Михаил Штительман - Повесть о детстве
Он рассеянно взглянул на Сему и, не прощаясь, пошел дальше. Сделав несколько шагов, он повернул обратно и, подойдя к отцу, строго сказал:
— Я должен предупредить, декрета такого еще нет. В интересах истины! — добавил он и перешел на другую сторону.
— Чудак! — засмеялся Сема.
— Ты не смейся… — задумчиво произнес отец. — Большого ума был человек.
Они помолчали.
— А сейчас куда? — спросил Сема.
— Пойдем на базарную площадь, — предложил отец. — Когда-то там ярмарки бывали.
— А теперь солдаты. И туда подходить не разрешается.
— Ничего, — улыбнулся отец, — нам можно!
Приблизившись к площади, он внимательно осмотрел стоянку красных и, нахмурившись, закурил.
— Что ты, папа? — удивился Сема.
— Ничего, — сухо сказал отец, и лицо его стало чужим и строгим. — Быстро разыщи Трофима!
Через несколько минут Сема вернулся с комиссаром.
— Ты звал меня, Яков? — спросил Трофим.
— Звал, — кивнул головой отец. — Ты что-нибудь думал об этом? — Он указал рукой на площадь.
Трофим недоумевающе пожал плечами.
— Плохо, комиссар, — сказал отец, подняв правую бровь. — Люди, лошади, зарядные ящики — все сбилось в кучу! Один снаряд — и площадь взлетит вверх! — Отец замолчал и, сняв фуражку, провел рукой по волосам.
— Ты прав, Яков, — подумав, сказал Трофим.
— Не в этом дело, — опять нахмурился отец. — Быстро отдавай приказ. Снарядные ящики отбросить назад. Коней отвести. Орудия расставить веером.
— Будет исполнено! — Трофим взял под козырек и повернулся.
— Обожди, — остановил его отец. — Хотел я тебе посоветовать выставить сторожевое охранение по берегу реки. Иметь в любой момент резерв, готовый к переправе. Как ты думаешь, Трофим?
— Я думаю так, товарищ комиссар, — ответил Трофим.
— И еще я хотел тебе посоветовать, — сощурив глаза и улыбаясь, сказал отец, — немного смелее брать в руки ремесло войны. Как ты думаешь, Трофим?
— Я думаю так, товарищ комиссар, — веселее повторил Трофим и быстрым шагом направился к площади.
Сема смотрел на отца растерянными и восхищенными глазами. Большим и сложным казался ему этот седой человек в пожелтевшей кожаной куртке.
ОТЪЕЗДБедные люди много спрашивают. Это Сема знал хорошо. Часто слышал он молитвы бедняков в синагоге — и что было в этих молитвах? Одни сплошные вопросы. Ой, боже мой, почему мне так плохо? Ой, боже мой, когда уже будет лучше? Ой, боже мой, что делать с долгами?.. И еще сто таких вопросов. Счастливые люди, наоборот, не спрашивали. Семе приходилось слышать молитвы купцов, но ни разу Гозман или Магазаник не обращались с вопросами к богу. Они не говорили «ой, боже мой, почему нам так хорошо; ой, боже мой, что делать, мы очень богаты?». Они обходились без этих вопросов.
Но вот настало время, когда Сема почувствовал себя счастливым. Кажется, хорошо, конец вопросам! Ничего подобного. У Семы и теперь находится, о чем спросить. То ему важно знать, скоро ли откроется фабрика в местечке, то ему необходимо выяснить, когда же во всем мире победят красные. Каждый раз он вспоминает, что ему еще что-то неизвестно, и начинает засыпать отца вопросами. Так было и сегодня за завтраком. Сидели пили чай, и вдруг Сема поднял голову и обратился к отцу:
— Скажи, папа, а когда ты уедешь?
Умный вопрос! Бабушка посмотрела на Сему сердитыми глазами и глубоко вздохнула:
— Вот это ты сидел и думал? Больше тебе уже не о чем спрашивать? Хороший сын! Отец только приехал, а он уже болтает об отъезде. — Бабушка вытерла фартуком губы и подсела поближе к Семе. — Куда ехать? Что ты сочиняешь? Папа отдохнет как следует дома и потом начнет себе искать службу… Правда, Яков?
Отец улыбнулся и промолчал. Дедушка многозначительно взглянул на него и тоже улыбнулся:
— Дети и женщины — это одно и то же. Они всюду суют нос. А может быть, Яков вовсе не хочет сейчас поступать на службу? И где вы видите эту службу, если всё на замке? А может быть, он вовсе приехал как ревизор и смотрит, все ли так делается? Одним словом, Яков, забудь — мы тебя ни о чем не спрашивали. Живи здесь и делай что надо.
Яков задумчиво покачал головой и отодвинул чашку с чаем:
— В том-то и дело, папа, что Сема прав. Надо уезжать.
— Куда уезжать? — возмутилась бабушка. — Красивая история! Одна рука говорит — здравствуйте, а другая уже торопится, кричит — до свидания! Интересно! Мы же с тобой двух слов не успели сказать!
— Она права, — вмешался дедушка. — Я все же старше тебя и понимаю в делах. Я тебе говорю — успеешь, не убежит!
— Ой, папа, — вздохнул Яков и мечтательно закрыл глаза, — как бы мне хотелось уже никуда не уезжать! Поселиться здесь, с вами, взять своего сынка, поступить на службу, и чтоб не было больше лошадей, теплушек, разобранных путей, выстрелов. Нам это тоже чуточку надоело… Но что делать?
— Конечно. — Сема взял отца под защиту. — Что вы хотите от человека? Мне вчера велели расклеить на всех домах воззвание. Так что я сделал? Пока не расклеил — не вернулся домой. Очень мне нужно получать замечания!
— Правильно, — засмеялся отец, — я тоже не хочу, чтоб меня ругали.
— А когда ж ты вернешься? — тихо спросила бабушка.
— Скоро! Как только закончится операция — я дома.
— Операция! — воскликнула бабушка и заплакала. Она знала, что в слове этом нет ничего хорошего.
— Что ты, мама? — удивился Яков. — Это совсем не то, что ты думаешь. Это в сто раз легче!
— Я знаю, — тяжело вздохнула бабушка, — ты всегда утешаешь… А когда ты собираешься ехать?
— Сегодня, мама.
— Сегодня? Нет, они сведут меня с ума!.. Что ты молчишь? — закричала она на дедушку. — Что ты сидишь, как будто тебе все равно? Я же ему ничего не приготовила на дорогу. Белье сушится! И так я тебя отпущу? Я мать или я мачеха?
— Ша! — поднял руку дедушка. — Он поедет позже на два дня. И не надо делать панику!
— Нет, папа, — мягко сказал Яков, — я поеду сегодня. Лошади меня ждут. Но я скоро вернусь. Вернусь, и мы побелим комнаты, поставим новый забор, и все будет хорошо. И мама приготовит вишневое варенье… Сколько богатые люди кладут сахару, а, мама?
— Фунт на фунт, — улыбнулась сквозь слезы бабушка.
— Вот, — засмеялся отец, — фунт на фунт. И будут к нам ходить гости. И ты будешь их принимать. А тебе, Сема, выпишем невесту. Черную или белую?
— Не надо никакой, — смущенно ответил Сема. — Лучше возьми меня с собой.
— Что ты! — развел руками отец. — А бабушка, а дедушка? Они не обойдутся без помощника! Ты останешься здесь, а тебе я привезу шинель. Хорошо, Сема? Без дырок, новую шинель, со всеми пуговицами.
…В тот же день отец собрался в путь. Вещей у него было мало, и сборы длились недолго.
— Посиди хоть немного, — попросила его бабушка. — Вспотел и сразу выскочишь на улицу… Ты поедешь до станции?
— Да.
— А оттуда поездом?
— Да.
— А у тебя уже есть билет?
— Есть, — засмеялся Яков. — Теперь обходятся без билетов. — Он встал и начал прощаться.
Семе тяжело было смотреть на печальные лица бабушки и деда, и он вышел на улицу. Через несколько минут дверь отворилась, и показался отец. Старики провожали его.
— Закрой шею!.. — волнуясь, сказала бабушка. — А ну, покажи лоб. Конечно, весь мокрый… Смотри в вагоне не стой у окна. Ты слышишь, Яков?
— Слышу, — покорно ответил он и еще раз поцеловал бабушку.
— И чтоб слово было слово! — улыбнулся дедушка. — Мы тебя скоро ждем. И варенье сделаем фунт на фунт. Я уже забыл, какое ты любишь?
— Кисленькое, — признался отец и поцеловал деда в лысину. — И, кажется, я приеду раньше, чем вы сварите!
— Дай бог, — вздохнула бабушка.
— Дай бог, — согласился отец и, положив руку на плечо Семы, пошел на площадь.
Сема прижался щекой к его руке и опустил глаза. Ему опять захотелось плакать, и никакой храбрости уже не было. Только что приехал отец. И это так хорошо: жить, бегать по улицам, дежурить, расклеивать приказы и знать, что придешь домой, а там у стола сидит отец! Родной отец! И зачем он уезжает?
— О чем ты думаешь, Сема? — спросил Яков и остановился.
— Ты вернешься, папа?
— Вернусь, сыну, — ласково сказал отец и, нагнувшись, заглянул ему в глаза. — Слезы? У юного большевика? В боевой шинели?.. Вернусь, — зашептал он, целуя Сему, — чтобы видеть тебя каждый день и слышать твой тоненький голосочек! Вернусь! Как же я тебя брошу, когда ты один у меня? Будь хорошим, Сема, чтоб не стыдно тебе было человеку в глаза смотреть. Слышишь, сыну? — Он еще раз поцеловал Сему, обеими руками поднял его лицо и посмотрел внимательным, долгим взглядом. — Не плачь, дурачок! — тихо сказал он. — Не плачь, сынуля!..
Опустив руки, стоял Сема на дороге, провожая глазами отца. Господи! Хотелось не стоять, а бежать за ним, бежать и бежать, целовать его белую голову, худые руки, вылинявшую куртку. Прощай, отец!.. Его уже не было видно, а Сема все стоял, и прохожие с удивлением смотрели на него. Какая-то телега, громыхая, проехала мимо, черные брызги полетели вправо и влево, но Сема не заметил их.
