных выйти из дома.
У входа в здание они остановились, и Вильям с тоской устремил взгляд на спортплощадку.
— Нельзя, — уныло сказал Джинджер, — узнают.
Они вошли в дверь.
Внутри сидела группка скучающих смурных детей, которые приходили сюда только потому, что надеялись на угощение.
Миссис де Виэ Картер выплыла к ним вся в оборках, с развевающимся шарфиком, распространяя запах духов.
— Милые дети, — сказала она, — добро пожаловать на нашу встречу. Это, — обратилась она к постоянным членам «Надежды», и те устремили сонливые взоры на «разбойников», — наши новые друзья. Им с нами будет хорошо! Идемте, дорогие детки!
Она усадила их в первом ряду и, встав перед ними, продолжила:
— Ну, милые девочки, милые мальчики, какими вы должны быть на наших встречах?
И в ответ раздалось заунывное:
— Спокойными и вежливыми.
— У меня есть имя, дорогие дети.
— Спокойными и вежливыми, миссис де Виэ Картер.
— Вот именно, дорогие дети. Спокойные и вежливые. Теперь вы, наши новые маленькие друзья, какими я хочу вас видеть?
Молчание.
«Разбойники» сидели испуганные, оцепенелые, словно выставленные на позор и бесчестье.
— Такие вы застенчивые, да? — и она протянула руку.
Вильям сумел увернуться, и лицо Джинджера оказалось плотно прижатым к бриллиантовой броши.
— Я уверена, скоро ваша застенчивость пройдет. Нам так хорошо здесь. Хорошо и весело. Ну, дорогие дети, как у нас тут?
И опять заунывный хор:
— Хорошо и весело, миссис де Виэ Картер.
— Вот так. Теперь вы, милашки в первом ряду, вы мне скажите. Вильям, голубчик, ты начнешь. Как у нас тут?
В эту минуту Вильям был, пожалуй, близок к самоубийству. В глазах Генри он перехватил огонек. Генри это ему припомнит. Вильям кашлянул, но не ответил.
— Тогда ты скажи мне, Генри, мальчик мой.
Генри покраснел, и Вильям приободрился.
— Ах, в следующий раз они уже не будут так стесняться, вы согласны со мной, милые дети?
— Да, миссис де Виэ Картер, — прозвучал равнодушный ответ.
— Ну, начнем с одной из наших песенок. Откройте свои книжки. — Она села к пианино. — Номер пять, «Искристая водичка». Приготовились, дорогие мои. Готовы?
Она взяла вступительные аккорды.
«Разбойники», хотя у них и были книжки, к хору не присоединились. Против самой газированной воды они ничего не имели, но петь не хотели.
После заключительных аккордов миссис де Виэ Картер сказала:
— Теперь, милые дети, мы поиграем в одну из наших игр. Вы начнете сами, хорошо, детки? А я пойду узнаю, почему маленький Тедди Уиллер не пришел. Он не должен пропускать, не правда ли, дорогие? Ну, какую игру мы выберем? На прошлой неделе мы играли в «киску на углу», да? А сейчас давайте в «шелковицу». Нет, не в «пьяницу», дорогой. Это плохая, грубая игра. Ну, я пойду, а вы постарайтесь расшевелить этих четырех застенчивых милашек, чтобы они чувствовали себя здесь как дома, хорошо? Играйте тихо. И прежде, чем я уйду, скажите мне, какими вы должны быть — четыре слова!
— Спокойными и вежливыми, хорошими и веселыми, — раздалось в ответ.
Она отсутствовала с четверть часа. А когда вернулась, игра была в полном разгаре. Но это была не «шелковица». Дети визжали и лупили друг друга. Столы были перевернуты и несколько стульев сломано. Криками, воплями и битьем укротители старались укротить; рыча, отбиваясь и кусаясь, животные не хотели покоряться. Скуки и безразличия не было и в помине. Вильям, с разорванным в клочья галстучком, в порванном пиджаке, с расцарапанным лбом, охрипший от крика, был во главе укротителей.
— А ну, пошли!
— Я вам покажу!
— Гр-р-р-р-р!
— Смелее! Хватайте их, бейте, стегайте!
Рев и завывания животных леденили душу.
Среди всего этого миссис де Виэ Картер всплескивала руками и пыталась утихомирить обе стороны: «спокойные и вежливые», «хорошие и веселые», «детки, дорогие», «Вильям», — но в пылу сражения на эти возгласы никто не обращал внимания.
Потом кто-то (о том, кто именно, сведения в сводках разнились) выскочил на спортплощадку, и там сражение завершилось. Члены клуба «Надежда» нехотя разошлись по домам, с шишками и синяками, но совершенно счастливые.
Миссис Браун с тревогой ожидала возвращения Вильяма.
Увидев его, она ахнула и без сил опустилась на стул.
— Вильям!
— Я не играл, — быстро сказал Вильям, глядя на нее заплывшим глазом, — я не играл в те игры, что ты запретила играть.
— Тогда… в какую же?
— Это была… это была «укротители и коркодилы». Мы играли в «Надежде».
«Хобби»
Дядя Джордж приходился Вильяму крестным отцом и ревностно следил за его воспитанием. Вильям был бы рад избавиться от такого внимания. Ежегодные посещения дяди Джорджа превращались для Вильяма в пытку, вынести которую ему помогал философский склад ума и знание того, что рано или поздно этот визит закончится. У дяди Джорджа сложились свои представления о том, каким должен быть ребенок. Вильям был весьма далек от этого идеала, что печалило крестного. Однако он не собирался отказываться от попыток воспитывать Вильяма.
Он хотел бы видеть Вильяма тихим, благонравным, интеллектуально развитым, но судьбе было угодно дать ему в крестники мальчика, который не был ни тихим, ни хорошо воспитанным, ни любителем предаваться умственным занятиям… Вильям был полон жизни.
В этом году визит дяди Джорджа длился так долго, что терпение Вильяма достигло своего предела. У него даже появилось предчувствие, что рано или поздно что-то должно стрястись. Вот уже в течение пяти недель он с неохотой сопровождал дядю Джорджа во время его утренних прогулок, он пытался (большей частью безуспешно) соблюдать абсолютную тишину, когда дядя Джордж спал днем, а по вечерам приходилось слушать воспоминания дяди Джорджа о его молодости. Наступил момент, когда чувство тихой неприязни к дяде Джорджу грозило перейти в нечто более сильное.
— Ну, Вильям, — сказал дядя Джордж за завтраком, — кажется, сегодня будет дождь, так что давай с утра займемся делом, а? Нет ничего лучше работы, не так ли? У тебя ведь не все получается с арифметикой. Давай подтянемся. Мы славно поработаем, а?
Вильям холодно посмотрел на него.
— Зачем же делать то, чем я буду заниматься в школе? — сказал он. — Я не хочу раньше других ребят учить то, что будет в следующем полугодии. По отношению к ним это нечестно.
Дядя Джордж потер руки.
— Ну что ж, это делает тебе честь, мой мальчик, — сказал он. — Но если мы повторим кое-что из пройденного, от этого будет только польза. История, например. Нет ничего лучше истории, так ведь?
Вильям сделал вид, что согласен.
— Так займемся историей, — с воодушевлением сказал дядя Джордж. — Жизнь великих. Весьма впечатляюще. Это куда лучше, чем попусту тратить время на всякие дикие забавы.
Под дикими забавами подразумевались труба, автомобильный гудок и незамысловатый инструмент, который очень натурально воспроизводил вопли двух дерущихся кошек. Все это по требованию дяди Джорджа было конфисковано отцом Вильяма. Дядя Джордж не считал их годными для воспитания. Они также мешали его дневному сну.
