Сильвия Раннамаа - Приемная мать
Но остальным одноклассникам, в особенности же Урмасу, я почему-то не решалась ничего сказать. День ото дня откладывала разговор. Пока, наконец, не настала самая последняя минута.
Мы были на острове Сааремаа. Вокруг небо, море и каменистый берег, поросший можжевельником. Мы сидели вокруг потрескивающего костра и пели. Мысль о разлуке причиняла мне острую боль и я не заметила, как глаза наполнились слезами. Вдруг Имби воскликнула:
— Кадри, что с тобой? Почему ты плачешь? И тогда я рассказала, что меня угнетает. О, какой тут поднялся шум! Хорошо еще, что учительница уже знала об этом. Она пришла мне на помощь. А потом наши песни стали тихими и грустными.
Когда мы потушили в костре последние угольки и стали расходиться, ко мне подошел Урмас и, тихонько потянув меня за рукав, позвал:
— Кадри, пойдем, погуляем немножко!
Я молча пошла за ним. Никто не остановил нас и не вызвался пойти с нами. Мы подошли к самому морю. Море затихло настолько, что это можно было слышать и видеть. Тишина охватила все вокруг. Казалось, она проникла и в мое сердце. Вечернее небо погасило краски, луна вставала над теплыми, мягкими сумерками.
Мы с Урмасом молчали. Перепрыгивали с камня на камень как два единственных живых существа на краю земли. На последнем большом камне я остановилась. Лицом к лицу со своей давней мечтой. Теперь она снова вернулась ко мне. Трудно описать, что это такое. В детстве я называла это беспомощным словом — лебедь мечты. Казалось, он, радостно трепеща, снова раскрывает в моем сердце крылья, гордые и могучие крылья. Те, что в долгом, мучительном сне когда-то сжались и поникли. Светлое чувство охватило меня. На мгновение я забыла об Урмасе, стоявшем за моей спиной. Но он напомнил о себе прерывистым вздохом. Урмас! Я хотела как-то передать ему то, что чувст- вовала. Очень хотела поговорить о том далеком дне в начале нашей дружбы, когда мы провожали глазами стаю улетающих лебедей, но... не знала, как начать. Хотела поблагодарить его за дружбу, высказать все, что передумала о нем. Мне вспомнилось, что Урмас понравился даже моей бабушке. Больная, лежа в постели, она не раз заговаривала о нем и спрашивала, как поживает Урмас.
Однажды бабушка сказала:
— У тебя, Кадри, законы сердца превыше всего. В этом ты пошла в свою покойную мать. Таким людям трудно на свете. Как ты будешь жить? За кого когда-нибудь замуж выйдешь? Мои глаза этого уже не увидят. А как бы я хотела, чтобы рядом с тобой был настоящий человек. Такой, как этот Урмас. Нечего отнекиваться! Ты уже не маленькая. А я-то знаю людей и жизнь. Вот из таких мальчишек, что умеют разделить материнские беды и осмеливаются вступиться за слабого, вот из них-то и вырастают настоящие люди....
Тогда бабушкины слова заставили меня покраснеть от досады и в то же время рассмешили. Ведь я же незнала, что уже через неделю бабушки не станет. А она продолжала:
— Так оно и бывает. Смолоду один смех да веселье. Со смехом гонитесь за большим счастьем, смеясь, выходите замуж, а жизнь — дело серьезное...
Там, на морском камне, вдвоем с Урмасом я думала о бабушкиных словах. Море делало эти слова значительными, а лунный свет — прекрасными. Именно теперь, именно здесь, мне хотелось что-то из них передать Урмасу. Хотелось сказать ему на прощанье что-то тихое, что сохранилось бы навсегда. Но Урмас опередил меня:
— Кадри!
Это было неожиданно резко. Я повернулась к лунному свету и к Урмасу. Пусть он сам скажет эти слова мне на прощанье, как напутствие. Я ждала. Даже дыханье затаила.
— Кадри, почему ты солгала?
Та-ак?! Я шлепнулась на камень, так что нога соскользнула по колено в воду.
— Что такое? Урмас, в чем дело?
Вылила из тенниски воду и, открыв рот, снизу вверх смотрела в очень сердитое, почти злое лицо Урмаса. Вот тебе и «законы сердца» и «лебедь мечты»!
— Ну, конечно же, солгала. Ясно! Все время притворялась. Кадри, сама-то ты понимаешь, что ты делаешь? Выходит, тебе на все наплевать. Одни какие-то капризы. Надоест на одном месте, мчишься в другое. Для тебя, выходит, пустяки — уехать отсюда? Интересно ведь, заманчиво. Разнообразие в однообразной, серой жизни, не так ли?
Ага-а! Так вот в чем дело. Волей-неволей пришлось рассказать Урмасу о том ночном шепоте и еще о многом другом. Но теперь я и сама увидела все это в новом свете. Вся эта история мне больше не представлялась такой оскорбительной и несправедливой. Не знаю, кто мне помог — море, лунный свет или Урмас? Ведь с Урмасом даже алгебра кажется легче.
А Урмас слушал меня и бросал в воду камушки. Нельзя сказать, что выражение его лица заметно смягчилось. Когда я кончила свой рассказ, он все еще бросал камушки.
— Знаешь, что я тебе скажу! Читай поменьше сказок и не воображай всякой ерунды. Тоже мне, забитая Золушка! А рта раскрыть не умеешь. Все молчишь и уступаешь. Так тобой всегда будут помыкать, неужели ты этого не понимаешь? На твоем месте я прежде всего постарался бы все выяснить, а не стал бы разыгрывать из себя великомученика. Если ты с чем-то не согласна, тогда заяви, что не согласна. А если ты действительно находишь, что твоя мачеха права и если так уж хочешь уступить, то надо было это сделать сразу. Пока она еще старалась быть с тобой доброй. Знаешь, что я сейчас подумал: пожалуй, мачеха должна была с самого начала задать тебе хорошую трепку, и не было бы никаких фокусов.
Бум-бум-трах! Бум-бум-трах! Как тяжелый пулемет. А я-то, дурочка, ждала красивых прощальных слов.
И совершенно неожиданно получилось, что Урмас просто отчитал меня. Так основательно отчитал, как после бабушки никто никогда не отчитывал. Но чем резче Урмас меня обвинял и бранил, тем яснее мне становилось, что за всем этим только одно — боль от предстоящей разлуки со мной — и тем веселее мне становилось. Если бы Урмас был, например, Анне, то я от радости просто бросилась бы ему на шею и сразу сказала бы: Ты прав! Тысячу раз прав, распекая меня. Я понимаю только одно — я нужна тебе, а ты мне в миллион раз нужнее.
И тут вдруг выплыло самое плохое в обвинениях Урмаса: зачем я все это от него скрывала? Теперь в голосе Урмаса не было ни раздражения, ни ожесточения. Только сейчас я поняла, что я наделала.
Нет, Урмас, не думай так! Это не было недоверием. Считай, что это была трусость, потому что так оно и есть! Я очень боялась минуты, которая теперь наступила — неужели ты не понимаешь, Урмас? Ты должен меня понять. Все остальное неважно.
Да, Урмас, я знала, что ты уже на этой неделе уедешь с отцом на летние каникулы работать в деревню. Сегодня мы расстанемся. Урмас, друг мой, разве было бы легче, если бы ты знал об этом раньше? Ведь ты не думаешь, что я умышленно могу причинить тебе боль?
О, если бы я умела обо всем рассказать тебе! О том, что я за это время пережила и что чувствую сейчас. Если бы я умела и если бы посмела!
Но я сказала только:
— Урмас, ты помнишь тех лебедей?
Наверно, Урмас понял мои мысли, потому что его лицо мгновенно изменилось. Он улыбнулся. Такой ласковой улыбкой, которая была в эту минуту лучше, чем любое прощальное слово.
Потом он сказал тихо, так тихо, что я скорее увидела, чем услышала это:
— Кадри!
Как красиво прозвучало мое имя! Насколько же по-разному можно произнести одно и то же имя! Я протянула ему руку в знак примирения. У него была теплая рука. Я удивительно ясно почувствовала, как эта теплота передавалась мне от кончиков пальцев по руке прямо в сердце.
Издалека вдруг донесся голос учительницы. Она звала нас. Рука Урмаса крепче сжала мои пальцы.
— Кадри, ты будешь мне писать? Дай слово! Даже стало больно пальцам.
— Каждый день.
Мы стояли друг против друга, между нами был только лунный свет. Глаза Урмаса улыбались. Теперь это были глаза взрослого, умного человека и, казалось, он смотрит в мою душу и все видит. Даже то, о существовании чего, быть может, я и сама не знала.
И вдруг я почувствовала, что во всем огромном мире, из трех миллиардов людей только один Урмас знает, какая я, один он смеет это знать, только от него я и не хочу ничего скрывать и что это и есть самая великая тайна двух людей.
Урмас покачал головой:
— Не каждый день, Кадри. Это не под силу ни одному человеку. Но обещай, что будешь писать каждую неделю. Четыре-пять писем в месяц — ведь это не слишком много, как ты думаешь?
Урмас положил другую руку на мои руки. Я засмеялась. Пусть он не думает, что один знает, какая я, а у меня о нем только слабое представление.
— Да, да, да! — на каждое «да» я изо всех сил сжимала его руку. — Каждую неделю буду писать по одному письму, можешь мне поверить. Даже если ты за весь год ответишь мне только один раз.
— Не бойся, — засмеялся Урмас в ответ, — ведь это не сочинение «мое любимое занятие». Тебе я уж как-нибудь буду писать по письму в неделю. Хотя бы для того, чтобы получать ответы.
