Михаил Штительман - Повесть о детстве
На улице он встретил Пейсю. Врун тоже торопился в синагогу, но, увидев Сему, подбежал к нему:
— Мир?
Сема согласился:
— Мир.
Они пошли вместе.
— Иоселе выздоровел, ни дна ему, ни покрышки!
— Выздоровел, рыжий черт!
Помолчали. Пейся посмотрел на Сему. Он хотел что-то спросить, но не решался. Сема заметил это: «Так вот почему мир. Ладно».
— Семка, — отважился наконец Пейся, — кто это у вас живет?
— А зачем тебе?
— Так просто!
— «Так просто»? Обойдешься!
Опять помолчали. Пейся вынул из кармана какую-то штучку и вызывающе взглянул на Сему:
— Свисток. Настоящий, с косточкой!
— На айданы[11] поменяем?
— Что я, с ума сошел?.. А сколько дашь?
— Два.
— Что я, с ума сошел?.. А больше не дашь?
— Четыре.
— Что я, с ума сошел?.. А ну, покажи!
Сема вывалил горсть айданов и, охраняя их рукой, показал Пейсе. Айданы были тяжелые, со свинцом. Пейся заволновался, глазки его забегали:
— А в придачу про квартиранта расскажешь?
— Ничего я тебе не скажу. Хочешь — делаем дело, хочешь — нет.
— Ну, меняем!
Сема выхватил из рук Пейси свисток и закричал:
— Цур менки без разменки!
Сделка состоялась. Друзья повеселели.
— Сема, правда, что ваш жилец привез сундук с деньгами?
— Неправда.
— А что?
— Мешок привез.
— Честное слово? А правда, что он ищет невесту?
— Ну откуда я могу знать? Замолчи, а то заберу айданы.
Они вошли в серый маленький домик с матовыми окнами.
В синагоге помещался хедер.
* * *Ребе сидит за столиком. На нем длинный сюртук и выцветший лиловый картуз. Белыми тонкими пальцами с длинными, грязными ногтями он почесывает свою густую рыжую бороду. Полная нижняя губа ребе отвисла, видны зубы, маленькие, острые, желтые.
— Ну, уже скоро будет тихо? — лениво говорит он.
Но шум продолжается: кто-то кого то ущипнул, ударил, обманул. Скрипят скамейки, падают на пол книжки. И опять раздается тоненький, злой голосок ребе:
— Ну, я спрашиваю: будет тихо наконец или вы скучаете за этим?
Иоселе поднимает кантчик — палочку, к которой прикреплено множество узеньких, как лапша, ремешков. Наступает тишина. Тощая крыса шмыгнула в угол, черная кошка постояла в раздумье и прыгнула на колони учителя. Тишина. Глаза ребе закрыты. Ему надоели худые, вытянутые лица детей, их рваные куртки, их веснушки, мокрые носы. Все противно ребе. Он слушает себя:
— И приснился фараону сон, и не мог понять фараон сна своего. Будто стоит он на берегу реки, и выходят из вод ее семь коров, тучных плотью и хороших видом. И смотрит фараон — идут за ними следом семь других коров, тощих и худых. И съели тощие и худые семь первых коров, упитанных.
И еще снится фараону: семь колосьев всходят на одном стебле, полных и хороших, и вырастают позади них семь колосьев, засохших, тонких. И поглотили колосья тонкие семь колосьев хороших.
Призвал фараон вещателя самого молодого — ничего тот не сказал ему. Призвал фараон вещателя самого старого — ничего тот не сказал ему. Послал гонцов фараон к Иосифу — и тот все сказал ему:
«Семь коров тучных, семь колосьев полных — это семь лет. Семь коров тощих, семь колосьев пустых — это семь лет. Наступят на земле твоей семь лет урожая обильного, а потом придут семь лет голода, и забудется урожай весь, и голод истощит страну. Колосья пустые поглотят колосья полные!..»
Голос ребе звучит ровно, глаза его закрыты. Пейся перебирает айданы в руке — тяжелые айданы, со свинцом. Сема смотрит на свисток и думает: коровы тощие, коровы толстые, фараон… Может быть, такой сон был у дедушки, и поэтому в доме пусто и даже в пятницу перестали печь? Вообще жизнь становится труднее, и Сема уже не понимает, что — почему… Эта рыжая борода рассказывает про фараона, и Сема должен слушать от начала до конца. А если у Семы есть дела поважнее?
— Ребе, почему полицейского называют фараон? А?
Иоселе открывает глаза и ударяет ладонью по столу. Испуганная кошка соскакивает на пол. Дети притаились. Пейся сочинил вопрос… Интересно, долго он думал? Ребе подбегает к мальчику и, брезгливо оттопырив мизинец, хватает его за ухо.
— Я спрашиваю, где тебя учили? — кричит ребе. — Я спрашиваю тебя, паршивец, где ты слышал такие слова, чтоб ты не дожил их повторить!
Ребе толкает Пейсю в угол, привычным движением срывает штаны:
— На колени, ты!
Он сует в дрожащие Пейсины руки веник:
— Держи, мерзавец!
Пейся стоит на голых коленях с веником в руках, плечи его вздрагивают — он плачет:
— Я ничего не думал!
— Я тебе покажу, я тебе покажу «ничего не думал»! — орет ребе, бегая по комнате. — Ну, что вы сидите? Я спрашиваю!
Все знают, чего ждет ребе. Уже много лет существует это наказание — пусть лопнет тот, кто придумал его! Полуголый ребенок стоит в углу на коленях с веником в руке. По очереди подходят все воспитанники и плюют ему в лицо, или в спину, или на ноги.
— Ну, что вы сидите? — нетерпеливо повторяет ребе. — Я спрашиваю!
Встает сын Магазаника, подходит к Пейсе и лениво плюет на него один раз, потом, накопив слюны, — второй.
— Молодец! — говорит ребе и успокаивается. — Следующие.
Сема поднимается со своего места. Лицо его спокойно и решительно. Ребе ласково смотрит на Сему: «Ай да Старый Нос!» Старый Нос медленно подходит к ребе и, склонившись к его уху, громко говорит:
— Вы понимаете, я плевать не буду. Не буду! — повторяет он. — Я не могу плевать, вы понимаете? Не хочу! Пусть он это сделает за нас. — И Сема указывает пальцем на Магазаника. — Ему это нравится.
Ошеломленный ребе молчит. Он обводит глазами класс и нервно облизывает губы:
— Шарлатан! Такой шарлатан! Несчастный голодранец! Тебе, наверно, захотелось повидаться с твоим милым папой?
— Хорошо, я плюну, — тихо говорит Сема и плюет на сюртук ребе.
Лицо Иоселе зеленеет. Задыхаясь, он кричит:
— Все идут домой! Он остается здесь!
Мальчики молчат. Сын Магазаника трусливо оглядывается по сторонам.
— Вы слышите? Все идут домой! Он остается здесь!
Трое быстро и весело выбегают из комнаты. Остальные сидят молча на своих местах.
— Идите же! — кричит ребе.
Все сидят. Учитель хватает кнут и быстро выходит навстречу испуганной жене. Сема стоит посреди комнаты, к нему подбегают ребята. Пейся сидит на полу, слезы текут по его худым немытым щекам.
— Сема, что ты наделал? Что теперь будет? Боже мой, что теперь будет?!
Комната пустеет. За окном идет дождь, по вязкой грязи молча шагают дети.
СВОБОДАНа другой день, рано утром, к дедушке прибежал посыльный из хедера.
— Идите скорее, — сказал он, тяжело дыша, — ребе Иоселе вас со вчера ждет!
— Ну, если он ждет со вчера, так подождет еще час, — спокойно ответил дедушка и сел пить чай.
— Нет, господин Гольдин, вы идите скорее, — не унимался посыльный…
— Что там, горит, что ли? — вмешалась бабушка. — Сема, а ну-ка, скажи, что ты там наделал?
— Ничего я не наделал! — хмуро огрызнулся Сема. — Пусть он не лезет!
— Кто это «он», хотела бы я знать?
— Ну, что ты хочешь от ребенка? — быстро сказал дедушка. — Оставь его. Я сам всё узнаю.
— Ой, — вздохнула бабушка, — что-то там не так. Я по его глазам вижу, что там что-то не так.
— Будет вам гадать! — закричал Сема.
— Сема, что ты делаешь? — Дедушка строго нахмурил брови и оттолкнул недопитый стакан. — Что ты делаешь? Разве можно кричать на бабушку? Она только и думает, чтоб из тебя вышел человек, она недосыпает и недоедает, чтобы тебя учить, а ты кричишь… Твой папа никогда не кричал на бабушку, даже когда он был прав!
Дедушка замолчал, быстро надел пиджак и, пригладив щеткой редкие волосы, вышел с посыльным на улицу.
— Ну, вот видишь, — укоризненно сказала бабушка, — даже дедушка на тебя рассердился. А если б ты слушал старших…
— Слушать старших и плевать на товарищей, да? Сегодня я заплюю Пейсю, а завтра мне нахаркают в лицо! Этому вы меня учите? Да? Так, может быть, велел мой папа? Да? Может быть, он просил, чтоб на меня плевали? Да?
Сема взволновался, обида теснила его грудь, хотелось плакать…
Бабушка удивленно взглянула на него:
— Ша! Я уже ничего не сказала. Ша! Пусть будет тихо… — и, бросив на плечо серое полотенце, начала молча вытирать стаканы.
* * *— Что скажет ребе Иоселе? — вежливо спросил дедушка.
Учитель молча взглянул на него, потом, взяв в руки какой-то листок, потряс им в воздухе и закричал:
— Когда люди не хотят, что я могу с ними сделать?
— Чего не хотят?
Ребе подвинул стул и присел поближе к дедушке:
— Будем говорить откровенно. Я же знаю вас не первый год. Мне кажется, что, когда у человека есть всего-навсего один внук, можно найти время посмотреть за ним. Мне кажется, что когда этот один внук начинает лезть на голову, так берут снимают ему штаны и накладывают внуку столько, сколько он стоит. Мне кажется, — неутомимо продолжает ребе, — что, когда бьют, извините, по заднице, лезет в голову. Мне кажется…
