Галина Василевская - Рисунок на снегу
Он не слышал, как подъехал к воротам мотоцикл и остановился. Не слышал, как немцы барабанили в дверь. У него под кроватью было тихо. Сколько пролежал там, не знал. Казалось, что очень долго, что немцы должны были уже далеко уйти от их дома. Он приподцял подушку и услышал резкий голос:
— Где актив? Выходи из хаты!
— Какой актив? — Это спрашивала мать, как будто она в первый раз в жизни слышала такое слово.
— Комсомолец, коммунист.
— Что вы, у нас таких нет! Только старые да малые. А таких не… нету.
«Дознались, дознались про Павла, что он комсомолец, — пронеслось в голове Тихона. — А может, кто донёс? А может, самое страшное уже стряслось? И в Бресте его схватили? И его, и всю партийную школу, где он учился? Да нет же, — успокаивал себя Тихон, — если бы его схватили, не пришли бы за ним сюда. Это, наверно, пришли за дядей Левоном. Спрашивают же, „где коммунист“. А дядя Левон, как и дядя Фёдор, член КПЗБ. Это при панской Польше так называлась Коммунистическая партия Западной Белоруссии, и была она в подполье. Хорошо, что дядя Левон убежал. А иначе повели б его вместе с дядей Фёдором…»
В хате раздался грохот, звон разбитого стекла, запахло керосином.
«Лампу разбили», — догадался Тихон. Он уже не закрывал голову подушкой.
Сильный, непривычный для их дома топот — и перед самым своим лицом Тихон увидел короткие, с широкими голенищами сапоги.
Его вытащили из-под кровати, проволокли через кухню и вышвырнули на двор, где возле хлева стояли мать, отец, братья, сестрёнки, тётя Саша, жена дядьки Левона, его дети — Колюша и Валя.
В хате немцы производили обыск. Что они искали — никто не знал. Только не нашли ничего. А всё равно всех поставили к стене, и немец кричал:
— Коммунист! Вас расстрелять надо!
Девочки плакали, прятались за материну юбку, будто она могла уберечь их от пули.
И вдруг один немец вынес из хаты чемоданчик. Это Василь должен был в воскресенье, 22 июня, ехать в Витебск — поступать в художественное училище. Сложил в чемоданчик свои рисунки и замкнул. Только собрался ехать, а тут — война. И стоял этот чемоданчик недалеко от дверей, никому уже не нужный. Немец штыком сломал замок, открыл, а там — рисунки. Солдаты принялись разглядывать рисунки, передавать их друг другу. Что-то лопочут между собой, должно быть, понравились им рисунки.
Тихон увидел, что немцы отвлеклись, кинулся за хлев, а за ним — остальные. За хлевом поле, рожь. За рожью — лес…
Может быть, и не убили бы их тогда немцы, кто их знает. Только Тихон считал, что спас всех от смерти Василев чемоданчик. А мать говорит — бог…
Всю ночь просидели они тогда в лесу. Из деревни доносились выстрелы, и было страшно возвращаться туда.
На рассвете в деревню на разведку сходил один Тихон. Фашистов в деревне не было. А на опушке леса, совсем недалеко от того места, где спрятались они в зарослях, выросла могила. Там зарыты шесть мужчин, которых расстреляли немцы. Расстреляли за то, что они были коммунистами.
Лёнька
По дороге мимо села начали гнать пленных красноармейцев: раненых, больных…
Тихон с Лёнькой, своим неразлучным другом, взяли дома буханку хлеба и хотели отдать пленным. А немец ударил по ней, и покатился хлеб в дорожную пыль. Гитлеровец ещё ногой наподдал, чтоб дальше отлетел, словно это не буханка, а футбольный мяч. Как горько, как больно было тогда Тихону, что не попал этот хлеб в протянутые руки голодных пленных.
А наутро у них в хлеву объявились каким-то образом три красноармейца. Никто не спрашивал у них, как они сюда попали. Мать дала Тихону еду, одежду и велела отнести бойцам. Те переоделись, подкрепились и ушли. Куда — тоже никто у них не спросил.
Так случилось один раз, потом ещё, ещё и ещё.
Потом с важными новостями стал приходить к Тихону Лёнька.
Сперва он сказал, что в лесу есть партизаны, а самый главный у них — дядя Максим. На шоссе Ружаны — Пружаны партизаны напали на фашистов и разбили несколько машин с солдатами и офицерами.
А после Лёнька рассказал совсем невероятную историю: партизаны отбили у немцев целый поезд, который вёз в Германию награбленный хлеб, прикрепили на паровозе красный советский флаг и разные плакаты и ехали по железной дороге, пока не роздали всё населению. А потом пустили поезд в реку.
А однажды Лёнька прибежал утром на зорьке. Тихон ещё спал. По лицу Лёньки, по тому, как у друга сияли глаза, Тихон догадался — новость небывалая. Лёнька завёл Тихона за хлев и зашептал:
— В Косове уже опять Советская власть!..
Тихон ушам своим не поверил.
— Не треплешься?
— Когда я трепался?! — обиделся Лёнька.
В самом деле, всё, что раньше говорил Лёнька, было правдой.
— Ну откуда ты знаешь? — Тихон, поверивший уже, чуть не подпрыгнул от неожиданности.
— Тётка, свояченица наша, пришла к нам и почти всю ночь шепталась с родителями. Меня послали спать. Дурак я, что ли, спать, когда она такое рассказывает. Она там близко живёт, в деревне. Говорит, стрельба была, даже стёкла звенели! Выгнали немцев, а на комендатуре подняли советский флаг. Вот!
— Эх, если бы они и Ружаны взяли! Я бы мигом туда слетал, — взволнованно проговорил Тихон.
— Косово далеко, больше двадцати километров, туда не добежишь.
— Можно на велосипеде.
— А как немцы поймают?
— Тётку-то твою не поймали.
— Так она и сказала, что посчастливилось ей.
— А зачем же она оттуда шла? Я ни за что оттуда не пошёл бы.
— Да разве их поймёшь, взрослых-то… — И Лёнька шлёпнул по голой, мокрой от росы ноге: — У-у, кусачие стали.
— Ты про кого?
— Про мух.
Из хаты вышла мать с корзинкой и лопаткой.
— Опять секреты у вас. На вот, картошки накопай на завтрак. Вон на том конце, там ещё чуть скороспелки осталось.
— В Косове уже Советская власть, а ты тут про картошку, — сказал Тихон.
Мать бросила лопатку и потащила мальчишек в хату…
Больше месяца районный центр Косово и окрестные деревни и в самом деле были в руках партизан.
А в Байках ничего не менялось. И житьё было тут, как считали Тихон с Лёнькой, самое незавидное.
Незавидное до той поры, пока в хате Тихона не появился дядя Левон. С его приходом житьё обернулось совсем по-другому.
Дядя Левон
Тёмные тучи затянули небо. И не верилось, что где-то есть солнце, что оно светит. Несколько дней лил дождь, мелкий, осенний. Земля раскисла от воды. Даже от пола в хате тянуло сыростью.
Ночью кто-то тихо постучал пальцем в оконное стекло, с перерывами. Дарья Ивановна, мать Тихона, встревожилась. Так стучит только Левон. Два года после сентября 1939 года не слыхали они этого условного стука.
А теперь вот снова…
Мать отперла дверь. От её скрипа и проснулся Тихон. В хату вошёл Левон. Пришёл ночью, потому что днём он ходить не может.
— Снимай свитку, промокла насквозь. А я тебе что-нибудь сухое дам. — Мать торопливо прошла в комнату.
— Снова нелегалка, как и при панах, — говорит Левон, грузно опускаясь на лавку. — Схорониться у вас покуда можно?
— И ты ещё спрашиваешь? — Это уже говорит отец.
— Только не в хате. У тебя дети.
— Можно и не в хате. Укромное местечко есть. Ты перекуси сначала.
— Там перекушу. Даша даст мне с собой.
— У своих был?
— Был. Там найти могут.
— Саша ушла от нас. Я не пускал, да она сказала, как и ты: «У тебя дети».
Братья говорят так, словно только вчера расстались.
Пока дядька Левон переодевался, мать сходила в кладовку, принесла кусок сала, полковриги хлеба и махотку молока.
Мужчины вышли.
В саду под старой яблоней Максим Иванович поднял рундук с мусором, и Левон увидел ход под землю. Несколько ступенек вели вниз, в темноту. Максим зажёг фонарь. Он осветил просторную землянку, сделанную по-хозяйски: пол, стены из досок, стол.
Вот тебе и хата. Живи сколько хочешь.
Левон молча озирался.
— А не задохнусь я тут?
— Что ты! — Максим показал на лаз возле стола. — Тут тебе и вентиляция, и запасной выход. Пятнадцать метров отсюда, за кустом смородины.
— Вот что, брат: и хорош твой укромный уголок, весьма хорош! И не мне одному здесь скрываться. Уже год, как мы действуем. Нас много. А здесь, — Левон обвёл вокруг рукой, — всю нашу типографию спрятать можно. Согласен?
Максим молча кивнул головой.
Через несколько дней мать начала ставить в печь большие чугуны и по нескольку раз на день носить в землянку решёта, накрытые поверх полотенцем. И Тихон догадался, что там появились люди.
Листовки
Однажды отец принёс на кухню доску и принялся сооружать что-то непонятное. Тихон торопливо слез с печки, со своего тёплого наблюдательного пункта.
— Тата, а что это будет?
