Галина Василевская - Я еду на верблюде
Обзор книги Галина Василевская - Я еду на верблюде
Галина Онуфриевна Василевская
Я еду на верблюде
В Асуан
Думаете, все было так просто? Сел в самолет и прилетел в Асуан? Как бы не так. Сначала я завоевывал право на путешествие. А потом… Все интересное было потом. Но если бы я съездил только в один лишь Асуан, и то считал бы, что мне повезло.
Живу я в Минске, а папа мой живет и работает в Асуане. Асуан от Минска далеко, дальше, чем от Москвы, даже дальше, чем от Артека. В Артек, если получишь путевку, можно сесть в поезд и поехать или на самолете полететь. А в Асуан так просто не попадешь. Ты можешь умирать от желания поехать туда, можешь по ночам не спать, думать об этом путешествии — и все равно не поедешь. Потому что Асуан находится на другом материке, в Африке, и добираться туда надо через несколько стран и даже через три моря.
И вот я еду в Асуан.
Мой папа помогает строить там одну из самых высоких в мире плотин.
В прошлом году папа сказал мне:
— Закончишь успешно пятый класс, будешь хорошим парнем — возьму тебя на каникулы в Асуан.
Думаете, легко мне было? Пятый класс это вам не какой-нибудь там четвертый. Тут и предметы новые и учителя. По каждому предмету другой учитель.
Сколько фильмов я не посмотрел. Сколько раз на каток с друзьями не сходил. От телевизора убегал в другую комнату. Все уроки учил, чтобы хоть тройку не схватить. А эти тройки, как нарочно, так и лезут в дневник. Только зазеваешься, а она тут как тут. Сядет на краешке и усмехается нахально, словно говорит:
— А я уже здесь. Попробуй меня выбросить.
И вправду, попробуй. Ничего не выйдет. Резинкой потрешь — дырка будет. Это специально из такой бумаги дневники делают, чтобы стирать отметки трудно было.
Так что лучше не пускать тройки ни в дневник, ни в тетрадь. И я старался.
А когда по истории начали проходить древний Египет — тут уж в моем дневнике одни пятерочки красовались.
А как же иначе! А вдруг и я увижу те самые пирамиды, о которых в учебнике написано и которые стоят на земле пять тысяч лет. Даже трудно представить себе — пять тысяч лет!
Что такое «хороший парень» — папа не сказал. Да я сам додумался.
Начал с того, что слушался маму, мыл посуду, чистил пылесосом ковры. Но я понимал, что этого мало. Я хотел, чтобы папа гордился мной, и решил совершить героический подвиг.
Каждый день после школы я приходил на мост через Свислочь, стоял часами и ждал: а вдруг кто-нибудь случайно упадет в воду. Тогда я сразу брошусь и спасу этого человека. Про меня напишут в газете. Я получу медаль, стану знаменитым и пошлю эту газету папе.
Целую неделю ходил я на мост. Никто не тонул. Зато мама начала интересоваться, где это я пропадаю, почему так поздно возвращаюсь из школы.
И я понял: чтобы совершить подвиг, нужно много свободного времени. А у меня времени не было.
Тогда я придумал другое. Идя из дому и домой буду приглядываться: а может, кто-нибудь потеряет кошелек и там будет много денег и будут важные документы. Я найду и дам объявление в газету: «Пионер Микола Павлов нашел кошелек. Прошу обратиться по адресу…»
Но кошельков никто не терял. А когда я с мамой шел по улице, мама сказала:
— Не горбись, будешь сутулым. Иди прямо.
Идти прямо и искать кошелек невозможно.
Я вспомнил о подвиге на пожаре и начал глядеть на крыши домов, чтобы первым заметить дым.
— Чего ты задрал голову, — сказала мама, — иди как человек, не лови ворон.
С мамой не поспоришь. Даже папа этого не делает. Я шел и думал: никто не тонет, не теряет кошельки, нет пожаров…
Потом в книжке я прочел слова Юлиуса Фучика: «Герой — это человек, который в решающий момент делает то, что он должен сделать».
Эти слова я выучил на память. Я повторял их, когда шел в школу и из школы, написал их на листе бумаги большими буквами и приклеил над своим письменным столом. Я решил, что мой «решающий момент» еще не наступил, но когда он наступит, я сделаю то, что должен буду сделать.
Папа приехал неожиданно. Писал, что сможет выехать только в конце июня, а сам приехал в мае. Хорошо, что в школе уже заканчивались занятия.
Прихожу я однажды из школы, а у меня на письменном столе стоит верблюд. Не настоящий, конечно, а игрушечный верблюжонок из светло-желтой кожи, с длинными прямыми ногами. На горбу седельце малиновое с золотой шелковой бахромой. С носа красная кисть свисает, глаза-пуговички блестят на солнце.
Увидел я верблюжонка и догадался, откуда он.
— Папа приехал! Папа приехал! — закричал я.
Выхватил из портфеля дневник и побежал к папе.
— Вот смотри! — сказал я, показывая папе дневник. — Я еду в Асуан! У меня нет ни одной тройки!
Папа сначала посмотрел на меня, потом на маму и засмеялся:
— Посмотрим. Может и поедешь.
И я поехал. Правда, не сразу. У папы в Минске были еще какие-то долгие дела. То он должен был кого-то увидеть, то с кем-то поговорить. С мамой у него были бесконечные и, по-моему, совсем ненужные разговоры: что взять с собой, какие рубашки, чтобы мне не было жарко. Как будто не все равно, из чего они сшиты — из льна или не из льна. Я могу ехать совсем без рубашки. В Африке ведь тепло.
Наконец мы едем, я и папа. Сперва поездом в Москву, а оттуда самолетом «Москва — Каир».
Мне везет
Самолетов на аэродроме не сосчитать. На многих из них написано не по-русски, поставлены непонятные знаки. Порт международный. Вот и наш самолет, который полетит в Каир.
— Папа, смотри, наш самолет самый большой. Правда?
— Правда, большой, — соглашается папа.
— И самый быстрый, если самый большой?
— И самый быстрый.
— А почему наш самолет самый большой и самый быстрый?
— Потому что в нем летишь ты, а ты ведь спешишь.
Ох эти взрослые! Ты всерьез говоришь, а им все шутки. Я решил, что до самого Каира вопросов задавать больше не буду. Посмотрим, кому раньше надоест молчать.
Сел я в самолет возле окна и приготовился смотреть вниз. А тут зажглись огненные буквы, ими на разных языках было написано: «Не курить» и «Пристегнуться ремнями». И еще по радио это самое на разных языках повторили.
Мы с папой вообще не курим. А пристегнуться пришлось. Сразу стало неудобно смотреть в окно. Но я все же кое-как повернулся и стал смотреть на аэродром. За окном ходили рабочие в комбинезонах, копошились под самолетами.
Наш самолет еще стоял на земле, а все равно было интересно смотреть. Интересно было, когда он тронулся с места и земля сперва медленно поплыла назад, потом все быстрей, все быстрей, и вот уже только мелькает трава по сторонам взлетной дорожки, и совсем незаметно самолет отрывается от земли. Вдруг чувствуешь, что земли под колесами самолета уже нет, и ты уже летишь в воздухе, словно птица, нет, словно ракета, набирая скорость, вперед, вперед и ввысь.
Так летел я. Как в сказке. И летел — в сказку.
В Москве шел дождь. Над городом плыли серые тучи. Было пасмурно, как осенью. Наш самолет пробился сквозь тучи, как сквозь густой темный туман. Сверху тучи стали похожи на снежное поле и на какие-то причудливые снежные горы — будто кто-то порвал их на части, и они, порванными, застыли. Порванные снежные горы-сугробы. Такого на земле никогда не увидишь.
Не успел я оглядеться, как за окном самолета тучи исчезли, словно кто-то стер их гигантской рукой. Светило яркое солнце. Папа, который поверх моего плеча тоже смотрел вниз, только успевал называть:
— Тула. Вон за городом большой парк, даже не парк, а лес. Это Ясная Поляна. Здесь Лев Толстой жил… А это — тургеневские места, они в его книжках описаны… А вот это — Харьков… Это Запорожье… А вон голубой уголочек — это Азовское море. С левой стороны все море видно…
Как я жалел, что сижу в самолете справа, а не слева, и не вижу всего Азовского моря. А больше всего завидовал пилотам, которые сидят в кабине и видят все справа, и слева, и впереди.
А так я не успевал разглядеть ни Харькова, ни Запорожья, ни уголочка Азовского моря. И если в Москве я радовался, что наш самолет самый быстрый, то теперь хотел бы, чтобы самолет летел тише и ниже, чтобы можно было побольше разглядеть и запомнить, а потом рассказать дома друзьям.
Потому что кто ж еще из моих друзей может лететь вот так, как я, и столько видеть сразу, за каких-нибудь два-три часа.
Ну разве это не сказка!
— Берег Черного моря видишь? — спрашивает папа. — Видишь белую полоску у берега? Это пена прибоя. А вон лодки рыбаков вышли на промысел.
Гляжу на ту пену, на маленькие игрушечные лодки. А потом на синей воде снова вижу белые лоскутки пены, словно кто-то разбросал по воде снег.
— И это прибой? — спрашиваю.
— Нет, это от ветра на волнах белые гребешки… А вот уже и турецкий берег.
Я прижимаюсь лбом к стеклу, чтобы ничего-ничего не пропустить. Вглядываюсь вниз и вижу зеленые поля, маленькие домики деревень. Потом не стало ни полей, ни домиков, а только желтел внизу песок, потом желтый песок вдруг сразу стал красным.
