Михаил Штительман - Повесть о детстве
Пейся тоже не удержался — явился молодой человек!
Он прошел в комнату и смущенно остановился на пороге.
— Иди, — ободрил его Сема, — не бойся.
Отец внимательно посмотрел на мальчика и кивнул ему головой.
— Это Шлемы-мясника сын, — сообщила бабушка, ставшая теперь снисходительной и доброй.
— Здравствуй, — улыбнулся Яков. — Что ты стоишь, как жених? Рассказывай!
— Мы вместе, — краснея, пролепетал Пейся и схватил Сему за руку.
— Служил уже где-нибудь?
— Мы вместе.
— А теперь?
— Мы вместе, — заикаясь, повторил Пейся, как будто он знал только эти два слова.
Сема понял, что ничего хорошего уже не выйдет, и вывел приятеля в коридор.
— Что с тобой, — удивился он, — вата во рту?
— Ничего.
— Заладил: вместе и вместе! Умный разговор!
— А зачем мне это? — быстро успокоился Пейся. — Посмотрел, что за штука твой отец, и мое дело кончено.
— Ну и как?
— Обыкновенный.
— А что ты хотел? — обиделся Сема.
— Ничего я не хотел… А револьвер настоящий? — недоверчиво спросил Пейся.
— Игрушечный! — разозлился Сема. — Стоило б его на тебе попробовать.
— Ша! — поднял руку Пейся. — Не задавайся так… Ты видел, как мой папа рубит кость?
— Нет, — признался Сема.
— Тоже стоит посмотреть! — важно сказал Пейся. — А я не задаюсь.
Они расстались, и новые гости сменили Пейсю. Зашел Трофим, сидел с отцом часа полтора, чертил что-то на бумаге, курил. Бабушка несколько раз заглядывала в комнату и обиженно пожимала плечами. Сидят шушукаются! Какие могут быть дома секреты? И как люди не поймут, что ему надо отдохнуть? Приходили друзья Якова — фабричные, сапожники, бондари, смеялись, шутили, вспоминая что-то.
Бабушка опять бурчала, обращаясь к деду:
— Они, когда сядут, забывают, что надо встать.
Но приходили и к ней гости и обязательно целовались и твердили, что с них двойное поздравление: за сына и за отца. Ведь это все равно как нашли — и того и другого! Наконец шум затихал, и семья собиралась в столовой к обеду. Дедушка уже чувствовал себя неплохо и совался во все домашние дела. То ему надо осмотреть чердак, то ему надо ремонтировать кухню, то вдруг, оказывается, необходимо срочно переставить всю мебель. Сила, покинувшая старика во время болезни, вдруг вернулась к нему, и он искал себе дела. Все было хорошо, только в политике дедушка никак не мог разобраться и за обедом всегда нападал на сына. Так было и сегодня.
— Я не понимаю, — дед пожал плечами, — что происходит? В каком я свете?
Яков молчал, бабушка запретила ему затевать большие разговоры с дедом.
— Хотел сегодня выйти в город, — продолжал дедушка, — она не пустила. Но я же человек! Я обязан знать!
— Хорошо, — улыбнулся Яков. — Пришли красные.
— Красные? — недоумевая, повторил дедушка. — Что же мы будем делать с царем?
— Его уже давно нет.
— Николая нет? — спросил дедушка таким тоном, как будто они с царем всю жизнь провели вместе. — Ай-я-яй! А кто же есть?
— Мы, — серьезно ответил Яков, — большевики.
— Большевики! — Дедушка почесал затылок и с подозрением взглянул на сына. — И какую же ты у них занимаешь должность?
— Я — комиссар.
— Нет, — нахмурился дедушка, — ты меня не забрасывай такими словами: комиссар! Ты мне скажи просто: исправником, допустим, ты можешь быть?
— Могу, — улыбнулся отец.
— А вице-губернатором?
— Могу и вице-губернатором.
— А губернатором?
— Тоже.
— Обожди! — Дед встал, подошел к столу и начал рыться в старых книгах. Все время ему попадалось не то, что он искал. Наконец, вытащив из-под груды бумаг запылившийся, старый журнал и хитро улыбнувшись, он подошел к сыну. — Ты видишь, кто это? — спросил он, указывая пальцем на портрет тучного человека с бакенбардами, обвешанного орденами. — Это его превосходительство, — с почтением произнес он, — киевский генерал-губернатор!
— Вижу.
— И ты можешь быть все равно как он?
— Все равно.
Дедушка испытующе посмотрел на сына и, покачав головой, неожиданно прекратил разговор.
— Сарра! — тихо сказал он бабушке. — Ты видишь, что делается? Эти гости могут его окончательно свести с ума!.. Яша, — спросил он ласково, — почему бы тебе днем не поспать два часа?
— Вот что я тебе отвечу, отец, — сказал Яков, смеясь одними глазами и подмаргивая Семе. — Руководитель правительства России, помощник Ленина — Яков Свердлов.
— Тогда выходит, что я, — все еще не веря, произнес дедушка, — могу стать полицмейстером? — Он расхохотался и, размахивая руками, заходил по комнате. — Интересно!.. Ну, а ты… — обратился он к Якову, — ты пока что комиссар? Это много или мало?
— Много.
— А кто же над комиссарами старший?
— Ленин.
— Ленин… — задумчиво повторил дедушка. — Он не был в кабинете министров?.. Нет? А в государственном совете?.. Тоже нет? Где же он был?
— Там, где я, — улыбаясь, ответил Яков и крепко обнял дедушку. — Там, где я, папа!
Дедушка откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул:
— Подумайте, что делается! Не тот свет.
Бабушка прервала их беседу:
— Уже встретились! Вот так, Сема, всегда! Они могут сесть утром и подняться на другой день.
— Нет, не можем, — засмеялся Яков. — Я хочу, мама, немного пройтись… Как ты думаешь, Сема?
— Конечно! — обрадованно воскликнул Сема и полез за шинелью.
— Что это такое? — удивился отец.
— Шинель, — дрогнувшим голосом ответил Сема.
— От нее же остались одни рукава!
— А я что говорила, — вмешалась бабушка, — но он же такой упорный!.. Может быть, ты отца послушаешь и сбросишь уже эту тряпку?
— Нет, — обиженно пробурчал Сема, — я пойду в ней.
Отец с интересом взглянул на него и строго сказал:
— Товарищ курьер, следуйте за мной!
Сема с удовольствием подчинился.
* * *Старые улицы местечка! Все здесь как было, и каждый камень знаком ему с детства. Вот он, ветхий деревянный мост, полосатая будка, река. Здесь когда-то рвали камыши и в мокрых штанах выбегали на берег. «Знаешь ли ты про это, Сема?» Но Сема идет молча рядом и важно смотрит на прохожих. «Какое усталое лицо у мальчика! А губы и подбородок — матери. Это хорошо!..» Яков медленно шел по улице, грязь чмокала под ногами, и казалось — ничто не изменилось в местечке.
Но рядом в шинели шел сын. А на земле — следы копыт и колес, потерянные подковы, осколки снарядов. Заколоченный дом, в разбитое окно втиснута подушка; куда-то идет хромой солдат, и на фуражке его еще свежий след оторванной кокарды. Война, война… Она продолжается, идет этой улицей, мимо этих дворов и хижин с почерневшей, грязной соломой.
А вот здесь, на этом бульваре, он сидел с женой. Может быть, еще сохранилась та скамейка, такая глупая, кривая скамейка на трех низеньких ножках? А может быть, срубили уже ее? Потом вечером бежали вниз, к реке, бросали в воду камни, и Соня как-то очень смешно, по-женски взмахивала рукой…
— Тебе не скучно со мной, Сема? — спрашивает Яков.
— Нет, папа!
Они вышли на главную улицу, и все сразу заметили Гольдина. Люди подходили, чтоб поздороваться за руку, спросить что-нибудь, и Сема, ревнуя к отцу, нетерпеливо ждал конца разговора. Сняв шапку, бежит навстречу маклер по продаже леса Шустер. «Что нужно ему?» — хмурится Сема. Шустер кланяется отцу:
— Я хотел только два слова.
— Пожалуйста!
— Вы еврей, и я еврей, — тихо говорит Шустер. — Вы не можете мне сказать, сколько продержатся большевики?
— Вы же видите по мне, — улыбаясь, отвечает отец, — большевики держатся долго!
Они идут дальше. Из каких-то ворот показался учитель Фудим.
Он сразу узнал отца, не удивился, только выкатил глаза и подал руку.
— По-моему, — сказал он, наморщив лоб и сдвинув на затылок картуз, — я вас учил.
— Да, — признался отец.
— И по-моему, — продолжал Фудим вспоминая, — у вас были крупные неприятности с падежами. А?
— Совершенно верно.
— И спряжения вам тоже подавались?
— Именно так.
— Это хорошо, — сказал учитель и посмотрел на отца. Он ничего не спрашивал, ничем не интересовался: ему было важно проверить свою память.
— А вы что? Все учите?
— Я же возился с замками, — развел руками Фудим, — теперь бросил.
— Почему?
— Мне сообщили из достоверных источников, что частной собственности не будет.
Он рассеянно взглянул на Сему и, не прощаясь, пошел дальше. Сделав несколько шагов, он повернул обратно и, подойдя к отцу, строго сказал:
— Я должен предупредить, декрета такого еще нет. В интересах истины! — добавил он и перешел на другую сторону.
— Чудак! — засмеялся Сема.
— Ты не смейся… — задумчиво произнес отец. — Большого ума был человек.
Они помолчали.
