Элинор Фаржон - Серебрянка, или Напевы морской раковины
А Нянька подозвала к себе горничную Джен, у которой зуб на зуб не попадал от страха.
– Иди-ка сюда и получи, зачем послали. Повыше руки-то подними, я уж, милочка, не молода, чтоб к тебе как тростинка гнуться. – И Нянька принялась накладывать на протянутые к ней руки целую гору белья. – Так, пара простыней, две наволочки, скатерть, салфетка; теперь полотенца: банное, для лица, для бритья… В его-то годы! – снова фыркнула Нянька. Будь Нолличек не двадцати одного, а пятидесяти одного года от роду, для Няньки он оставался бы прежним тугощёким несмышлёнышем. – Ну, всё, что ли?
– Ещё носовой платок, – прошептала Джен.
– Платок нам и здесь пригодится, – кивнула Нянька, искоса взглянув в угол на короля. – Уфф, беги теперь, да не задерживайся по дороге.
Джен стремглав бросилась вон, а Нянька выудила из шкафа чистейший, пахнущий лавандой носовой платок и уже не сердито сказала Нолличеку:
– Иди сюда, горе моё.
Нолличек, пристыженно опустив голову, приблизился к лестнице. Был он юноша тощий и длинноногий – он стоял на полу, а Нянюшка на верхней ступеньке, но они были почти одного роста, его подбородок приходился вровень с её плечом.
– Ну, давай вытрем глазки, – сказала Нянька и сама промокнула королю глаза. – А теперь высморкаемся.
Нолличек изо всех сил высморкался в подставленный платок.
– Будешь теперь паинькой? – спросила Нянька.
– Да, Нянюшка, – ответил Нолличек, шмыгнув носом.
– Вот и умница. – Нянька уселась на ступеньку и погрозила воспитаннику пальцем: – Неужели тебе приятно быть плохим?
– А что я могу поделать? Не с той ноги встал. – Нолличек вздохнул. – День на день не приходится. У меня же натура, сама знаешь, переменчивая.
– Не у тебя одного.
– Но такой, как у меня, ни у кого нет, – живо отозвался Нолличек. – Ведь когда я хороший, я очень-очень-очень хороший!
– Зато когда плохой… – начала Нянька.
– Тогда я ужасный. Конечно, так и есть. Но, право же, Нянюшка, у меня из-за каждой мелочи портится настроение.
– Это ещё не причина портить вещи и еду, – возразила Нянька.
– Причина!
– Ну а сегодня ты из-за чего развоевался? Опять не с той ноги встал?
– Я уже не знаю, какая та, какая не та! Даже кровать перед сном и так и эдак верчу, чтоб встать с утра весёлым и добрым, но никакого толку, – пожаловался Нолличек. – Может, у меня кровать не та? И простыни на ней все в дырках, как решето. Вот полюбуйся! – Король вытащил из кармана ветхую-преветхую простыню, и она прямо на глазах рассыпалась в прах.
– Теперь ты полюбуйся! – Нянька запустила руку в бельевой шкаф и вытащила оттуда ещё одну дырчатую простыню – родную сестру первой. – И на это полюбуйся! – Нянька извлекла рваную наволочку. – И на это! И на это! И на это! – Она швыряла сверху полотенца, скатерти, салфетки, и дырок в них было больше, чем звёзд на небе. – Так-то, дорогуша! Меня дырками не удивишь.
– Нянюшка, это же позор! – воскликнул король.
– Конечно, позор!
– Надо немедленно купить новые!
– Где, скажи на милость? Во всей стране полотна не сыщешь.
– Я велю садовнику выращивать вместо колокольчиков лён, – немедленно решил Нолличек.
– Льна-то полным-полно! – сказала Нянька. – Льна предостаточно! Ну-ка сними меня отсюда!
Нолличек бережно опустил маленькую старушку на пол, и она распахнула дверцы огромного шкафа.
– Гляди!
Король увидел, что шкаф до отказа забит льном.
– Так за чем же дело стало? – недоуменно спросил Нолличек.
– Кому прясть-то?
– Девицам, – сказал Нолличек не раздумывая.
– Много ты о девицах понимаешь! – усмехнулась Нянька. – Девицы теперь никудышные стали: крали расфуфыренные да бездельницы криворукие.
– Тогда ты спряди, Нянюшка! Ты же была когда-то лучшей пряхой в округе!
– Была, да сплыла, – печально промолвила Нянька. И вдруг щёки её сморщились, губы задрожали, и Нянюшка, плюхнувшись на выпавшую из буфета кипу льна, горько разрыдалась. – Минули мои золотые денёчки, прошла жизнь…
Нолличек совершенно не выносил женских слёз. Он подхватил свою крошечную Няньку на руки и, усевшись с нею на стул, стал качать и баюкать, как ребёночка:
– Ну, Нянюшка, ну не плачь, ну, милая, дам калач…
– Ещё бы, – горестно всхлипывала Нянька, – постареешь с тобой. Что с маленьким, что с большим – забот полон рот.
– Ну-ну, будет, не плачь, я уже паинька, примерный мальчик…
– Как же! Примерный до завтрашнего утра. Ох, чует моё старое сердце, недолго мне осталось, приму я смерть через твои безобразия!
– Клянусь, я тебе больше никаких забот не доставлю!
– Тебе так кажется, – снова всхлипнула старушка.
– Но, Нянюшка, что же нам делать?
– Женить тебя надо, вот что.
– Женить?
– Точно! Женись-ка ты, голубчик, побыстрее да свали обузу с моих старых плеч.
– Хорошо, Нянюшка, женюсь, честное слово – женюсь! – Нолличек готов был пообещать что угодно, лишь бы старушка перестала плакать.
А она и впрямь перестала: сидит у него на коленях, по обыкновению, бодра и деловита.
– Женишься? Отлично! Только не вздумай сам невесту выбирать – непременно выберешь кралю или криворучку. Знаю я тебя.
– Я, Нянюшка, возьму в жёны лучшую в Норфолке пряху! – воскликнул Нолличек. – Чтоб тебе угодить.
– Очень ты часто думаешь о том, чтоб мне угодить?! Нет у меня в твои слова веры. И жену ты выберешь на свой вкус, а не на мой.
Король Нолличек обвёл рукою ломившийся от льна шкаф.
– Я выберу ту, которая спрядёт этот лён.
Нянька живо соскочила с его острых коленок и вскричала:
– Вперёд! Скорее!
– Куда?
– Искать!
– Кого? Невесту?
– Ту единственную в Норфолке девушку, которая сможет спрясть этот лён.
Глава VI
Мамаша Кодлинг вне себя
«Королева норфолкских беляшей! Королева норфолкских беляшей!» – звенели голоса в Доллечкином сне.
А заснула она даже крепче обычного, поскольку по телу разливалась приятная сонная сытость. Мамаша Кодлинг, вернувшись с дрожжами от пекаря, застала Долл возле печки – дочка спала, свесив голову на грудь. Больше на кухне никого не было, хотя время близилось к обеду. Мамаша Кодлинг положила сумку на стол и громко спросила:
– Мальчики с поля подошли?
– Нет, маманя, – очнулась Доллечка.
– А Полл с рыбой?
– Нет ещё, мамань.
– А беляши в печке подошли?
Долл поднялась и приоткрыла дверцу:
– Нет ещё, мамань.
– А пора бы, – заметила мамаша Кодлинг, развязывая ленты на подбородке. – Ладно, ещё пять минут подождём.
Мамаша Кодлинг принялась накрывать к обеду.
– Ну а сколько мотков ты спряла? – спросила она. – Небось ни единого.
– Правильно, мамань, – безмятежно зевнув, ответила Долл.
– Вот и неправильно, нельзя с утра до ночи бездельничать, – заворчала мать. – Да тебя, такую лентяйку, никто и в жёны не возьмёт.
– Ну и что… – равнодушно сказала Долл.
– Это тебе «ну и что», а мне не «ну и что». Всю жизнь тебя поить-кормить прикажешь?
Мамаша Кодлинг расставила тарелки: по три с каждой стороны – для детей и одну во главе стола – для себя.
Тут в кухню ворвалась запыхавшаяся Полл.
– Мамань, где у нас птичья клетка?
– Ну наконец-то! – сказала мамаша Кодлинг. – Что, дал тебе Чарли палтусов пожирнее? – Она заглянула в корзинку, всплеснула руками и ахнула: – Господибожемой! Разве это палтусы? Что ты притащила? – Она неодобрительно осматривала серебристую птицу, недвижно лежавшую в траве и водорослях. Перекушенное крыло было аккуратно подвязано.
– Ну, мамань! Ты только послушай! – с жаром начала Полл. – Это Серебристая серпоклювка, а когда-то на Луне была Прекрасная Дама, но она слетела на Землю, взглянуть на башню в Нориче, и ужасное, мерзкое чудище из Ведьмина леса хотело её съесть, и съело бы, только Чарли его прогнал, подвязал серпоклювке крылышко и отдал её мне, чтоб выхаживать. Ты прости, мамань, палтусы в корзинке не поместились, Серебристой серпоклювке было бы тесно. И вообще, палтусов на свете сто тысяч, а моя Серебрянка одна-единственная. Где у нас птичья клетка?
И Полл полезла доставать клетку с крюка под самым потолком.
– Может, в море и плавают сто тыщ палтусов, – возмутилась мамаша Кодлинг, – но я по твоей милости осталась без обеда.
– Я тебе один свой беляш отдам, – сказала Полл, выстилая водорослями дно клетки.
– Ты прекрасно знаешь, что я их не перевариваю! – Мамаша Кодлинг выглянула за порог. – О, вон и мальчики с поля идут, голодные, как настоящие взрослые фермеры. Долл, а беляши-то подошли?
Долл снова приоткрыла печку:
– Нет ещё, мамань.
– Странное дело, – удивилась мамаша Кодлинг. – Ладно, пускай ещё пяток минут посидят. Эй, вы! – закричала она сыновьям. – Эйб! Сид! Дейв! Хэл! А ну побыстрей ногами двигайте!
На кухню друг за дружкой вошли мужчины семейства Кодлингов. Первым шёл самый высокий, Эйб, вторым – самый низенький, Сид, третьим – самый толстый, Дейв, а четвёртым – самый худой, Хэл. Но как бы ни разнились братья с виду, в головах у них была одна и та же мысль и задали они один и тот же вопрос:
