Александр Кононов - Верное сердце
Он был совсем уже недалеко, шагах в пятнадцати, не больше, когда семиклассники, не разгибаясь, начали приплясывать на звонкой, скованной морозом мостовой.
В семнадцать лет можно танцевать, даже согнувшись в три погибели.
Некоторое время слышно было только повизгиванье и скрип снега… Потом раздался голос Стрелецкого:
— Стойте! Я вас узнал, голубчики!
Но семиклассники не согласны были стоять. Наоборот — поскакали галопом по улице. Надзиратель, слегка задыхаясь, поспешил следом. Он прошел так близко от Гриши, что тот услышал резкий на морозе, знакомый запах духов.
Впереди кто-то из семиклассников взвизгнул дурашливым, явно измененным голосом:
— Тоже мне еще, Нат Пинкертон нашелся!
Другой глухо пробубнил, видно из-под шинели:
— Брось, Колька, не пересаливай!
— Коля, остановитесь, — сейчас же отозвался надзиратель ласковым тоном.
Реалисты дружно захохотали.
Но каково было положение Гриши. Положение его было опасное. В любую минуту Стрелецкий мог вернуться, не догнав семиклассников, — ну где ж ему догнать длинноногих? Он и сам, видно, не рассчитывал на это, а преследовал виновных просто так, из упрямства или надеялся узнать кого-нибудь по походке, по голосу… Может быть, фуражку кто обронит в азарте на мостовую. Мало ли какая случайность может произойти.
Опытный был человек Виктор Аполлонович Стрелецкий.
Вот он и остановился: в глубоком снегу темнело круглое пятно — ну, так и есть, кто-то из семиклассников потерял фуражку!
Фуражка эта спасла Гришу.
Надзиратель возвращался назад, разглядывая свою находку. Он так был занят этим, что опять не заметил Григория Шумова, приросшего к доскам забора (будь забор чуть пониже, Гриша давно бы перемахнул через него и — милое дело — отсиделся бы на огороде, в мягком сугробе).
Виктор Аполлонович остановился в пяти шагах, мурлыкая:
— Так, так… головной убор установленного образца… Сильно поношенный. А вот тут на подкладочке мы найдем и буквы… да, да. Редкий юнец, будь он даже… будь он даже поклонником господина Чернышевского… редкий удержится, чтоб не увековечить своих инициалов. Ну, это мы, однако, разглядим в иной обстановке.
Надзиратель любовно провел рукой по трофейной фуражке, погладил ее и, сунув под мышку, не спеша ушел.
Гриша переждал, пока скрип его шагов не замер окончательно, а потом пошел домой. Семиклассники исчезли бесследно. Он шагал один по ночному городу, и не страшны ему были ни хриплый лай сторожевых псов, ни безлюдье пустых улиц, ни возможные встречи с разбойниками, о которых так любила рассказывать курносая Настя, когда мадам Белковой не было дома.
Никого он теперь не боялся.
Даже сразиться ему хотелось сейчас с кем-нибудь — не на жизнь, а на смерть, чтоб показать свою отвагу. Но показывать было некому и не на ком… На улице — ни души.
Гриша уже прошел мимо магазина братьев Ямпольских, — окна магазина были наглухо закрыты ставнями из волнистого железа. А вот и заведение Познанского… Какая-то фигура осторожно отделилась от двери пивной и неслышно стала удаляться. Да это Дзиконский!
— Стой! — неистово завопил Гриша и бросился вслед за врагом.
И семиклассник Дзиконский бежал!
То ли потому он решил скрыться, что боялся огласки (скорей всего, не для похвальных дел оказался он ночью около пивной), то ли вопль Шумова на самом деле его испугал, но сын полицмейстера поскакал так резво, что куда там его догнать! Ноги-то у него длинные…
Гриша, однако, не отчаивался, летел сам изо всех сил — долго, время от времени грозно крича:
— Стой! Стой, Дзиконский!
Наконец крикнул:
— Трус!
И остановился.
Не было свидетелей его победы. Остервенелые псы лаяли в подворотнях в ответ на его крики, да свистнул где-то далеко паровоз, видно маневровый.
Гриша постоял, отдышался малость и повернул домой.
15
На большой перемене к Стрелецкому подошел Витол и спросил вежливо:
— Разрешите вопрос?
И, словно по сигналу, вокруг сразу сгрудилась толпа старшеклассников.
Надзиратель, беспокойно оглядываясь, кинул Витолу:
— Ну-с?
— Говорят, что вы служили в сыскном отделении.
Глаза Виктора Апполлоновича сузились.
— А кто именно это говорит?
Витол стоял выпрямившись, руки по швам. Карие его глаза на румяном лице смотрели весело.
— Если мой вопрос неуместен, прошу прощения. Но: я слышал…
— Вот вы и скажите, от кого слышали.
— Если это предосудительно…
— Это более чем предосудительно! — Голос Виктора Аполлоновича сорвался.
— Что именно предосудительно: служить в сыскном отделении или сказать об этом громко?
— А вам вообще не полагается говорить громко, — прошипел Виктор Аполлонович бледнея. — Вам потише, потиш-ше надо быть, мой милый! Думаете, вам все сойдет, как первому ученику? С плохим баллом по повелению ученики перестают быть первыми, запомните-ка это!
Он быстро — на каблуках — повернулся к собравшимся за его спиной реалистам. Кроме зрелых семиклассников, сюда успели прибежать ученики из других классов. Прискакали и приготовишки во главе с Довгелло, Никаноркиным, Шумовым… Их привлекло необычное многолюдье.
— Эт-то что? Сборище? — закричал надзиратель. — А-а… все понятно! Вы их подговорили, своих достойных сообщников, господин Витол? Подстрекательство!
И толпа отхлынула. Чей-то молодой басок прогудел недовольно:
— Не то получилось…
— Не то? Не то получилось? — прошептал Стрелецкий.
Шея у него вытянулась, плечи поднялись; засунув руки в карманы, он хищно вглядывался в реалистов. Но перед ним были уже одни только спины — реалисты поспешно расходились во все стороны.
— Не то получилось, господин Витол! — Виктор Аполлонович повернулся, но и Витола уже не было вблизи.
Ушли старшие, а за ними и малыши. Перед надзирателем стоял лишь один Гриша Шумов — этот зазевался, конечно. Он зазевался, и откровенное любопытство, написанное на его круглом лице с широко раскрытыми глазами, могло рассердить кого угодно, а не только Виктора Аполлоновича Стрелецкого.
Несколько долгих секунд надзиратель разглядывал Шумова. Потом процедил сквозь зубы:
— А тебе что тут надо, голубчик? Ступай-ка за мной!
Он зашагал по коридору с быстротой, для него необычной, даже полы его мундира развевались на ходу. Григорий Шумов еле поспевал за ним.
Грише как будто нечего было опасаться. Разве что надзиратель заметил все-таки его вчера ночью на Ново-Садовой? Не может этого быть! Если б он заметил, задержал бы Гришу на месте. А может, схитрил? Нарочно прошел мимо… Все равно — не страшно теперь. Гриша на улице не плясал, шинель себе на голову не напяливал, «пинкертон» не кричал. А что попался он в поздний час — про то знает Федор Иванович. Он защитит: Гриша был его гостем!
Между тем Виктор Аполлонович привел Шумова в знакомую уже комнату с коричневой дверью. По-прежнему стоял здесь пыльный глобус на шкафу и орел с лысой головой, сгорбившись, хмуро глядел на вошедших желтыми глазами.
Надзиратель подошел к конторке, вынул истрепанную синюю тетрадку, осторожно поплевал себе на пальцы и начал листать страницы; углы их, порядком замусоленные, уже успели свернуться трубочками.
— Ну вот, голубчики, — бормотал Стрелецкий про себя, — вот она, книга вашего живота. — И, повернувшись к Грише, сказал громко: — Здесь всё записано! Всё! Про тебя тоже, Шумов Григорий.
Виктор Аполлонович взял карандаш, пометил что-то в тетрадке.
— За тобой накопилось уже восемьдесят пять копеек. Я бы мог подождать, конечно… Но, к сожалению, сейчас не могу. Деньги-то эти идут в пользу сирот. А ты и не знал этого? Наступает конец года, благотворительный комитет готовит отчет. Понял? Нет? Ну, а что тебе платить полагается, это ты понял? Что ты должен сейчас же, немедленно внести долг, это-то, я думаю, понятно!
Он откинул щегольские полы своего мундира, заложил руки за спину, прошелся по комнате.
Потом остановился перед Гришей:
— У тебя нет денег?
— Нету.
— «Нету»!
— Сейчас нету. Я отдам, только не сейчас.
Надзиратель опять походил по комнате, подошел к окну, постоял отвернувшись.
Затем проговорил как бы в раздумье:
— В конце концов я мог бы и не получать с тебя этих денег. Да, да… Я мог бы просто внести их вместо тебя. И я решил оказать тебе эту услугу… — Он снова повернулся к Грише: — Это ведь услуга, не так ли?
Гриша молчал.
— Но с условием, голубчик: услуга за услугу! Ты слышал, о чем говорил Витол? Ну, сегодня, перед тем как подойти ко мне. Слышал?
— Не слыхал.
— С кем он говорил, видел?
— Не видал.
— Не слыхал, не видал! Однако ж ты был там все время, я сразу тебя заметил. Ну хорошо, положим — ты ничего не слыхал и не видал. Но слухом земля полнится. Скажи, если бы тебе случайно удалось — ну, скажем, через своих друзей — узнать, с кем и что именно говорил сегодня Витол, ты ведь не скрыл бы этого от меня?
