Эдуард Веркин - Герда
Мать остановилась. Посмотрела на холодильник, открыла, достала замороженные блинчики, положила их на подоконник.
– Она на самом деле Альку спасла, – сказал я. – И меня. Ты про это забыла?
– Я про это не забыла. Но она… Она… Я боюсь! Мне кажется, мы должны…
Мать снова начала подбирать слова. Отец открыл пособие по вязанию мушек, запустил видео и стал наблюдать за изготовлением какой-то совершенно необыкновенной мушки, похожей на павлина.
– Мы должны найти ей новых хозяев, – наконец сформулировала мать.
Я хмыкнул.
– Что смешного? – тут же ощетинилась мать. – Мне кажется, в этом нет ничего смешного! Ты, я смотрю, фыркать в последнее время часто стал.
– Да просто…
Отец пнул меня под столом.
– Игорь хочет сказать, что это будет сложно сделать, – сказал отец. – Как ты это себе представляешь? Разместим в Интернете объявление? Имеется отличная собака-компаньон, для дома, для семьи. Бонус – нападает на бомжей, бродяг и маргиналов.
Мать покривилась.
– Трехлетку вообще, скорее всего, никто не возьмет. – Отец промазал мушку клеем. – Кому нужна взрослая собака?
Мать замолчала, стала думать. Отец вязал мушку.
– В конце концов, есть приюты для животных, – сказала мать. – Мы можем отдать животное туда, можем выделять деньги. Никто же не говорит о том, чтобы взять – и выбросить, это подло, конечно. Но дома… Дома держать ее неразумно.
– Мне кажется, это не совсем верно, – возразил отец.
– И что же тут неверного? – осведомилась мать. – Я смотрю, тебя на педагогику потянуло?
Раньше они при мне про педагогику не рассуждали. А теперь почему-то перестали стесняться.
– Неверно, – подтвердил отец. – Дети должны привыкать к ответственности. Сначала взять собаку, а потом ее сдать – это безответственный поступок. Это развращает.
– Это разумный поступок, – твердо сказала мать. – Безответственно оставлять в доме источник угрозы! А потом, эта собака, она оказывает вредное воздействие.
– Тебе не кажется, что это какой-то бред? – Отец впервые оторвался от каталога. – Как может собака оказывать вредное воздействие?!
Мать вдруг стала есть шоколад. Некоторое время все молчали, только мать сосредоточенно жевала горький шоколад.
– А, кажется, понимаю, – сказал отец негромко. – Это ужасно, конечно, некрасиво. Такая нетолерантная собака.
– При чем здесь это?! – вспылила мать. – Я не про это совсем! После всего, что узнала, я… Я буду ощущать дискомфорт рядом с ней. Я уже чувствую беспокойство…
– Иногда беспокойство полезно, – сказал я.
По щекам у матери забегали бордовые архипелаги, они вспыхивали и гасли, являя крайнюю степень бешенства, и я подумал, что вот так мать похожа на какую-то глубоководную рыбу, которая резкой сменой окраски собирается привлечь добычу. На латимерию из бездны художника Левиафанова.
Вмешался отец.
– Нам надо отдохнуть, – сказал он. – Отдохнуть и отдышаться. Предлагаю пикник. Съездим на Золотой Берег, подышим воздухом. И тогда решим.
– А я уже все решила, – сказала мать.
– Вот съездим – и решим, – постановил отец. – Думаю, послезавтра.
Глава 17
Прощание
И надо было с кем-то поговорить.
Нет, надо было с кем-то поговорить, не с кем-то, а с ней.
Давно надо было поговорить, не придумывать всякие глупости с письмом, а поговорить. Дураком надо быть, чтобы на письма надеяться. Только что сказать…
Едва я начинал думать про это, как всякая решимость пропадала. Все придумываемые слова представлялись глупыми, пустыми, неправильными, их говорят тысячу раз каждый день, и они уже обветшали, но их все равно говорят всякие упорные безумцы, а я ведь не дурак. Не дурак.
Мы встретились возле кооперативного техникума, у клумбы, там, где памятник Есенину. Я пришел первым, а до меня прошел дождь, и от этого казалось, что Есенин плачет. По лицу у него текли ручейки, и я стал думать – это так оно получилось или так задумано? И то и другое мне не нравилось, потому что и с тем и с другим я встречался уже.
Потом показалась Саша. В строгом костюме, с галстуком и с небольшим портфелем. Помахала мне, подошла.
– Ну, чего тебе еще? – спросила.
– Как это? Что значит…
– Так. Мне надо идти.
Она как-то оглядывалась постоянно. Раньше она не оглядывалась, а теперь вот. И на меня не очень смотрела.
Что-то изменилось. Она изменилась. Я ее почти не узнавал, прическа – и та…
– Я хотел поговорить…
– Как дома? – перебила Саша.
– В каком смысле? – не понял я.
– Ну, так… Вообще?
– Как обычно. Терпимо. Но что-то. Мать… Мать совсем дурой стала…
И вдруг Саша влупила мне пощечину. Резко так, с размаху. Не пощечину даже, а оплеуху, так что у меня голова дернулась. И больно было.
– Эй! – только и сказал я и огляделся.
Саша треснула меня еще раз, но уже не так сильно.
– За что? – глупо спросил я.
– А ты не понял?
– Нет.
На самом деле не понял. Я уже ничего не понимал.
– За мать, – пояснила Саша.
– Но она ведь… Она…
Я начал злиться, и… С какой это стати она меня отчитывает?
– Она лицемерная, – сказал я глупо. – Она…
– Лицемерная… – повторила Саша. – Что ты вообще понимаешь?! Она у тебя прекрасная. У тебя прекрасная мама.
– Да ладно, прекрасная. – Я растерянно потрогал щеку. – Этот их дурацкий цирк…
– Да все вообще дурацкий цирк, – вдруг почти крикнула Саша. – Всё. И все клоуны.
С чего это она вдруг? Я вообще ничего…
– Клоуны. – Лицо у Саши вдруг сморщилось. – Злые клоуны, глупые клоуны, подлые клоуны, предатели, не могу уже…
– Да ты чего? – удивился я. – Ты что?! Все же будет хорошо.
– Все предатели, – шепотом сказала она. – Все…
И вдруг я увидел, что Саша плачет. По-настоящему. Навзрыд. То есть она не рыдала, конечно, и лицо у нее как-то замерло и перекосилось немного, и слезы текли, вот как раз как у Есенина. И синяя тушь. Два ручейка.
– Ладно, – сказала Саша, вытерла лицо платком. – Ладно, надо дальше как-то…
И поглядела на меня. И глаза у нее тоже были синие.
– Ты, Игорь, меня, пожалуйста, прости, – сказала она.
– Да за что…
– Прости.
Саша шагнула ко мне и вдруг поцеловала меня в губы.
Больше она ничего не сказала. Снова вытерла лицо и ушла. А я побоялся за ней пойти. Почему-то.
Глава 18
Герда говорит
Это было наше семейное место. Фамильное. От города недалеко, но мало кто знает, потому что дорога хитрая. Надо сворачивать с трассы на проселок, а потом поворачивать напротив оврага и прямо вдоль ячменного поля по опушке леса, почти два километра до реки. Местечко укромное, никто сюда не ездит, кроме знатоков, а знатоки про это место направо-налево не распространяются. Ну, и местные еще сюда шастают, шуруют в заводях бреднями, жгут костры, тоскуют о звездах.
Река здесь делает петлю, и в этой петле как раз тайные угодья и размещаются. До них самих, впрочем, не проехать ни на какой машине, только пешком. Вдоль протоки, потом сквозь шиповник, потом сразу берег. Тут есть все, что надо для счастья. Трава, короткая и мягкая, ярко-зеленая, на ней вполне можно валяться и спать.
Дикий родник с холодной и вкусной водой.
Пляж с желтым песком, разливы выносят на него коряги, а солнце превращает их в отличные дрова.
Сосны на другом берегу.
Тень от высоких ив.
Рыбалка – тут до сих пор без особого труда можно надергать мелочи для ухи, а отец, тяготеющий к аристократическим методам ловли, совершенствует в заводях неловкую технику нахлыста. Теоретически.
Чистота и тишина здесь.
Когда-то до войны наш прадедушка познакомился здесь с нашей прабабушкой, кажется, они вместе охраняли колхозные поля от набегов голодных медведей. Наверное, дедушка преувеличивал, хотя кто его знает, жизнь раньше была другая, вполне может быть, что медведи здесь и были. Во всяком случае, зайцы здесь прыгают до сих пор. А если остаться до вечера, то можно услышать, как из-под берегов выплывают на прогулку ондатры.
Мы сюда каждый год приезжаем, хоть раз, но обязательно. В честь дедушки и бабушки, нужно чтить семейные предания, в них сила.
В них.
Минивэн прополз через поле с трудом. Пахать стали гораздо хуже, то и дело машина чиркала днищем и вставала в плохо разрыхленных землях. Ячмень поднялся довольно высоко, и если бы не дурацкая тряска, можно было бы представить, что мы плывем по морю.
Отец остановился под рябиной на краю, вышел на воздух, собрал с бампера ячменные стебли, растер между ладонями, понюхал, улыбнулся.
