Шандор Тот - Второе рождение Жолта Керекеша
Магду это противоборство, разумеется, тяготило и в то же время в какой-то степени забавляло. Она отлично понимала, что пристрастные расспросы и поучения отца едва ли улучшат отношения между ним и сыном. Потому что сын не понимал или не хотел понимать, чего требует от него отец, а отца раздражали его постоянные неудачи на поприще воспитания; вполне вероятно, что именно из-за этого постоянного напряжения Керекеш был не в силах найти с мальчиком верный тон. Вот почему для отца становилось так важно настоять на своем, и добивался он этого любой ценой. При разводе Керекеш и родная мать Жолта пришли к соглашению, что мальчика с семи лет воспитывать будет он. Но матери было трудно расстаться с сыном, и Жолт перешел к отцу, когда ему минуло девять лет. На первый взгляд такое решение выглядело естественным и разумным. С тех пор прошло четыре года. В семье Керекеша росла, вызывая всеобщую любовь, единокровная сестра Жолта Беата, все поведение которой особенно оттеняло трудный, неровный характер мальчика, внушая отцу еще большую тревогу.
Магда была полна сострадания, потому что все усилия Керекеша, в общем-то, пропадали зря. Сколько бы ни горячился отец, сын оставался прежним. Что же касается будущего, испуганному воображению Керекеша оно рисовалось зловещим.
Магда бесшумно вернулась из кухни. Удрученный Керекеш, сутулясь, сидел, облокотившись на низкий столик. Он потянулся за чашкой кофе, но не взял ее и стал потирать белые как мел, костлявые руки.
— В клинику тебе больше не нужно? — осторожно спросила Магда.
Керекеш промолчал, не глядя взял чашку, но, прежде чем поднести ее ко рту, спросил:
— Как ты думаешь, кого он все-таки любит?
Магду вопрос слегка удивил, но она знала, что отвечать надо сразу.
— Странный вопрос! Ну конечно, он любит мать. И Да?ни…
— Мать упрашивает его по нескольку дней, чтоб он ее навестил. Что же это?
— Он все-таки очень загружен. Одни уроки по математике…
— И совершенно бесцельные скитания… Но я спрашиваю совсем о другом. Я хочу знать, любит ли он кого-нибудь вообще? Например, мать. И из чего это видно?
— Тамаш, пожалуйста, не сердись, но твои вопросы сводятся к одному: любит ли сын тебя.
— И к этому тоже.
— У него не так много способов для выражения своих чувств, — медленно проговорила Магда.
— Когда речь идет о любви или нелюбви сына ко мне, я должен быть максимально чувствителен. Но я не хочу быть излишне чувствительным.
— Ты кое о чем догадался и ищешь сейчас доказательств.
— Я хочу знать, способен ли этот мальчик любить вообще! Понимаешь? — Керекеш вскочил, и глаза его потемнели.
— Тамаш! Прошу тебя! Если бы Жолт умел четко выражать свои мысли, о том же самом он мог бы спросить тебя.
Керекеш, ошеломленный, молчал.
— Любовь стоит чего-нибудь лишь тогда, когда она обоюдна, — сказала Магда.
— Ты хочешь сказать…
— Нет, нет! Но человек посторонний, который тебя не знает, едва ли поверит, что ты любишь сына…
— Хм, посторонний… До посторонних мне нет никакого дела.
Керекеш почувствовал некоторое облегчение. А Магда еще уверенней продолжала атаку:
— Жолт не из тех, кто приспосабливается. Характер у него действительно независимый и строптивый. Некоторые его эмоции и поступки оправдать иногда бывает сложно.
— Мне припомнился сейчас один случай! Это было несколько лет назад. Беата тогда два месяца проболела. Я наблюдал за ними, когда после болезни они встретились в нашем саду. Жолт ее ждал. Она вышла. Я думал, что он бросится к ней, поздоровается или как-нибудь еще выразит свою радость при виде сестры. Но он, точно норовистый жеребец, упорно и молча топтал ногой землю. Беата повисла у него на шее, и видно было, как она счастлива. А Жолт лишь терпел ласку сестры, он весь извертелся, а потом как-то снисходительно буркнул: «Привет, Бе?а! Как поживаешь?» И это все.
Магда чувствовала, что спокойствие ее на пределе.
— Ну и что! Что это доказывает?
— Ровным счетом ничего, — сердито сказал Керекеш.
— Ты считаешь, что душа его омертвела?
— Ладно! Я не собираюсь тебя убеждать.
— Потому что я мачеха и защищаю его по обязанности? Но ты ошибаешься. Об его истинных чувствах мы действительно ничего не знаем. Меня это, кстати, не удивляет.
— А… почему?
— Потому что ты не отец, а диктатор. Диктатор, который знает одно: приказывать и наказывать!
— Будь это так, горю было бы нетрудно помочь.
— Потом, правда, ты стараешься все объяснить, но Жолту уже это не интересно. Ему совершенно не интересны твои пояснения.
— Что же ему интересно?
— Сказать?
— Не стоит. Я знаю. Да будет благословенна собака, хозяином которой станет Жолт.
— Давай попробуем, Тамаш! Мы ведь ничего не теряем! Уже несколько лет он умоляет нас взять собаку, а ты все ставишь и ставишь условия. Непрерывно. Ты полагаешь, что он воспринимает твои веские доводы! Он же считает, что ты просто дорожишь своими удобствами, или думает о вещах, еще более примитивных. Как, например, господин Липтак.
— Мне кажется, Магда, что тебе самой хочется иметь щенка! — сказал Керекеш, подходя к жене.
— Конечно, хочется. А тебе?
— И мне. Но скажи, какая судьба ожидает у нас собаку?
— Не знаю. Но за то, что мы будем ее любить, я ручаюсь.
— Жолт тоже?
— Он больше всех.
— Посмотрим, — задумчиво сказал Керекеш.
— Я скажу ему, — просящим тоном сказала Магда.
— Согласен, — сказал Керекеш, и оба засмеялись.
К девяти часам вечера радость их значительно потускнела. Жолту полагалось быть дома в семь. Магда и Керекеш молча сидели и молча слушали брюзжание Тибора. Тибор же спрашивал брата, подумал ли он о гигиене.
— Я думал, — сказал Керекеш. — Но дело в том, что с собакой у меня связаны особые планы, Тибор.
— Планы? С собакой?
Каким-то образом получалось, что мысли Тибора всегда отклонялись от существа дела. Какие планы могут быть связаны у человека с собакой? Что умеют собаки? Есть, лаять, кусаться, выполнять отдельные трюки, если их, конечно, обучат.
Пока все остальные томились в ожидании Жолта, Тибор тихо произносил монолог, смысл которого сводился к тому, что другие люди как-то обходятся без собак и что в жизни существуют дела куда важнее собаки.
В половине десятого в квартиру ввалился Жолт, весь, с головы до ног, покрытый пылью и похожий на поседевшего в молодости негра. Он был не один. За ним на какой-то ветхой веревке ковыляла пятнистая дворняга с гремящими, как у скелета, костями и глазами, подернутыми старческой катарактой. На вид ей было лет двадцать…
Жолт рывком втащил ее в квартиру и, посмеиваясь от смущения, сказал:
— Она сирота, эта собака. Ее потеряли. Я найду хозяина, и дело с концом. А пока пускай поживет у нас. О'кэй?
Керекеш встал, молча вышел в свой кабинет и так хлопнул дверью, что она треснула, как сломанная кость.
Глава II
СЕРДЦЕ УЧАЩЕННО ЗАБИЛОСЬ ТРИЖДЫ
Доктор Керекеш был убежден, что сын целый день без передышки, без отдыха охотился за бродячими собаками. А может быть, просто украл это жалкое, отвратительное животное… Кто знает, чем и почему оно пленило его. Керекеш даже с некоторой брезгливостью припомнил момент, когда полуслепая собака рухнула на серый ковер. Весь ее вид производил впечатление близкой агонии; казалось, еще несколько минут — и несчастное существо у них на глазах испустит дух. В душе Керекеша к тому же родилось подозрение, что съездить в Зебегень, а может, совсем в другое место Жолт выпросил разрешение с определенным умыслом. Он задался целью приобрести собаку и поставить семью перед свершившимся фактом.
По предположениям Керекеша, Жолт рассуждал примерно так: вот теперь станет ясно, что вы за люди и как поступите в сложившейся ситуации. Может, выкинете беднягу на улицу и пусть она там подохнет с голоду?
Мысли эти настойчиво теснились в голове доктора, однако догадки его были неверными…
Получив свободу, к тому же на целый день, Жолт был так переполнен счастьем, что ни в одном, даже сокровеннейшем закоулке его души не осталось места для мыслей о собаке. То ли сам господь бог, то ли случай, словно глумясь над ним, подсунул ему это животное — жалкую карикатуру на предмет страстных мечтаний Жолта.
Утром, когда, набив полотняный портфель и проследив за движением облаков, Жолт отправился на Западный вокзал, где была назначена встреча с Да?ни, он весь был пронизан радостным чувством свободы. Он пробежался по саду, вдохнул полной грудью воздух, напоенный теплом и летними запахами, лизнул указательный палец и определил направление ветра.
— Южный, — сказал он решительно.
