Леонид Конторович - Колька и Наташа
— Вы чего тут? — не понимая, что происходит, спросила она.
— А мы хотим, бабуся, берег укрепить, — бойко тряхнув косичками, ответила Наташа, — чтобы вас не заливало.
— Вот как, — только и смогла сказать старушка. И начала помогать им.
Купаясь в прозрачно розовом воздухе, выплыло, наконец, из-за реки солнце. Подростки вспотели. Колька снял рубашку. «О це дило», — подумал Вася и последовал его примеру. Генка, конечно, тоже не мог отстать от них. Расставшись с рубашкой, он почувствовал себя героем и, окончательно забыв о своих опасениях, затянул песню.
Ефросинья Ильинична встревожилась.
— Голубчик ты мой, не шуми, христом богом прошу! Ежели самого разбудим, тут уж…
Старушка с опаской посмотрела на новый дом с зелеными наличниками.
— Кого это «самого»? — гордо опираясь на лопату, полюбопытствовал Генка.
— Да нечто не знаете? Павла Константиновича?
Но для ребят это имя было пустым звуком. Лица их выражали недоумение.
Между тем, из ближайших домов стали появляться люди.
Белобрысая, небрежно одетая женщина, слегка окая и растягивая слова, спросила:
— И чего это ты, ласковая, заместо петухов добрым людям сон нарушаешь? — колючие глаза ее вперились в старушку.
Ефросинья Ильинична растерянно улыбнулась и выронила ковш, из которого поила ребят.
— Бабуся, — подбежала к ней Наташа и подняла посудину. — Не бойтесь ее.
Но властное лицо женщины даже не дрогнуло. Чувствовалось по ее поведению — на этой улице она хозяйка. Наташу и мальчишек она не замечала, будто их совсем не было.
— Запрудить ручей затеяли, чтобы всех затопило. Люди добрые! — обратилась она к окружающим. — Гнать надо подлецов!
Кто-то робко попытался защитить молодых строителей.
— Никого не затопят. Ильиничне помогают. Чего худого? Бог с ними.
— Бог с ними? Нет!.. Паша, Паша, — захлебываясь в крике, позвала она и угрожающе двинулась к ребятам.
Назревали опасные события. Что-то надо было делать, причем срочно, не откладывая.
— Минор, Наташа, взялись-ка все за работу! — крикнул Колька. — Быстрее!..
Из дома с зелеными наличниками, грузно ступая, вышел мужчина. Он как-то сразу бросался в глаза. «Военный, что ли?» — подумал Колька. Без рубахи, в широких галифе из темного байкового одеяла, с черной блестящей кожей на коленках он шел медленно, щурясь от солнца и зевая:
— Чего звала? — обратился он к жене. Послушал объяснение, снова зевнул и направился к подросткам. Шел по-прежнему не торопясь, будто на прогулке. Но в каждом его движении, в каждом шаге таилась угроза. Подростки прекратили работу. Ефросинья Ильинична, поминутно меняясь в лице, стояла рядом с ними.
И вдруг до сознания Кольки дошла вся нелепость их поведения. Почему они прекратили работу? Они ведь ничего плохого не делали.
— Это Рыжий козел, — пробормотал Генка. — Он приходил когда-то к отцу. Дерется, спасу нет. Ручищи-то, глядите какие.
Рыжий козел приблизился к незаконченному сооружению, покачал головой.
— Крепко вбили, только ить гнилые, — и перевел водянистые глаза на Ефросинью Ильиничну, у которой вдруг по-детски жалко дрогнули губы.
— Гнилые, Павел Константинович, гнилые.
— Так не лучше ли все это убрать, Ефросиньюшка…
— Зачем же? — выкрикнул Колька. — Они не гнилые, они хорошие!
— А ежели хорошие, тем хуже, — глядя на Кольку сверху вниз, буркнул Рыжий козел и толкнул босой ногой доску. Постройка вздрогнула, но устояла.
— Вон оно что, — процедил он. — А и впрямь крепкие, — и выдернув у Каланчи ломик, начал ломать сооружение.
— Что вы делаете? — закричал Колька.
Каланча схватил валявшуюся рядом палку и замахнулся на мужчину, но тот сильным ударом отбросил его в грязную канаву.
…Через мгновение Рыжий козел разрушил постройку.
— Еще раз попадетесь, пеняйте на себя! — сказал он и пошел домой.
Каланча вылез из канавы, отряхиваясь от грязной воды. Лицо у него стало серым. Рыжий чуб — его гордость и краса — жалко повис.
— Ладно, он еще у нас поплатится.
Генка пытался всех успокоить:
— Не сегодня, в другой раз свое сделаем!
«В другой раз, — с горечью подумал Колька. — Когда это будет? Что мы против Рыжего козла?»
Огорченные ребята подбирали инструмент. Пришлось уходить.
Глава 5. В гостях у морского волка
Потерпев поражение от Рыжего козла, Колька и его друзья решили пойти к Глебу Дмитриевичу.
— Только с ним и можно посоветоваться, — говорил Колька.
— Это верно, — соглашался Генка. — Но дело тонкое, щекотливое! У нас ведь у самих рыльце в пуху: доски-то стащили.
Каланча презрительно хмыкнул: «И до чего этот Минор любит простое дело мутить».
— Ну, взяли несколько плюгавых досок, чего шуметь?
Однако разговоры Генки посеяли сомнения. Ребята чувствовали, что Минор в какой-то степени прав.
У дома Костюченко Каланча вдруг закашлялся, весь покраснел.
— К матросу я не ходок, — махнув рукой, с трудом выговорил он, — не могу, топайте сами…
«Боится, чтобы Глеб Дмитриевич не заподозрил, что забор разобрали с его легкой руки», — подумал Колька.
— Идем! — взял он за рукав Васю. — Он на тебя не подумает.
Вася сразу перестал кашлять.
— Ничего я не боюсь! Ясно? Ждать буду, на углу. — И гордо пошел.
…На стук вышла Ольга Александровна. Совсем недавно учительница и матрос поженились, что очень удивило ребят и к чему они еще не совсем привыкли. Она обрадовалась детям, схватили Кольку и Наташу за руки и втянула в комнату.
— Мы, Ольга Александровна, к Глебу Дмитриевичу по делу, — отбивался Колька, — мы к нему!
— Глеб Дмитриевич сейчас появится. Он занят важным делом. Посуду моет!
Слова ее поразили мальчишек.
Глеб Дмитриевич, бесстрашный морской волк, и вдруг моет посуду…
Только Наташа приняла удивительное сообщение спокойно: «А что тут такого? Подумаешь!»
В комнату, в тельняшке, крепко прижимая к груди тарелку и неумело вытирая ее, большой и сильный, вошел Глеб Дмитриевич.
— Флотцы, — обрадовался он и кинул тарелку в полотенце на кровать. — Флотцы! Молодцы, что пришли.
Тем временем учительница поставила на стол противень, накрытый салфеткой. Матрос провозгласил:
— А что под салфеткой? Пирог! С картофелем, луком, перцем и постным маслом. Еще ни один король в мире не едал такого. Изготовил главный кок, — указал он на жену.
— Вместе пекли, — ответила Ольга Александровна.
— Морячки, за стол. Товарищ кок! В шкафу тарань и мамалыга.
Ребята застеснялись, не решались притронуться к пирогу.
— Лавируете? — усмехнулся Глеб. — А ну-ка, на абордаж!
Деваться было некуда. И пирог начал быстро убывать. Ели, облизывая пальцы, боясь обронить крошку.
«Голодно живут, — с болью в сердце думал Глеб Дмитриевич, — очень голодно. Хорошо бы до нового учебного года определить куда-нибудь подростков. Целое лето впереди. Но нелегко. Безработица. Разве только на Норенский? А вдруг испугаются? Надо с ними поговорить».
…Когда все мыли тарелки, Колька вспомнил: Каланча голодный ждет на улице. Расстроенный, он опустил голову, приуныл.
— Что с тобой? — заинтересовался матрос.
Колька сбивчиво поведал о последних событиях, ни словом не упомянув о Васе. Костюченко неожиданно спросил:
— А как дружок твой, Вася? Где он сейчас?
Колька невольно посмотрел в окно.
Матрос направился к двери и через некоторое время привел упиравшегося Каланчу.
— Оля, дай этому юнге что-нибудь пожевать, а то он меня проглотит, как акула кильку.
Глеб Дмитриевич успокоился только тогда, когда Вася освоился с обстановкой и набил рот едой.
— Что о вашем деле можно сказать? — задумчиво начал он. — Конечно, этот человек поступил хуже последнего босяка. О заборе и Ефросинье Ильиничне. Надо ее взять на буксир, перебазировать в буржуйскую квартиру! На доски следовало, конечно, взять разрешение. А сейчас предлагаю оставить этот вопрос. Газеты-то читаете? Нет. Значит не знаете, что рабочие бывшего Норенского завода приступили к ремонту первого буксира? Это, братишки, понять надо. Еще где-то воюем, отбиваемся от иностранцев, гоним гидру с родной земли, а уже мир строить начали…
Он оглядел ребят, широко улыбаясь.
— Вот что. Чтобы не скучать не мели, давайте-ка, поступайте на судоремонтный. Не вредно до начала учебного года поработать, к заводской жизни приучаться. Да и помогать пролетарской революции надо. И, кроме того, — шутливо закончил он, — мускулы окрепнут и станут во какими! — Он согнул правую руку, играя мощными бицепсами.
Колька, Наташа и Генка слушали матроса и не верили своим ушам. Неужели им предлагают такое замечательное дело? И только Каланча незаметно состроил кислую физиономию: «Не больно-то приятно, — подумал он, — менять привольную жизнь на заводскую». Но мысли свои вслух не высказал.
