Михаил Штительман - Повесть о детстве
— Когда люди не хотят, что я могу с ними сделать?
— Чего не хотят?
Ребе подвинул стул и присел поближе к дедушке:
— Будем говорить откровенно. Я же знаю вас не первый год. Мне кажется, что, когда у человека есть всего-навсего один внук, можно найти время посмотреть за ним. Мне кажется, что когда этот один внук начинает лезть на голову, так берут снимают ему штаны и накладывают внуку столько, сколько он стоит. Мне кажется, — неутомимо продолжает ребе, — что, когда бьют, извините, по заднице, лезет в голову. Мне кажется…
Дедушка встал и сухо сказал, не глядя на ребе:
— Я пришел не затем, чтоб узнать, что вам кажется. Для этого у меня нет лишнего времени. Что вы хотите?
Учитель опять взял в руки листок и обидчиво произнес:
— Конечно, что бы ни случилось, я во всем кругом виноват. За вашего Семку, оказывается, тоже я виноват. Это же не ребенок, а… — он остановился, подыскивая нужное слово, — а стачечник какой-то. Он мне всех детей перепортил, он их черт знает чему учит!
— Чему? — спросил дедушка.
— Что я вам буду говорить! Если б это касалось только меня, так я бы еще помучился с ним. Но вот пишут… — Он снизил голос до шепота: — Господин Гозман пишет — «дурное влияние»! Вы ж понимаете: к вам все время имели снисхождение, если сажали рядом с сыном Гозмана или Магазаника вашего Семку. Мы же хорошо помним, где его папа, и если теперь вы заберете Семку, так уверяю — будет лучше для вас! Шлема тоже забрал своего Пейсю. Я бы с удовольствием, но нельзя же, чтоб из-за двух портилось еще тридцать. Мне кажется…
— Вам не кажется, что вы старый дурак? — закричал дедушка. — Он еще смеет меня учить! Он еще смеет ругать мальчика! Тьфу! Черный сон на твою голову! — И, хлопнув дверью, дедушка выскочил на улицу.
* * *Каждую минуту выбегал Сема за ворота, смотрел во все стороны с тревогой и нетерпением, ожидая возвращения дедушки. Но старик пришел лишь к обеду. Сбросив пиджак, он медленно скрутил папироску и прошел на кухню к бабушке. Они говорили шепотом, но Сема знал, что говорят о нем. Он приготовился выслушать строгие слова дедушки и даже готов был просить прощения. Если хорошо подумать, то внуку совсем не обязательно поднимать голос на бабушку. Но дедушка вышел из кухни улыбаясь; бабушка, вытирая руки о фартук, быстро шла за ним:
— И что же ты не мог все это сказать тихо? Спичка!
— Нет, — отвечает дедушка, — я уже ему вывалил все, что у меня было на сердце…
Дедушка снимает брюки, аккуратно складывает их и, откинув одеяло, ложится в постель.
— Сема, — говорит он, — возьми там на столе табак и иди сюда.
Скрутив папироску, Сема подает ее дедушке:
— На, кури.
— Этому ты как раз мог бы не учиться. Ну, слушай, внук, если я на тебя не кричу, это не значит, что ты прав. Ты бы мог вести себя лучше! Одним словом, придется тебя забрать из хедера. Что ты прыгаешь? Ты думаешь, я тебе позволю бегать по улицам? Конечно, раз ты дома, бабушке должно стать легче. Но книг ты выпускать из рук не должен! Маленьких детей нет, никто тебе не мешает — сиди читай хоть целый день. Понял?
Сема не верит своим ушам. Свобода! Значит, не надо идти в хедер, не надо смотреть в рот Иоселе, не надо крутить голову с фараонами. Как жаль, что этот Моисей пропадает где-то и приходит только поспать. Теперь у Семы есть время и он мог бы затеять что-нибудь с сыном Лазаря.
— Дедушка, — говорит торжественно Сема, — будь спокоен! Я всем покажу, что такое Старый Нос. Я даже деньги зарабатывать буду!
— Деньги… — вздыхает дедушка, думая о чем-то другом. — Деньги — хорошая вещь…
Сема выбегает во двор. Может быть, он будет строить голубятню. Может быть, нарежет камышей на реке и продаст. Может быть, откроет торговлю сельтерской. Он же свободный человек. Боже мой, хочет — что хочет!
МОНЕТАБабушка вытирает пыль. Что бы у человека ни было на душе, комната тут ни при чем. В комнате должно быть чисто.
Старик ходит где-то там по базару, еле ноги тащит. Вы́ходит он что-нибудь — никто не знает. Так пусть хоть ему будет приятно войти в дом: всё на своем месте, зеркало блестит, самовар блестит, кровать блестит. А посмотрели бы, какой кухонный столик у бабушки! Другая неряха напихала бы тряпок, развела тараканов, а здесь и кухонный столик — просто что-нибудь особенное. За этот столик можно губернатора посадить.
Да что там столик, возьмите половую тряпку. Возьмите ее в руки и посмотрите внимательно. У кого держится тряпка столько, сколько у бабушки? А все-таки три комнаты, и полы моют часто.
И на все это — только одни ее руки. Бабушка вытирает пыль и напевает. Она напевает с такой горечью, что кажется — вот-вот бабушка расплачется:
Уже глаза мои не блестят,
Уже голова моя стала белой,
Уже скоро я пойду с ярмарки назад,
Уже уши мои плохо слышат,
Но…
Тут бабушка останавливается и, вздохнув полной грудью, с повой силой продолжает:
Но, может быть, все-таки
Они услышат:
Где мои золотые годы?
Где они…
Уже глаза мои
Плохо видят,
Но, может быть, все-таки
Они увидят:
Где мои золотые годы?
Где они…
Бабушка прячет тряпку в шкафчик, садится штопать носки и опять затягивает свою песню с гневом, горем и злобой.
Сема лежит на полу и думает. Вот он уже слышит эту песню пять лет. И бабушка никак не может выяснить раз и навсегда, где ее золотые годы. Все время она на кого-то сердита, на кого-то кричит. Может быть, бабушка думает, что в один прекрасный день к ней придет сам бог и скажет:
«Слушай, Сарра, знаешь ты что — вот твои золотые годы, на тебе их, и не морочь мне голову».
— Сема! Сема! — вдруг кричит бабушка.
Сема нехотя поднимается.
— А ну посмотри, что там торчит в щелке?.. Куда ты смотришь? Вот здесь, на полу, около кровати.
Сема шарит рукой и нащупывает что-то металлическое:
— Что я вижу, бабушка, это же самый настоящий рубль!
— Не может быть, покажи!
Бабушка берет монету, внимательно рассматривает ее сквозь очки:
— Действительно, рубль! А ну посмотри, Сема, может быть, там еще закатилось.
Сема смеется:
— Там же не склад.
— Ну хорошо, тогда слушай. Мы сделаем дедушке сюрприз. На тебе еще девять копеек. Иди в лавку. За девять копеек купишь шкалик. А на рубль возьмешь: крупы два фунта, муки четыре фунта, два золотника чаю, пять полешек дров, только сухих, и гильз коробочку. Ты запомнишь? Ты не перепутаешь, Старый Нос?
Нет, нет, Сема не перепутает. Вот он уже выскочил из комнаты, мелькнул за окном, понесся по улице. Тише, ведь так можно, не дай бог, разбиться.
Бабушка опять затягивает песенку:
Ой, где мои золотые годы?
Где они…
Но голос ее звучит спокойно и весело.
* * *С канавы на канаву, с бугра на бугор, с камешка на камешек — бежит, летит Старый Нос. Два серых мешочка у него в руке и серебряный рубль в кармане. Кто, кто во всем местечке сейчас равен Семе? И какое это удовольствие — покупать за наличные деньги? Первым делом Сема заходит в казенку[12], покупает для дедушки шкалик водки — на это у него отложено отдельно девять копеек. Небрежно расплатившись, он идет в лавку к Фрейде.
Хозяйка стоит за стойкой. У нее большой горбатый нос, широкие смуглые жилистые руки. Если приклеить усы, получился бы настоящий мужчина… В лавке запах ванили и керосина. Горит лампа на конторке.
— Здравствуйте, тетя Фрейда!
— Здравствуй, а что?
Ей уже нужно знать «а что». Но Сема не торопится, он подходит к высокому мешку и берет на ладонь горсть муки.
— Мука неважная, — говорит он понимающим тоном взрослого.
Это только и нужно было тете Фрейде. Она вскакивает из-за прилавка и подбегает к Семе:
— Это называется мука неважная? А где вы видели муку лучше? Где, я вас спрашиваю? Разве во всем местечке найдется что-нибудь подобное? Это не мука, а солнце! Конечно, когда не было денег, знали дорогу только ко мне, а теперь с этим квартирантом вы совсем загордились.
Сема небрежно машет рукой:
— Ну хорошо, тетя Фрейда, взвесьте четыре фунта.
Хозяйка облегченно вздыхает и берет совок. Сема смотрит, как сыплется белая мука, и видит уже пухлый, румяный калач с горбушкой.
— Пшено есть? — высокомерно спрашивает Сема.
— А как же, обязательно.
— Два фунта! — сухо бросает Сема. — Два.
Хозяйка суетится: какая у мальчика легкая рука!
— Кроме — ничего? — угодливо спрашивает Фрейда. — Может быть, вы возьмете цукерки?[13] Знаменитые цукерки, даю вам честное слово.
