Федор Каманин - Хрустальная ваза
— Вижу, — лепечет Настя.
— Вот и ты так будешь работать сейчас, будешь относчицей. Хитрости тут нет, а осторожность нужна, чтоб не побить посуду. Катя! — крикнул Машина девочке в черном фартучке, стоявшей в стороне.
— Что нужно, дядя Машина? — отозвалась девочка.
— Поди сюда!
Катя вприпрыжку подбежала к нему.
— Вот эта девочка, Настя, работать будет вместо Сизовой. Она будет относить хрусталь от моего стула. Ты ее подучи, она девочка толковая. А я тебе за это как-нибудь вихры надеру, — шутит Машина.
Катя посмотрела на Настю.
— Ладно, дядя Машина, будет все сделано. А вихры мы сами надерем тебе, — смеется Катя.
— Это еще вопрос. Посмотрим, кто кого, — ворчит Машина.
Завыла сирена.
Смена, которая работала, сошла с верстаков, новая смена места заняла. И как только ударил звонок после пятиминутного перерыва, работа началась.
Машина уселся на стул возле своего верстака и сказал:
— Ну, ребятки, давай!
И пошло, и закружилось, завертелось все…
Машина вырабатывал вазы. Работа над вазами самая трудная, сложная. Чтобы мастером такой работы стать, нужно лет двадцать подмастерьем пробыть. Но Машина мастер первоклассный, ему хоть что давай — сделает.
Он сидит на своем деревянном чурбачке с трубкою в зубах, никого будто не видит и ничего не слышит, привычно берет инструменты с верстака, вертит вазу, брызжет на нее водой из ступки, отрезает лишнее ножницами, приделывает ножку, и — ваза готова!
И подручные его ребята ловкие, то и дело подносят мастеру готовые части вазы, передают друг другу: один — колпак, другой — ножку, третий — припайку. Дело за ними не стоит.
Первые вазы Настя брала на вилку робко, руки у нее дрожали: того и гляди, соскочит ваза на каменный пол. Но час от часу ей легче становилось. В печи укладывать вазы Катя научила ее. Настя осмелела, руки дрожать перестали, работа пошла спорей.
И работа стала казаться ей не такой уж трудной, как вначале, она даже с девочками знакомиться начала.
— Ты откуда? — спрашивают ее девочки.
— Из Понизовки, — отвечает им Настя.
— Работать будешь теперь все время?
— Да, а то как же?
И Настя девочкам всем понравилась.
Не заметила Настя, как прошло четыре часа — время работы для подростков. Над ванной ударил звонок, мастера сошли с верстаков, перерыв сделать, чаю попить. Сошел и Машина и прямо к Насте.
— Ну как? — спрашивает.
— Хорошо, дяденька! — отвечает Настя.
— Уморилась здорово?
— Вот ни капельки!
Машина, довольный, ухмыляется и начинает вместе с другими мастерами пить чай.
К Насте подошла новая девочка, посмотрела на нее и сказала:
— Ну, давай вилку мне.
— А я как же? — испугалась Настя.
— А ты домой пойдешь, — говорит девочка, беря у нее вилку.
Настя кинулась к Машине.
— Дядя Прокоп, девочка… вон та, вилку у меня отняла. Говорит: «Домой иди».
— Ну и что ж? И шагай, — спокойно отвечает ей Машина.
— А как же работать?
— Работать на сегодня хватит тебе, ты свои часы отработала. Таким-то, как ты, только четыре часа работать полагается.
У Насти и гора с плеч. Значит, смена ее прошла, вот что! А она-то думала…
— Иди-ка ты домой, скоро и я приду, обедать будем, — говорит Машина, подходя снова к верстаку. — Иди, девонька, иди, отдыхай там.
И Настя пошла домой.
«Отдыхай»… А что ж мне отдыхать, когда я и неуморилася?» — думает она, шагая к дому Прокопа Машины.
А дома Настю ждала и никак дождаться не могла Люба.
— Ну что? — кричит Люба еще издали. — Работала?
— Да.
— Хорошо? Быстро освоилась?
— А чего ж там? — говорит Настя. — Я сразу все поняла, как только мне Катя показала. Вазы легкие-легкие, одной рукой носила я их. И хитрости тут никакой нет.
— Вот и хорошо, вот и хорошо! — радуется Люба за Настю.
VIII. Новые подруги
Никогда Настя не подумала бы, что над маленькой рюмочкой, над тонким стаканом чайным — не говоря уж о вазах, кувшинах — столько работы, столько труда! А теперь вот знает. Месяц какой-нибудь работает она на фабрике, а уж каждый цех, уголок почти каждый на всем заводе стал знаком ей. В каждом цехе у нее подруги завелись, всех девочек она узнала, и все ее знают. Как только кончится ее смена, четыре часа, так она и идет навестить подруг. Первым долгом в шлифовальный цех, к Любе и Розе. Люба не каждый день работает, у ней еще главное — учеба в ФЗУ, а Роза Рябинина — она года на два старше Насти — работает ежедневно. Роза кончила школу ФЗУ, она мастером теперь считается.
Шлифовальный цех не то что гутенский. В гутенском больше мужчины: мальчишки, девочки только на относке. В шлифовальном же почти одни женщины да девочки, мастеров-мужчин совсем мало.
В гутенском цеху — жара и духота, пыль и копоть. А в шлифовальном, наоборот, иной раз чересчур даже прохладно. В гутенском цеху разговор и шутки, а то и песни иной раз, разноцветный, расплавленный хрусталь мелькает в воздухе там и тут, точно бабочки весной на лугу в ясную погоду. В шлифовальном же горы готовых кувшинов, ваз, вагонетки чайных стаканов, рюмок, цветников, корзин, колпаков для ламп электрических. Разговоров и шуток тут не услышишь, все сосредоточены, зато визгу и стону хоть отбавляй.
Визжат и стонут корундовые и карборундовые колеса и круги, шлифуя и полируя посуду, впиваясь в хрусталь, прорезая в нем сверкающие грани. Одно колесо стонет, другое визжит и хохочет точно сумасшедшее, третье поет тоненько, как комар над ухом, четвертое гудит, как пчела в улье. И над каждым колесом и кругом трубка водопроводная, из трубок капает вода, словно слезы, капля за каплей, чтоб колеса, круги и хрусталь охлаждались, чтоб посуда не лопалась. И у каждого колеса и круга, склонившись, мастера алмазной грани и шлифовщики сидят и строго вычерченные грани наносят на изделия, придают им красоту и блеск.
В чанах с водою и песком вертятся деревянные круги, около них хлопочут женщины и девушки, обтачивают дно у стаканов. В отопочной машине синий огонь лижет края стаканов, стаканы ходят по кругу, точно хоровод водят, это заправка края идет.
Цех шлифовальный не меньше гутенского цеха. Работает тут человек пятьсот, и никто никому не мешает. Много рук пройдет стакан или кувшин, пока в упаковочную попадет, где его бережно в солому или в стружку закутают и в ящик уложат.
Поговорив с Любой, с Розой, Настя идет в упаковочную. В упаковочной тоже одни девушки работают. Тут песни и смех за работой, как и в гутенском. В упаковочной у Насти подруга Соня. Соня недавно переведена в выставочное отделение, тут же в упаковочной, только на втором этаже.
В этом отделении Настя согласилась бы жить день и ночь, всю жизнь — так тут хорошо. Большой зал, светлый, высокий, и длинные-длинные полки у стен и посредине. А на полках хрусталь, за сто лет собранный.
Сколько раз была тут Настя, а все наглядеться не может на хрустальные горки. Как тут красиво!
Соня недаром сюда переведена. Она тут хозяйкой, она все знает, и хрусталь она понимает, любит. Строгий учет ведется у нее выставочной посуде. Когда приходят экскурсии, она объяснения дает. И Насте она охотно все рассказывает, показывает.
— Соня, что это? — спрашивает Настя.
— Это банки для крюшона. Теперь их не делают. Это богачи прежде покупали такие, — объясняет Соня.
— А это?
— А это сервизы для вин из венецианского хрусталя. Тоже раньше вырабатывались для богачей. Они вина пили много, денег у них хватало, Настенька, они умели деньги выколачивать из нашего брата, — поучает Настю Соня.
Настя смотрит на тончайший, нежный, перламутровый хрусталь, венецианский, на табун бокалов, обступивших графин тонкой шлифовки, и диву дается. Надо же такую красоту создать!
— А ты знаешь, сколько стоит такой сервиз? — спрашивает Соня у Насти.
— Нет.
— Сто сорок три рубля семьдесят пять копеек.
Настя в ужасе таращит глаза. Сто сорок три рубля за одни бокалы для вина? Нужно ж деньги шалые, даровые иметь, чтобы платить столько за бокалы!
— Это еще что! Вот видишь эту вазу? — спрашивает Соня.
— Вижу, — смотрит Настя на широкую вазу без ножки.
— Это у богачей для торта и пирожных такие имелись. Цена ей одной без малого сто рублей, — говорит Соня. — Потому она такая дорогая, что сложная грань на ней нанесена, над ней мастер больше месяца работал. А к тому же она сделана из так называемого английского тяжелого хрусталя, в котором на сто частей песку шестьдесят частей окиси свинца находится. Самый что ни на есть дорогой хрусталь вот этот самый.
Соня переворачивает вазу кверху дном и показывает Насте алмазную грань. Грани вазы сверкают, точно огромный бриллиант, кажется, что вся она из драгоценного камня сделана.
— У них все было, Настя, на все хватало. У бывшего хозяина этого завода, генерала Мальцева, было семьдесят фабрик и заводов, тысяч пятьдесят рабочих работало на него. Свыше ста тысяч десятин земли принадлежало ему, на которых росли дремучие леса. Таким людям можно было все покупать. Подсвечник тот, видишь, в углу? Это самая дорогая вещь у нас тут, ему цена девятьсот рублей.
