Эдуард Веркин - Герда
– Есть несколько арктических пород, – сказал он, – допустим, хаски, маламуты… Так вот, они вообще склонны уничтожать все живое, до чего могут дотянуться. Кошек, болонок, всех. И съедают, соответственно. А потом встречаются определенные искажения в психике животных…
– Сумасшедшие собаки? – поразилась мать.
– С искажениями, – уточнил Валя. – Домашние собаки ассоциируют себя с человеком гораздо больше, чем с сородичами. И соответственно с этим они и поступают. Бродячие собаки для них враги, впрочем, мне кажется, здесь другой случай. Здесь поработали серьезно… Знаете, я бы занялся, сугубо с научными целями, жаль, что у меня мало времени.
– А нам-то тогда что делать? – спросила мать.
– Не знаю пока. Тут ведь еще один важный момент, – кинолог почесал бородку. – Хотелось бы все-таки уточнить… Она на людей кидается?
– Нет, – тут же ответила мать. – Не кидается, наоборот, она очень ласковая. То есть…
Кинолог покачал головой.
– Нет, ты не поняла. Она вообще на людей не нападает? Я хочу сказать, что на разных людей…
– Она напала на старушку, – вспомнила мать. – Тогда, в Серовском. Помнишь?
Мать повернулась ко мне.
– Помню, – сказал я. – Да, на старушку. И еще один раз… Тогда, самый первый…
– Что в самый первый раз? – заинтересовался кинолог Валя.
Мать прострелила меня взглядом, и я продолжил молчать.
– Да, мы забыли рассказать, – сказала она. – Она уже нападала. То есть, она не нападала, она… Понимаешь, Валентин, это не очень приятная история для нашей семьи…
– Это были бомжи, – сказал я. – Герда напала на бомжей.
– Понятно, – кинолог зевнул. – Теперь все боле-менее ясно. Наверное, нам надо поговорить.
Кинолог аккуратно кивнул на меня. И мать меня выгнала.
А вечером мать объявила семейный совет, и мои дурные предчувствия усилились.
Во-первых, СС объявлялся, как правило, только по неприятным случаям. В случаях приятных – выбор подарков к Новому году или там куда отдохнуть съездить – мать все решала единолично.
Во-вторых, у матери было слишком сосредоточенное лицо, что ничего хорошего не предвещало.
В-третьих, до этого мать жарила котлеты.
Наверное, это было самым дурным признаком. Потому что мать у нас сторонница здорового питания, почти вегетарианка, она вообще кроме блинов ничего не жарит, поскольку при жарке образуются канцерогены и прочая, и прочая. А чтобы мясо жарить… Интересно, где она вообще эти котлеты раздобыла? Случилось что-то, что выбило на время из материнской головы весь этот вегетарианский заповедник.
В сочетании с сосредоточенным лицом и объявлением о семейном совете все это ничего хорошего не предвещало.
Я заглянул к Альке. Та чего-то писала, пьесу, наверное, надев плотные наушники, погрузившись в протяжные норвежские рулады. Герды не было. Я цыкнул через зуб, но она не отозвалась, и я отправился искать ее по дому.
Дверца в кладовке на первом этаже, я прислушался. Так и есть. Ровное, похожее на работу хорошего насоса, дыхание, оно на секунду прервалось, и я понял, что Герда насторожила уши и, может, открыла глаза. А еще она осторожно, почти неслышно втянула воздух; убедившись, что это я, снова захрапела. Даже чуть громче, чем раньше, демонстрируя мне, что все у нее хорошо, все под контролем.
Я заглянул внутрь. В свете тусклой светодиодной лампочки блеснули желтые медвежьи глаза, сделанные из кусков янтаря, глаза взглянули на меня вечным оранжевым цветом. Герда развалилась на медвежьей шкуре, спрятав лапы под лавку со старой обувью, в светодиодном свете ее шерсть странно поблескивала, точно к каждой шерстинке был прицеплен крохотный серебристый огонечек.
Мелкий спал тут же, приткнувшись к спине Герды, закинув на нее ногу и руку. И тоже сопел и морщил нос. Из кладовки тянуло теплом и собачьим духом, но не противным, а приятным, домашним таким. Дровами каминными еще, смолой и хвоей, точно было не лето, а зима и вовсю собирался Новый год. Мне тоже захотелось вдруг забраться в кладовку. Зайти поглубже, залечь в дрова и уснуть в топорах и в метлах, в барахле, переехавшем сюда из прежнего дома, а в прежний дом из допрежнего. Чтобы никакого семейного совета.
Но от совета было не отвертеться, я спустился в гостиную, затем перешел в столовую. Мать уже нагрела травяного чая и расставила по столу орехи и ломаный шоколад в мисочках, что, опять же, было дурным признаком – мать собиралась подсластить возможный скандал.
Семейный совет – это отец, мать, я. Каждый, способный держать оружие, старинная традиция викингов и индейцев майя. Я ведь уж взрослый, меня в педагогических целях можно допускать к принятию решений. С правом совещательного голоса. Мне эти советы совсем не нравятся. Что советоваться, если меня все равно не слушают? Если все равно все решается до и так, как надо матери.
Отец явился с запозданием, пришел со своим вязальным сундучком, с моноклем и с финским каталогом мушек в планшетнике. Мать поглядела на это неодобрительно, предстоял серьезный разговор, а отец, как всегда, собирался улизнуть от него в мир искусственных насекомых.
– И по какому поводу? – спросил отец.
– Поводов, конечно, несколько, – с вызовом сказала мать. – Несколько…
Она поглядела на меня. Ну, да, в последнее время я накосячил немало. То есть, даже наоборот, много. Очень много, я спотыкался на каждом шагу, и…
– Но сейчас мы обсудим лишь один, – сказала мать. – Эту собаку.
Мать сделала паузу.
– Мы собрались по поводу этой собаки, – сказала мать.
Дело худо. «Этой собаки». Совсем недавно мать говорила по-другому. Совсем-совсем недавно.
– И нам есть что обсудить.
– А что обсуждать? – вмешался я. – Мало ли кто что брякнет? Этот кинолог, он привык к московским собакам, а у нас собака провинциальная…
Мать посмотрела на меня. С раздражением. Или со скорбью. По поводу моего интеллекта, скорее всего. Я замолчал. Отец разглядывал мушку. Пушистую такую, похожую на шмеля. Мать продолжила беседу.
– Эта собака… – мать не могла подобрать слова. – Эта собака… Она опасна.
– Ничего она не опасна, – опять перебил я.
– Не перебивай! – рявкнула мать.
И ладонью по столу хлопнула. Да так, что орехи подскочили и рассыпались. Отец остался невозмутим.
– Ситуация, по-моему, критическая, – продолжила мать. – И закрывать на это глаза мы не можем.
– А в чем, собственно, ситуация? – спросил отец. – И в чем ее катастрофизм? Совсем недавно ситуация была вполне себе спокойная.
Мать поглядела на отца.
– Ты что, не понимаешь? Или делаешь вид, что не понимаешь?! Собака напала на человека.
Отец достал пластиковую коробочку, извлек из нее блестящий крючок, стал разглядывать его на свет, сравнивать с изображением в планшетнике.
– Она и раньше нападала на человека, – негромко сказал отец. – И мы все это прекрасно знаем.
– Это совсем другое, – возразила мать.
– Чем, собственно? – улыбнулся отец. – Насколько я понимаю, тогда… – Отец кивнул на меня. – Тогда она сделала ровно то же самое, – сказал он. – И, насколько я понимаю, с большим успехом.
– Прекрати. – Теперь мать поглядела уже на отца. – Зачем все превращать в балаган?
– При чем здесь балаган? – Отец не отрывался от мушек. – Просто надо рассуждать здраво. И без двойных стандартов. Ты же всегда была против двойных стандартов.
– В чем же тут двойные стандарты? – Мать принялась крошить шоколад.
– Если собака нас защищает, значит, она хорошая собака, правильная. А если она…
– Прекрати демагогию.
Дело серьезно. Обычно мать не орет. Во всяком случае, в самом начале семейного совета. Нет, иногда она орет, но не так.
Отец пожал плечами и вернулся к изучению мушечного каталога.
– А ты знаешь, что мне сказал Валентин? – спросила у него мать. – Он мне сказал, что это непростая собака. Совсем непростая.
Отец читал каталог.
Мать вскочила и стала ходить вдоль стены.
– Эту собаку специально натренировали нападать на людей, – выдала мать.
Отец промолчал.
– Ты что, меня не слышал?! – возмутилась мать. – Это собака, которую специально надрессировали нападать на людей. На бродяг. Это омерзительно.
– Насколько я понимаю, именно это спасло жизнь нашей дочери, – негромко сказал отец.
– Что?! – Мать не расслышала.
Сделала вид.
– Именно это спасло жизнь нашей дочери, – повторил отец громче. – То, что кто-то приучил Герду нападать на бомжей, спасло жизнь нашей дочери.
