Рахмат Файзи - Его величество Человек
После смерти матери Батыр долго не мог прийти в себя. Несколько дней ничего не ел, только пил воду. Ни с кем не разговаривал, не позволял убирать постель матери, лежал на ней ничком. Тетя Мехриниса и ее муж Махкам-ака пытались вывести его из этого состояния, но он словно не слышал их слов. Только теперь Батыр стал понемногу приходить в себя. Но вот сегодня он опять шел с кладбища в глубокой тоске, а Салтанат ничем не могла ободрить его...
—А жив-здоров ли амаки? Что пишет? — спросил Батыр, когда они приближались к чайхане.
Салтанат поняла, что Батыр спрашивает об ее отце.
—Вот как! Ты и о письме знаешь? Кто же тебе сказал? — удивилась Салтанат и поспешила сообщить: — Просит передать большой привет.
—Пусть будет жив-здоров! Где он сейчас? — Батыру хотелось попросить у Салтанат адрес ее отца, но он сдержался: в самом деле, зачем ему этот адрес? Что он будет писать отцу Салтанат?
—Отец недалеко от фронта... Батыр-ака, откуда ты узнал о письме? Скажи!
Батыр хитро улыбнулся:
—Я знаю все твои секреты. Знаю все, что ты скрываешь от меня.
—Секреты? Какие же это секреты? — заглядывая Батыру в глаза, ласково спросила Салтанат.
Батыр о чем-то задумался и не ответил ей...
В последнее время улицы все больше пустели, казались унылыми, словно и они устали нести на себе тяжелую ношу жизни. Из дома в дом двигались теперь чаще всего горе и печаль.
Дым струился из труб и, пробиваясь сквозь листву деревьев, растворялся в голубизне неба. Издали донесся звон скользящего по рельсам трамвая. Город начинал новый трудовой день. Салтанат и Батыр дошли до дома Батыра. Юноше не пришлось уговаривать Салтанат зайти — Салтанат и самой хотелось еще побыть с Батыром, помочь ему прибрать дом, в который после смерти матери он заглядывал редко.
Салтанат вошла во двор и тут же взялась за уборку. Батыр занялся книгами и тетрадями. Он перебирал их, складывал в стопки, не переставая между делом шутить. Но девушка упорно молчала, и, когда Батыр вынуждал ее что-то сказать, она отделывалась краткими ответами. Непринужденного разговора не получалось.
Прибрав айван, Салтанат решила подмести порядком запущенный двор. По краям арыка, под кронами деревьев полным-полно травы и опавших листьев. Давно здесь не убирали. Салтанат припомнились слова матери, сказанные о Батыре: «Единственный сын — единственная опора. Только он не даст угаснуть светильнику родителей. Вот Мехриниса хоть и родная сестра его матери, а разве оставит она свое хозяйство, разве переберется в дом покойной? Никогда!» Лишь теперь вдруг поняла Салтанат, что значит не дать угаснуть светильнику родителей. Нужно жить в их доме, содержать его в порядке, соблюдать родительские обычаи. Салтанат не обвиняла Батыра. Что он мог сделать, бедняга, убитый горем? И разве он навсегда ушел жить к тетке?
Себя Салтанат мысленно упрекала. Почему же она-то не помогла парню? Конечно, сразу же поползли бы слухи. Ох уж эти слухи! Вырвать бы языки тем, кто их распускает...
Вдруг струйка холодной воды ударила Салтанат в шею. Девушка вздрогнула от испуга, вскрикнула, отбросив метлу. Обернувшись, увидела Батыра с пустой пиалой в руке.
—Как не стыдно! Разве можно так! Я же подумала, что сползла змея с дерева.— Салтанат густо покраснела, голос ее дрожал.
Батыр почувствовал себя виноватым.
—Прости. Не подумал, что напугаю.— Он осмотрел прибранный двор, с благодарностью в голосе сказал: — Оказывается, у девушек руки золотые, Салтанатхон.
—Только ли руки? — Салтанат поправила волосы, улыбнулась. «Пусть не думает, что сержусь».— Был бы у тебя мешок...
—Есть у меня мешок.— Он быстро спустился в подвал и вернулся с мешком.
—Давай я буду держать, а ты насыпать,— предложила Салтанат.
Батыр взял лопату и принялся набивать мусор в мешок.
Пока они прибирали в доме и во дворе, поставленный Батыром самовар закипел. Салтанат достала пиалы, Батыр принес сохранившуюся дома сухую лепешку и несколько яблок.
Почему-то и за завтраком разговор у них не клеился. «Точно один из сада, а другой с гор»,— подумала Салтанат.
—Ты обиделась, что я сказал, будто знаю твои секреты? — спросил Батыр.
—У меня нет секретов. Просто я тоже хочу на фронт,— сказала Салтанат, передавая ему пиалу.
—Не поедешь!
—Почему не поеду? Поеду!
—Не поедешь! Я тебе приказываю — не поедешь!
—Ого, ты совсем как командир.
—Я и есть твой командир. Ты обязана выполнять мои приказания!
Салтанат разбирал смех, она поперхнулась.
—Есть выполнять приказания! Разрешите пожаловаться на вас вышестоящему командиру.
—Смотри, ты и устав успела изучить! — удивился Батыр и серьезным тоном сказал: — Не разрешаю. Ты обязана выполнять мои приказания!
Они стали убирать дастархан.
—Ой,— вдруг воскликнула Салтанат, взглянув на стенные часы,— опоздала на работу!
Она поспешно надела туфли, сняла сумку с гвоздя на столбе, спустилась во двор и, кивнув Батыру, зашагала к калитке. Батыр догнал ее. Они молча грустно посмотрели друг на друга.
—Я пойду, Батыр-ака,— с трудом выговорила Салтанат, не двигаясь с места,— вечером приду.
Она отвернулась, но не смогла сдержать слез. Ее голова упала на грудь Батыра. Он ласково гладил девушку по плечу. Косички Салтанат рассыпались по спине. От ее волос приятно пахло гвоздикой.
Глава третья
В жаркую погоду люди стремились к Анхору. От полноводной реки веяло прохладой, дул легкий ветерок, шелестели листья, журчала вода. По берегам Анхора застыли высокие тополя, величественно вскинув свои кроны, низко склонились плакучие ивы, опустив к речным волнам тысячи мелко заплетенных зеленых косичек.
Чайхана стоит на самом берегу. Справа от террасы тянется большой цветник. По краям цветника растут райхан, чабрец, аш-райхан, ходжи-райхан, тог-райхан[22], а в середине розы — красные, белые, желтые, черные. Каждый, кто приходит в чайхану, обязательно задерживается возле цветника: понюхать душистый райхан, сорвать маленькую веточку.
А влюбленный в цветы Ариф-ата ходит с самого утра с заткнутым за ухо пучком райхана и, даже когда ложится спать, кладет букетик рядом с собой. Говорит, будто, если не чувствует запаха райхана, плохо спит и дела у него не ладятся. Будто и певчие птицы, пьянея от этого запаха, заливаются волшебной трелью, будто соловьи не могут петь, не надышавшись вдоволь ароматом райхана. Если уж начнет Ариф-ата рассказывать о свойствах цветов, собеседник только диву дается. Ариф-ата перечислит множество видов одного только райхана и подробно расскажет об их особенностях. По его мнению, среди цветов, и не только среди цветов, даже и во всем растительном мире нет цветка душистее, чем райхан. Райхан неприхотлив, не доставляет лишних хлопот, растет себе запросто, не требуя особого ухода. Не вянет от дождей, не сохнет от жары. Он радует человека своим запахом и придает аромат пище.
Поздней осенью Ариф-ата собирает листья аш-райхана, заботливо подсушивает их в тени, толчет и ссыпает в стеклянные флакончики. Ариф-ата и зимой всегда носит при себе сухой райхан, завернутый в клочок бумаги. Если доводится ему идти куда-нибудь в гости, он и там подсыпает в фарфоровую чашку щепотку, а остальное передает другим, и при этом, пользуясь случаем, Ариф-ата опять начинает рассказывать о свойствах райхана. Все в махалле, стар и млад, знают о пристрастии Арифа-ата к этому цветку. Многие, следуя его примеру, выращивают райхан.
Вот уже несколько лет, как Ариф-ата работает в чайхане у Анхора. Он сам сколотил топчаны, разбил вокруг цветник и сад. В летние знойные дни во всей округе трудно найти такое же прохладное и живописное место.
Летом на берегу всегда шумно: здесь и чаевничают, и газеты читают, и готовят плов в складчину, а мальчишки, навесив на уши веточки черешни, с увлечением играют в «акизак», пускают по течению реки какой-нибудь предмет, привязанный к нитке. Любители певчих птиц приносят сюда клетки с тыквенным дном, развешивают их на ветки тала[23] и устраивают состязания: чья птица лучше поет. Ариф-ата на этих соревнованиях главный судья.
По воскресным дням берег Анхора становился особенно многолюдным. Приходили аския-базы — острословы, состязающиеся в придумывании острот экспромтом, музыканты, певцы. Люди не умещались на террасе чайханы; не только курпачей, но и паласов не хватало. Устраивались, расстелив где попало домотканые паласы и циновки. Берег Анхора превращался в место народных гуляний. В такие дни у Арифа-ата было много работы. «Пожалуйте, пожалуйте, милости просим!» — то и дело восклицал он, приветствуя посетителей. Он хлопотал с радостным, как у юноши, задором, чувствуя себя на седьмом небе от многолюдья.
Так бывало каждый год до самой поздней осени, пока Анхор не покроется желтыми листьями, а вода в сархумах — ледяной пеленой.
