Галина Василевская - Рисунок на снегу
— Наша задача ясна: манёвры, засады, бои, — командир чеканил каждое слово. — А семейный отряд переправим на болота. Забьём сваи, поставим на них шалаши.
— Помёрзнут дети, — сказал кто-то.
— А думаешь, по лесу бегать им лучше будет?
— Может, в село какое-нибудь?
— Сколько их осталось, сёл-то? Клепачи сожжены, Козлы тоже…
Александр Иванович поднял голову, и Тихон увидел его утомлённое, озабоченное лицо. Только чёрные усы были, как всегда, задорно закручены кольцами. Каждый раз, когда Тихон смотрел в лицо командира, он удивлялся его усам: как это они держатся, почему не опускаются вниз?
— А, малец здесь! Проходи, проходи, чего ты встал у притолоки, как гость?
Александр Иванович поднялся с табуретки, подошёл к Тихону, обнял за плечи и провёл к столу.
Сильная рука стиснула Тихону плечо. Какое-то время командир молчал. Он то смотрел на партизан, то обращал взгляд на миску, стоявшую на краю стола, полную пепла и маленьких клочков обгоревшей бумаги. Окурков не было. Табак из окурков высыпали и тут же делали новые самокрутки.
Командир отодвинул миску в сторону, словно она мешала ему думать, взглянул на Тихона и неожиданно заговорил весело:
— Признавайся: ходил с братьями резать телеграфные провода?
— Ходил, — сказал Тихон. Сказал, а сам испугался. Наверно, влетело Павлу, что взял его с собою.
— Резал? — допытывался командир.
— Не, я только изоляторы разбивал. Молотком как стукну — он сразу на куски…
— А ты знаешь, что в отряд поступила жалоба на вас?
— Жалоба?
— Ну да, за то, что уничтожили вы пять километров связи, поспиливали столбы и эти, как их… изоляторы побили.
Партизаны расхохотались.
— Почему жалоба? — ничего не понял Тихон.
— Не почему, а от кого. От фашистов.
Теперь засмеялся и Тихон.
— Так как ты думаешь, что мы ответим на эту жалобу? — спросил командир.
— Скажем, что в другой раз порежем десять километров связи. А завалы на шоссе такие сделаем, что неделю они их растаскивать будут, — оживился Тихон.
— Молодчина, Тишка-братишка! Так и запишем.
Александр Иванович прижал Тихона к груди:
— Вот какая у нас смена растёт. Орлы! — Потом посмотрел на мальчонку и добавил тихо: — Орлята. Что, орлёнок, готов летать?
— Всегда готов! — ответил Тихон.
— А куда полетишь?
— Куда нужно.
— Вот это ответ… Ну, шутки шутками, а идти тебе и впрямь нужно, — сказал командир уже серьёзным голосом.
И Тихон тоже сразу стал серьёзным, так как понял, что шутки кончились.
— Нужно идти в Байки.
— Я-то давно хотел пойти, а меня всё не пускали, — обрадовался Тихон.
— Не пускали, потому что можно было обойтись. А теперь нельзя… Повидаешь сестрёнок, гостинцев им принесёшь. Наверно, заскучали они там одни у чужих людей?
— Как водится, заскучали.
— А весной, как потеплеет, в лес их заберём, в семейный лагерь. Так что каких-нибудь месяца два-три им потерпеть ещё придётся.
Командир старался говорить бодрым голосом, но Тихону показалось, что думает он о другом, и Тихон ждал, когда он заговорит об этом другом, об основном. Тихон понимал, что не только для того, чтобы он повидал сестрёнок, посылают его в опасный путь.
— Зайдёшь к Марии. Знаешь её?
— Что до войны была председателем сельсовета?
— Вот-вот, к ней. Скажешь, за листовками пускай не приходит. И людей тоже пока что к нам пускай не отправляет. До особого распоряжения. — И уже совсем тихо добавил: — Блокада начинается, Тишка.
— Так я схожу в Ружаны и погляжу, что там делается.
— Не надо.
— Тогда хотя бы в маньчицкий гарнизон. Это ж рядом с деревней, совсем рядом.
— И в гарнизон не надо. Мы сами знаем: с фронта сняли части и бросили сюда, чтоб с нами расправиться.
— В гарнизон я зайду. Это мне просто.
— Не надо.
— Тогда я скоро вернусь. Нынче туда, завтра назад.
— Тётка Мария скажет тебе, что делать дальше.
Командир снова задумался. Потом проговорил тихо, будто думал вслух:
— Одет ты как должно, парень смекалистый. Пройдёшь.
— Товарищ командир! А можно, я отнесу в деревню листовки?
— Нет, нельзя.
— Тогда хоть одну сводку дайте, последнюю. Я в деревне покажу.
Тихон нетерпеливо смотрел на командира, ждал.
— Боюсь я за тебя.
— Не бойтесь, всё будет хорошо. Я же не первый раз иду.
— Ну, уговорил.
Из-под стола командир вытащил ящик, где пачками лежали сводки Совинформбюро и листовки на русском, немецком, польском и венгерском языках. Взял сводку, подал Тихону.
— Только смотри, в случае чего, скажешь, на дороге нашёл. Бумажка, ты и поднял. А читать не умеешь, неграмотный.
— Хорошо. Я её так спрячу, никто не найдёт. Можно идти?
— Подожди, я хочу ещё сказать то, что говорил уже не раз: ты должен быть осторожным. Ты ведь не просто маленький парнишка, ты — партизанский разведчик. Я это говорю, потому что знаю, что ты смелый. Разведчики всегда смелые. Но и осторожные. Береги себя. Ты нам очень нужен, и мы тебя любим.
Тихону почудилось, что партизаны сейчас засмеются над словами командира. Но никто не смеялся.
— А теперь иди. А ты, Павел, запряги коня, подвезёшь.
Командир обнял Тихона, поцеловал.
Сборы
Собирался Тихон недолго.
Зашёл в землянку, взял торбу, лежавшую на нарах под подушкой. Осмотрел. Снизу торба местами распоролась по шву. Снова откинул подушку, достал из-под сенника поблёскивавшую коробку от леденцов (мать ещё до войны принесла однажды из Ружан эту коробку), открыл. Вынул иголку с длинной ниткой. Сел к свету. Разгладил ладонью мешковину на нарах, вывернул торбу, высыпал на мешковину сухие хлебные крошки, заплесневевшую корку и луковицу. Сел, принялся шить.
— В дорогу собираешься, Тиша?
— Да, дядя Иван.
— Далеко?
— В Байки.
— О-о, в Байки… — Голос у дяди задрожал.
— Только на два дня. — Тихон виновато взглянул на дядю. — Вот только погляжу на сестричек и сразу же назад. И к вашим зайду, — поспешно добавил он.
Тихон знал, что дядя Иван грустит без своего Лёньки, друга Тихона, и без маленькой Марийки. И когда он их увидит — неизвестно. А Тихону повезло, он идёт в деревню. Всех повидает. А что он Лёньке нарасскажет, так тот и во сне не видывал того.
И ещё подумал Тихон, что мог бы и дядя Иван пойти с ним. Подумаешь — два дня… Но он знает, дядя не пойдёт без разрешения, а разрешения никто ему не даст. И потому дядя молчком, с завистью смотрит на Тихона.
Длинная нитка скручивается в узлы, и иголка выскальзывает из пальцев. А может, это Тихон шить не умеет, потому-то она такая непослушная?
Наконец дырка кое-как зашита. Тихон завязал узелок, откусил нитку. Снова вывернул торбу и собрал в неё всё, что там лежало раньше. Иголку с ниткой положил в коробку.
От горячей печурки шло тепло. Дядя Иван открыл дверцу, чтоб подкинуть ещё дровишек. Пламя полыхало ярко, даже гудело в трубе.
Тихон любил смотреть на огонь. Белые языки огня сперва несмело лижут дрова, будто пробуют их на вкус, а потом жадно глотают одну чурку за другой. В такие минуты Тихон ни о чём не думал, просто смотрел на огонь, и всё. И теперь он на какой-то момент засмотрелся на пламя. Потом отвернулся. Взглянул на свою коробку и протянул её дяде Ивану.
— Пускай, дядя, полежит у вас, пока вернусь.
— А что там у тебя, секрет?
— Не-е, бумажка одна.
Со дна коробки Тихон достал в несколько раз свёрнутый листок.
— Вот, — сказал он, — первая листовка. Она у меня уже давно, почти два года. Её вся наша деревня читала.
Дядька Иван взял в руки листовку, посмотрел подпись.
— Так это ж наш антифашистский комитет так сперва назывался! Впрямь самая первая листовка. — И он с интересом, будто впервые, начал читать: — «Советские граждане и гражданки! С лютостью дикого зверя, хитростью бандита, ночью, подкравшись исподтишка, людоед Гитлер напал на нашу священную Родину — Советский Союз…»
Тихон подхватил:
— «Чтобы приблизить время окончательной победы и освободиться от немецкого фашизма, мы, советские люди… — Тихон на мгновение остановился, — …верные славным боевым традициям наших предков, в великий исторический час должны мобилизовать свои силы для того, чтобы уничтожить врага…» — Тихон замолчал. — Я столько раз читал её, что почти всю заучил наизусть. И дальше знаю…
— Я тоже её читал, — сказал дядя Иван, — и вот я тут, в лесу.
Тихон вновь сложил листовку, положил её в коробку и протянул дяде Ивану:
— Спрячьте, а то наши курцы увидят и…
— Ладно, малец, спрячу… Ты хоть съешь чего перед дорогой.
— Это можно.
Дядя Иван поднял крышку с чугунка, и в землянке запахло варёной картошкой. Тихон взял картофелину, ковырнул ногтем и принялся снимать тонкую шелуху. Обмакнул в соль, которую дядя насыпал перед ним. Картошка была сладкая, здорово прихваченная морозом. Тихон жевал и думал, что до войны, когда они все жили в деревне, он никогда не ел сладкой картошки.
