Галина Василевская - Рисунок на снегу
— С отцом в Ружаны пошёл, за солью.
Говорил, а сам думал: что, если не поведут его в ту же камеру, где мать; как он скажет ей, что говорить, чтобы одинаково было? Перед допросом условиться не успели. Привезли их на машине, и его сразу привели сюда, в эту большую комнату.
— Но вы ведь тоже из лесу пришли. Какое оружие у партизан? Много их?
— А где я был с мамой, там одни старики и дети.
— Зачем пришли в деревню? Разведчики?
— Что вы, мы в лесу от стрельбы прятались. Ночи уже холодные стали, так мы пришли одеться.
— И опять в лес?
— Не-е. Мы домой пришли.
— Бандитам помогали! — вдруг визгливо закричал гитлеровец.
— Каким? — словно не понял Тихон.
Он знал, что бандитами немцы называли и партизан, и красноармейцев, и пленных, которым удалось убежать из немецких концлагерей.
Немец ещё что-то кричал, но переводчик уже не переводил. Он позвал солдата, тот потащил Тихона в соседнюю комнату, и там его били плётками.
Избитого, бросили в камеру прямо на руки матери.
— Не говори, мама, про Павла и Василия, — шептал Тихон, — говори только про Володю, что ему четырнадцать, что он с отцом поехал за солью в Ружаны. И ещё скажи, что вернулись в село оттого, что холодно в лесу…
Мать постелила на полу свою жакетку и осторожно положила на неё Тихона.
Пришли за ней. Повели на допрос. Остался Тихон в камере с сестрёнками Женей и Ниной.
— Не надо плакать, — успокаивал их Тихон. — Скоро домой вернёмся. Ничего нам не сделают немцы.
Для них он — старший брат.
И мать ничего не сказала фашистам. Повторяла то, что говорил Тихон.
Из тюрьмы их перевели в концлагерь — несколько длинных бараков, огороженных колючей проволокой, — тут же, рядом с тюрьмой. За колючей проволокой другой лагерь — военнопленных. Там даже бараков не было.
Один раз Тихон передал военнопленным несколько картофелин. За это его сильно избили охранники.
Он решил убежать. Прокопал под проволокой яму и вылез на другую сторону.
Его поймали и опять били.
Он ещё раз попробовал убежать — пристроился к колонне пленных, шедших на работу.
Его заметили, выволокли из рядов и на этот раз били в присутствии начальника тюрьмы.
Шесть недель держали их в лагере. А потом Тихона и девочек отпустили домой.
Был октябрь. По утрам лужи затягивал тонкий ледок и дул пронизывающий ветер.
Вот тогда чужие люди и повесили Тихону на плечо нищенскую торбу. С нею он и сам дошёл до дому, и сестрёнок довёл. С этой торбой он потом не раз ходил по сёлам, выполняя задания партизанского командира…
Ветка и дуб
— Ты сделаешь всё, как скажет тётка Мария, — донёсся до Тихона голос Павла.
Тихон смотрит на него и ничего не понимает. Мыслями он ещё там, в тюрьме, в фашистском лагере.
— Говорю: что тётка Мария велит тебе, то и будешь делать.
— Ладно, — кивает головой Тихон.
— А Жене и Нине скажи: как только хоть чуть спадут морозы — возьмём их. Скажи, что теперь ещё нельзя, пусть немножко потерпят.
Подъехали к старому, искалеченному бурей дубу. Одна лапа-ветвь, широкая и длинная, склонилась до самой земли. И издали казалось, будто старый дуб опирается на неё, чтобы не упасть. А подъехали ближе, увидели, что это не так. Лапа-ветвь ещё прочно держалась. Ещё живил её своими соками дуб.
— Вчера с Большой земли прилетал самолёт, — снова заговорил Павел. — Лётчик такой весёлый!.. С Ленинграда сняли блокаду. Девятьсот дней держались ленинградцы. Гомель наш, Жлобин наш, Калинковичи тоже уже наши. Скоро здесь будут…
— Скорей бы.
— Известно, скорей бы.
Снова замолчали. Павел думал о том, что вот сейчас, совсем скоро, им надо будет расстаться и Тихон останется один. Павел вернётся к друзьям, к партизанам. Будет делать всё, что требуется: и в засаду пойдёт на дорогу, и на посту будет стоять.
А всё равно он будет думать про Тихона. Когда он сам идёт в разведку, он спокоен. Он взрослый. Смотреть прямо в лицо врагу — его долг и перед Родиной, и перед самим собой. А Тихон? Он как та ветка, которой необходимо держаться за дуб.
— Павел, а вон сосна, за которую радистка парашютом зацепилась. Помнишь?
— Помню.
— Мы с Колей Козловым тогда первыми на лошади примчались. Коля топором ветки обрубал. Вот видишь, один бок голый. Видишь?
— Вижу.
— А на что ей нужен был тот букетик?
— Какой букетик?
— Разве ты не видел? Маленький, цветки голубые такие, незабудки, кажется. В руке крепко зажала. Смешная… Из Москвы везла, как будто у нас таких нету.
— Нет, Тихон, не смешная. Может, ей этот букетик подарили, может, он ей дороже всего на свете. Вырастешь — поймёшь.
Павел остановил коня.
— Приехали, дальше нельзя.
— Знаю.
— Гостинцы девчонкам не забудь. — Павел протянул Тихону завёрнутый в марлю узелок. Потом сунул руку в карман и достал две маленькие куклы, вырезанные из дерева. — Отдай, пускай забавляются.
Тихон положил всё в торбу.
— Иди, Тихон, а то до темна не поспеешь.
Тихон молчал. Первый раз Павел назвал его так, по-взрослому.
Потом поглядел на Павла и, словно стесняясь, опустил глаза.
— Ты когда папу увидишь? — спросил наконец.
— Не знаю. Может, завтра, может, послезавтра поеду в штаб. Передать что хочешь?
— Не-е, я так. Лучше послезавтра вместе поедем.
— Можно и вместе.
Павел молча прижал к себе младшего брата. Тихон уткнулся носом в жёсткую солдатскую шинель.
Один
Павел повернул лошадь, и скоро и саней и его не стало видно за деревьями. Тихон остался один. Он шёл теперь напрямик, по колени проваливаясь в глубокий снег. Раньше, до войны, он всегда радовался зиме, снегу. За селом ребятишки катались на салазках, играли в снежки, строили снежные крепости. А теперь он знает, как тяжело идти по снегу. И отдохнуть страшно, потому что мороз, потому что, присев, можно остаться тут, в лесу, навсегда.
Нет, зима не друг Тихона, теперь она его враг. И ещё имеется у Тихона самый большой враг, враг на всю жизнь — фашисты. Это они стали между Тихоном и его домом, они принесли на нашу землю войну.
Из-под ног Тихона выпрыгнул заяц-беляк. Отскочил в сторону и замер, смотрит и совсем не трусит. Словно знает, что ничего ему не сделает Тихон. А может, зайцу скучно одному и он хочет поиграть с парнишкой? Ан нет, Тихон играть не станет. Ему не до игры. А когда всё же играл в последний раз? Конечно, до войны, и, конечно, это была игра в войну. Тихон с Лёнькой и ещё с несколькими сельскими ребятишками скакали с гиканьем на прутах-конях и размахивали деревянными саблями. И это они называли войной. Будто и впрямь война такова. Теперь Тихон видел её настоящую. Она подстерегает на каждом шагу. Может, притаилась вон за тем деревом, за тем кустом. Может, смотрит на Тихона дулом автомата. Может, разорвётся возле его ног снарядом, а может, спрячется, залезет в землю маленькой миной…
Война — это могилы в поле, в лесу, у дороги. Могилы без надписей. Просто бугорки земли. Их много выросло, этих безымянных бугорков, под которыми лежат неизвестные герои.
Тихон огляделся. Он уже миновал болота и теперь вышел к старой сосне, что стоит на опушке леса. И дорога и стёжки — всё засыпано глубоким снегом. Никто здесь теперь не ездит, не ходит. Немцы боятся забираться глубоко в лес. А партизаны на свои диверсии ходили в другую сторону, в сторону железной дороги.
Ноги стало трудно вытаскивать из снега. Тихон посмотрел на свои бурки. Снег на них обледенел, а там, где нога сгибалась во время ходьбы, потрескался. Тихон подумал, что прежде, когда мать только сшила бурки, они казались ему лёгкими-лёгкими. Нога не чувствовала их, а теперь они стали тяжёлыми и неудобными.
Впереди показались высокие кусты орешника. За кустами заходило солнце. Ветки блестели и просвечивали на солнце, как будто были сделаны из стекла. Тихон смотрел на кусты, на лес, зловеще тихий, на белый-белый холодный снег, и ему стало как-то жутко оттого, что он один.
Не первый раз идёт он по этой дороге, но одиночество почувствовал впервые. Может, виноваты в этом холодные стеклянные кусты? А может, ему тоскливо потому, что давно не видел отца, не знает, где мать?..
С вершины сосны упал большой комок снега. Тихон видел, как он падал, цепляясь за ветки и рассыпаясь. Но когда он с шумом грохнулся на землю, Тихон вздрогнул. Ему захотелось скорее к людям. Он уже было кинулся бежать и… остановился. Что подумали бы о нём дядя Левон или командир отряда, который столько говорил про смелость Тихона?
Тихон сел на пень, вытер рукавом лоб. Достал из торбы бутылку молока, зубами вытащил пробку, глотнул раз, другой. Холодное молоко обожгло горло. Он сунул бутылку за пазуху, чтоб согреть. Так учила мать.
Вспомнил, что в торбе есть разные вкусные вещи. Вспомнил и сразу почувствовал, как хочется есть. Запустил руку в торбу, долго перебирал там пальцами, а достал только горбушку хлеба и принялся жевать. Окончив, запил молоком, снова сунул бутылку в мешок, поднялся и зашагал дальше, с трудом волоча по снегу ноги.
