Ричмал Кромптон - Этот Вильям!
Рождество
Вильям проснулся и протер глаза. Сегодня Рождество, день, которого он ждал двенадцать месяцев. Конечно, это радостный день — подарки, индейка, хлопушки, и можно долго не ложиться спать. Но, с другой стороны, наезжает уйма родственников, которые требуют от тебя слишком многого, а у самих какие-то странные вкусы, и часто их подарки способны только испортить настроение.
Тем не менее он внимательно оглядел спальню. На стене, как раз напротив кровати, висела большая, разукрашенная рисунками открытка — «День в делах — счастливый день». Вчера ее здесь не было. Изречение было увито яркими розами, незабудками, жимолостью. Вильям прикинул, от какой из трех его тетушек, приехавших к ним на Рождество, может исходить такой девиз, и решил, что это тетя Люси. Он наморщил лоб — афоризм вызывал у него сомнение.
Книжку «Портреты наших королей и королев» он отложил в сторону, не удостоив внимания. Книжка «Чем может заняться мальчик» показалась более интересной. Гораздо более интересной. Рассмотрев перочинный ножик, карманный компас и пенал (который разделил судьбу «Портретов наших королей и королев»), Вильям обратился к книжке «Чем может заняться мальчик». По мере того как он переворачивал страницы, лицо его оживлялось.
Он проворно спрыгнул с кровати и оделся. Потом занялся подарками, которые сам приготовил для родных. Для отца он купил банку ярких разноцветных конфет, на старшего брата Роберта (девятнадцати лет) он потратил немалую сумму, купив ему книжку «Пираты Кровавой Руки». Он долго раздумывал над тем, что им подарить. Он знал, что отец никогда не притрагивается к конфетам, а Роберт не раз насмехался над пиратскими историями. Поэтому Вильям надеялся, что и конфеты, и книжка в самое ближайшее время вернутся к дарителю. Для своей сестры Этель он купил коробку цветных мелков. Со временем они тоже могут пригодиться. Денежные средства его истощились, но для мамы он все-таки купил маленькую баночку крема для лица, которую выторговал за полцены, потому что она была с трещиной.
Распевая во весь голос «Пробуждайтесь, христиане!», он раскладывал свои подарки у дверей спален, сопровождая это еще и пронзительным «Счастливого Рождества!» В ответ приглушенно доносились оханья и недовольное ворчанье. Он спустился вниз в холл, продолжая пение. Оказалось, что поднялся он значительно раньше, чем думал, — часы показывали всего лишь пять. Он все равно включил полный свет и обнаружил, что в холле не один. Его четырехлетний двоюродный брат Джимми сидел на нижней ступеньке в полнейшем унынии, держа в руках пустую жестянку.
Мать Джимми заболела гриппом, и его с младшей сестренкой Барбарой отправили на Рождество к родственникам, где дети, к их радости, были свободны от родительской опеки.
— Они выползли, — жалобно сказал Джимми. — Я соблал их вчела для подалков, а они выползли. Я хотел нащупать их в темноте и не смог.
— Кого?
— Улиток. Огломных-огломных, с огломными-огломными лаковинами. Я положил их в жестянку, а они выползли. Что я тепель буду далить?
Он снова впал в уныние.
Вильям окинул взглядом холл.
— Они расползлись во все стороны! — сказал он строго. — Они расползлись во все стороны. Посмотри на наш холл! Посмотри на нашу одежду! Они расползлись во все стороны!
Бесчисленные слизистые радужные следы виднелись на шляпах, на пальто, на зонтиках, на обоях.
— Ух ты! — не унимался Вильям, у которого была склонность на разные лады повторять фразы. — Они расползлись во все стороны.
Джимми был явно доволен.
— О! Смотли! — закричал он. — О, здолово!
Вильям опять посмотрел на следы, и лицо его просветлело. Он мысленно перенесся в свою спальню, к словам на стене — «День в делах — счастливый день».
— Давай это смоем! — сказал он. — Отчистим до того, как все встанут. Мы займемся делом. А когда закончим, ты мне скажешь, чувствуешь ли ты себя счастливым. Может, то, что там написано, и правда. Только мне не нравятся все эти наляпанные цветочки.
В кухне они взяли ведра с водой и щетки.
Долгое время трудились молча. Воды израсходовали много и отчистили все следы. С одежды, которая находилась на вешалке, капало на уже залитый пол. Обои промокли. Отчищать больше было нечего.
Тут Джимми пришла отличная идея — опускать щетку в ведро и брызгать на Вильяма водой. Это было почти так же здорово, как шлангом. У каждого свой боезапас — вода в ведре. У каждого — по большой щетке. Несколько минут они предавались безудержному веселью. Но потом Вильям услышал движение наверху и поспешно решил прекратить сражение.
— Идем на черную лестницу, — скомандовал он.
Оставляя за собой водный след, они забрались на самый верх.
Холл залит водой, сами они насквозь промокли, так что отпираться не имело смысла.
Вильям был спокоен и хладнокровен, когда предстал перед оторопевшей миссис Браун.
— Мы постарались все привести в порядок, — сказал он. — Мы увидели следы от улиток, и мы постарались все привести в порядок. Мы хотели помочь. Ты вчера вечером сказала, помнишь, когда разговаривала со мной? Ты сказала помогать. Вот я и решил помогать и все привести в порядок. А когда как следует моешь водой, то и сам становишься мокрым. Ты сказала — постарайся сделать Рождественский день радостным для других, и тогда сам будешь счастлив. Ну, не знаю, счастлив ли я, — с горечью заметил он, — но я вовсю работал с самого раннего утра. Я работал, — патетически продолжал он. Перед его взором опять всплыла надпись на стене. — Я был занят делом, но это не сделало меня счастливым. По крайней мере, теперь, — добавил он, вспомнив, какой восторг охватил их во время водного сражения. Надо будет обязательно когда-нибудь еще так поиграть. Ведра с водой и щетки. Как же он раньше до такого не додумался!
Миссис Браун смотрела на его промокшую одежду.
— Ты так промок, только смывая следы улиток? — спросила она.
Вильям кашлянул, прочищая горло.
— Ну, — сказал он, стараясь отвратить наказание, — в основном. Я думаю, в основном.
— Если бы не Рождество… — сказала миссис Браун, нахмурившись.
Настроение у Вильяма поднялось. Как хорошо, что сегодня Рождество!
Было решено скрыть следы преступления от отца. Опасались, и не без оснований, что отцовский гнев может возобладать над его почитанием святости праздника.
Получасом позже Вильям, насухо вытертый, заново одетый, причесанный и пригожий, спустился по звуку гонга в холл, где уже не было ни пальто, ни шляп, а пол сверкал чистотой…
Отец был внизу. И явно не в рождественском настроении.
— Доброе утро, Вильям, — сказал он, — счастливого Рождества, и я хочу тебя попросить, чтобы сегодня, когда дом наводнен родственниками, ты постарался бы не слишком испортить им настроение. И почему это, дья… черт возьми, решили вымыть пол в холле перед самым завтраком, одному Богу известно!
Вильям тихонько кашлянул — весь почтение и сама невинность. Отец посмотрел на него с подозрением. Что-то в облике Вильяма его насторожило.
Вильям вошел в столовую. Барбара, сестра Джимми, вся в кудряшках и белых оборочках, уже ела овсянку.
— Добьее утьо, — вежливо сказала она, — ты слысал, как я тистила зубы?
Он не удостоил ее ответом.
Он сидел и ел молча. Потом и все остальные спустились к завтраку. Тети Джейн, Евангелина и Люси поедали овсянку с благочестиво-радостным видом, даже с торжественностью, приличествующей, по их мнению, Рождественскому утру.
Потом пришел Джимми, сияющий, с жестянкой в руках.
— Наблал подалков, — гордо сказал он. — Наблал подалков. Много.
Он положил на тарелку Барбаре червяка, которого Барбара немедленно бросила ему в лицо. Джимми с укоризной посмотрел на нее и проследовал к тете Евангелине. Ей он презентовал сороконожку — живую сороконожку, которая весело побежала вниз по скатерти прямо на колени к тете Евангелине, прежде чем кто-либо успел этому помешать. С пронзительным криком, от которого мистер Браун, закрыв руками уши, выбежал в библиотеку, тетя Евангелина вскочила на стул и застыла там, подняв юбки до колен.
— Ах! Помогите! — кричала она. — Противный мальчишка! Поймайте ее! Убейте ее!
Джимми смотрел на нее с изумлением…
Через некоторое время порядок был восстановлен, сороконожка убита, а остальные подарки, которые собрал Джимми, выброшены в окно. Вильям через стол смотрел на Джимми с уважением. Он хоть и маленький еще, но стоил того, чтобы водить с ним дружбу. Джимми как не в чем ни бывало ел овсянку.
Тетю Евангелину вынесло из комнаты, как только свершилось убиение сороконожки и стал свободен путь. Она отказывалась вернуться и вела переговоры с черной лестницы.
