Анатолий Алексин - Про нашу семью
Она не ожидала, что будет столько звонков. Они обе не ожидали!..
«Как здорово, что папа заболел! — думал я. — Пусть узнают… И поймут. Особенно мама!» Да, больше всего мне хотелось, чтоб мама узнала, как о папе волнуются совершенно посторонние люди.
— Однажды мне довелось ухаживать за студентом Юрой. Ну, который живет в соседнем подъезде… — сказал я. — Вы помните? (Мама и бабушка кивнули в ответ.) Он тоже был болен гриппом. И ему тоже звонили. Человека два или три в день. Не больше. А тут прямо нет отбоя!
В эту минуту опять зазвонил телефон.
— Простите меня, пожалуйста… — услышал я в трубке тихий, какой-то сдавленный женский голос… — Я с кем разговариваю?
— С его сыном!
— Очень приятно… Тогда вы поймете. У меня тоже есть сын. Его завтра должны оперировать. Но я хотела бы дождаться выздоровления вашего папы. Если это возможно… Попросите его, пожалуйста. Если возможно… У меня один сын. Я очень волнуюсь. Если это возможно. Я хотела, чтобы ваш папа сам, лично… Тогда я была бы спокойна!
— Повторите, пожалуйста, это его жене, — сказал я. — То есть моей маме… Я сейчас ее позову!
И позвал.
Еще через час или минут через сорок мужской голос из трубки спросил:
— С кем я имею честь?
— С его сыном!
— Прекрасно! Тогда вы не можете не понять. Моей супруге будут вырезать желчный пузырь. Обещали, что вырежет ваш отец. Именно поэтому я и положил ее в эту больницу. Хотя у меня были другие возможности! Но мне обещали, что ваш отец… И вдруг такая неприятная неожиданность! Как же так? Надо поднять его на ноги! Может быть, нужны особенные лекарства? Какие-нибудь дефицитные? Я бы мог… Одним словом, я хотел бы его дождаться. Это не театр: здесь дублеры меня не устраивают…
— Скажите все это его жене. Вот так, как вы говорили мне… Слово в слово! Может быть, она сумеет помочь.
Я опять позвал маму.
В последующие дни я говорил всем, кто интересовался папиным самочувствием:
— Сейчас ничего определенного сказать не могу. Вы позвоните вечером. Как раз его жена будет дома! Она вам все объяснит…
Вернувшись с работы, мама усаживалась в коридоре возле столика с телефоном и беспрерывно разговаривала с теми, кого я днем просил позвонить.
Иногда я говорил бабушке:
— Может быть, ты ей поможешь?
И она «подменяла» маму у столика в коридоре.
Больные, врачи, медсестры, которые звонили папе, каждый раз спрашивали:
— А какая температура?
К сожалению, температура у него была невысокая. А мне хотелось, чтобы все они продолжали волноваться о его здоровье!
Однажды я сказал:
— Температура? Не знаю… Разбил градусник. Но лоб очень горячий. И вообще мечется!..
Так я в тот день стал отвечать всем. Я говорил шепотом в коридоре, чтобы папа не слышал.
Мой шепот на всех очень действовал. Мне отвечали тоже чуть слышно:
— Все еще плохо?
— Да… Позвоните попозже, когда будет его жена!
Вечером нам принесли целых три градусника.
— Хочется, чтобы у него была нормальная температура, — тихо сказала та самая женщина, сыну которой папа должен был что-то вырезать. И протянула мне градусник. — Он все еще мечется?..
— Нет, уже лучше, — сказал я. — Гораздо лучше. Не волнуйтесь, пожалуйста…
— Поставьте ему этот градусник, — попросила она. Будто от градусника что-то зависело.
— По-моему, есть заметное улучшение, — вновь успокоил я женщину.
Она вынула платок, опустила голову и ушла…
— Неужели вы думаете, — сказал я маме и бабушке, — что, если бы этот ваш… виолончелист заболел гриппом, ему бы столько звонили? И купили бы столько градусников?..
— Ну что ты!.. Разве можно сравнить? — воскликнула бабушка. — Тут же речь идет о человеческих жизнях!
— Да, он нужен людям! — сказал я.
— Безусловно! — воскликнула мама.
Не заболей папа вирусным гриппом, она бы ни за что этого не воскликнула. То есть она произнесла бы, может быть, то же самое слово, но не так громко, не так уверенно.
Во всех газетах пишут, что с вирусным гриппом надо беспощадно бороться. А я думал об этих вирусах с нежностью и даже с любовью… Что поделаешь? Если они мне так помогли!
В тот день я твердо решил, что если меня и дальше будут недооценивать, я тоже тяжело заболею. Хорошо было бы умереть… на время, чтобы все поняли, кого они потеряли!
Но так как это, к сожалению, невозможно, я обязательно заболею! И весь наш класс (все сорок три человека!) будут звонить. Уж я постараюсь! Тогда все сразу поймут…
6. Яблоня во дворе
— Ты знаешь, я почти физически ощущаю страдания своих пациентов, — сказал мне однажды папа. Сказал тихо, чтобы мама и бабушка не услышали. Он даже тихо стесняется говорить им такие слова, потому что они кажутся ему слишком громкими. А может быть, он просто не хочет, чтобы мама знала, как часто он «физически» ощущает страдания.
А мне папа рассказывает обо всем! Даже о том, что всю жизнь, начиная с четвертого класса, он любит одну только маму.
— Некоторые приятели удивляются этому, — сказал как-то папа.
— Пусть удивляются! — сказал я. — Несчастные! Просто они никогда не встречали таких женщин, как мама…
В общем, от меня у папы не бывает секретов.
Мне кажется, что если когда-нибудь мне будут делать тяжелую операцию, я перенесу ее очень легко. Потому что обо всех тяжелых операциях, которые приходилось делать папе, он мне подробно рассказывает и я к ним как-то уже привык.
Ведь надо же ему с кем-то делиться! Женщин он не хочет расстраивать. А мужчина, кроме него, в доме только один. Это я!
Всех тяжелых больных я знаю по имени-отчеству. И родственников их знаю, потому что они без конца звонят нам по телефону. Папа им сообщает: «Сегодня мы вашего мужа начали переворачивать!», «Ваш сын научился ходить! Да, опять… И уже дошел до окна! Представляете?».
— Можно подумать, что у вас в больнице нет справочного бюро, — сказала однажды бабушка.
— Близкие иногда переносят операцию трудней, чем сами больные, — ответил папа. — Ведь им не дают наркоза! Вот я и стараюсь хотя бы по телефону производить «обезболивание».
Папе всегда известно, где и кем работают его пациенты, о чем мечтают и сколько у них детей.
— Нельзя вторгаться в чужую жизнь, не зная ее! — говорит он. — Особенно так решительно, как делаем это мы, хирурги…
Папа всегда очень боится разволновать маму и бабушку.
Поэтому, когда по утрам он весело и громко поет, я знаю, что на душе у него очень грустно. Или, вернее сказать, тревожно. Тогда я тихонько затаскиваю папу на кухню и спрашиваю:
— Что, сегодня тяжелая операция? Ты волнуешься?
— Легких операций не бывает, — почти всегда отвечает папа. А потом говорит: — Да, много отягощающих обстоятельств. — Или что-нибудь вроде этого.
Ну, я в ответ говорю, что верю в него, — на душе у папы сразу становится легче, и он перестает петь.
Днем я сообщаю бабушке:
— Надо узнать, как у Женьки дела с геометрией! — набираю номер больницы и, когда папа подходит, спрашиваю: — Ну, как? Ты решил задачу?
Папа сразу меня понимает. Мы с ним вообще понимаем друг друга.
И когда вечером он приходит домой, я по его лицу точно угадываю — есть осложнения или нет, очень высокая температура или не очень…
Но однажды папино лицо было таким, что я ничего не понял. Папа был не грустным и не веселым. Он был никаким. И походка была чужая. Верней сказать, и походки тоже никакой не было… Я испугался.
— Что-нибудь случилось? — прошептал я.
— Он умер, — ответил папа.
— Кто?!
— Егоров… Иван Павлович.
Раньше я про Егорова ничего не слышал. И утром в тот день папа не волновался, не пел. Правда, мама с бабушкой уехали на три дня за город. Но все равно — я бы почувствовал!
— А сколько ему было лет?
— Ну да… Это — первый вопрос в таких случаях. Какая разница, сколько лет! Он должен был жить.
— А что у него было… такое?
— Ничего особенного. В том-то и дело, что ничего особенного! Операция прошла хорошо. А потом… Как бы тебе объяснить? Образовался маленький сгусточек крови… Тромб.
— Значит, ты не виноват? — Папа взглянул на меня. — То есть, я не это хотел сказать. Но ведь ты все сделал правильно!
— Он умер! А позавчера ко мне его мать приходила… Ты понимаешь?
— Значит, он молодой?
— Пятьдесят семь лет.
— И… мать?
— Ей семьдесят восемь. Но быстрая и глаза не усталые… «Хорошо, — говорит, — что жена Ванина в санатории, а дети ихние в других городах. А то испугались бы, когда ночью этот приступ случился!» А я еще пошутил… «Болезнь, — говорю, — на приступ пошла не страшная. Мы отобьемся!»
— Она уже знает?
— Я сказал ей, что операция будет дней через пять. Так меня Егоров просил. Чтобы не волновалась…
«Иван Павлович все-таки позаботился о наркозе для своей матери», — подумал я. И спросил:
