Александр Кононов - Верное сердце
— Нет. Не ладно.
— Ну почему ж, Федор Иванович!
— Во-первых, нос у тебя не дорос. Ничего не поймешь ты в небесных обстоятельствах.
— Ну и пусть не пойму! Я только гляну. Гляну — и уйду.
— Во-вторых, наблюдать светила можно только когда хорошенько стемнеет. Ну, а тогда тебе на улицу и носу показать нельзя.
— А семиклассникам можно?
— А семиклассникам можно. Это им по программе положено. Они являются ко мне на практические занятия — законное дело. А тебе ночью из дому выходить строго запрещено. — Он поглядел на Гришу и усмехнулся: — Вот, кум пожарный. Это тебе не пожар тушить.
Гриша обиделся, замолчал. Была б у него у самого такая труба, он не поскупился бы: гляди в нее на звезды кто хочет, хоть весь народ, не жалко!
— Знаешь что? — спросил Арямов (видно, он хотел все-таки утешить Гришу). — Приходи ко мне в воскресенье. Только днем, конечно. Хочешь?
— Не хочу.
— Э, значит не выутюжил тебя еще Стрелецкий?
— Нет, не выутюжил.
— Да я ж тебя в гости зову, чудак! В таких случаях не говорят «не хочу», а говорят «спасибо».
— Спасибо.
— Или так: «Спасибо, не могу, я занят, видите ли».
— Я занят, видите ли.
— Дела, дела и еще раз дела? Так, что ли? — спросил учитель, видимо забавляясь.
— Так.
Мимо прошел Коля Никаноркин, поклонился Арямову и изумленно поглядел на Гришу. А пройдя, оглянулся целых три раза.
Изумление приятеля немножко утешило Григория Шумова.
— Значит, выходит так, — продолжал Федор Иванович: — по воскресеньям днем ты занят, а в будни вечером свободен? Складно ли придумано?
— Складно, Федор Иванович! — Гриша опять взмолился: — Ну что вам стоит?
— Мне-то ничего не стоит. Как бы тебе самому дорого не обошлось. Воспитанник приготовительного класса — на улицах ночного города! Страшная картина!
Видно было, что Арямов шутит. А раз шутит, надежда еще не потеряна.
— Федор Иванович!
— Страшная эта картина может кончиться записью в кондуит.
Незаметно они прошли мощенные камнями улицы. Начались деревянные мостки, скоро и огороды покажутся. Э, да Федор Иванович живет на самом краю города… Летом тут, положим, хорошо — как в деревне.
— Федор Иванович, — начал Гриша высоким голосом, — я согласен прийти к вам днем…
— Польщен, — улыбнулся Арямов.
— Но только если я просижу у вас до самого вечера. А вечером вы мне покажете звезды.
— Дались тебе эти звезды! Ну, а после этого опять-таки в поздний час пойдешь домой? И встретишь надзирателя? Или инспектора?
— Не встречу. Авось.
— Авось да небось. Нельзя?
— Можно, Федор Иванович, ей-богу можно!
Арямов остановился:
— Ну, вот тут я и живу.
Гриша кинул вокруг себя быстрый взгляд: дом приметный — со светлицей наверху, над крышей. «Там он свою трубу и держит», — подумал Гриша. Улица была ему известна, называлась Ново-Садовой. «Садовая» — потому что поблизости сады и огороды, а почему «Новая» — это неизвестно.
— Так как же нам с тобой быть, кум пожарный? — спросил Федор Иванович. — Надо что-то придумать.
— Надо.
Им обоим теперь было ясно, что после такого долгого разговора простым отказом Арямову не обойтись. То есть другой человек, может, и обошелся бы, а Федор Иванович — нет, посовестится. Если не умом, так сердцем Гриша это понял и теперь стоял, ждал.
— Разве вот что… Закрой-ка рот!
Гриша послушался, даже зубы сжал.
— Вот что: знаешь ты Витола, из седьмого класса? Ну, Витол, лучший ученик, краса и гордость реального училища!
— Знаю, — ответил Гриша, хотя даже и не слыхал ничего о существовании Витола.
— Если он возьмет тебя с собой, под свою опеку, тогда ладно уж, приходите вместе. Завтра в восемь вечера. Если только небо будет ясное. Понял, кум пожарный? Значит, два условия: если Витол согласится привести тебя с собой и если на небе не будет облаков. Постиг?
— Постиг.
— А одному мужчине из приготовительного класса, хотя бы и столь доблестному, как ты, ходить ночью по городу строго воспрещается. До свиданья!
На другой день погода была ясная. На небе — с утра ни облачка. Гриша ликовал, что и было замечено зорким Колей Никаноркиным. Он спросил придирчиво Гришу:
— По какому это случаю ты шел вчера вместе с Арямовым?
— Так. Разговор был.
— О чем разговор?
Гриша замялся. Рассказать обо всем Никаноркину — значит, придется тогда и Никаноркина позвать с собой. Не позовешь — обидится. А Федор Иванович двоих не пустит. Одного-то не хотел, а тут двое явятся!
— Ладно, потом поговорим, — сказал он отворачиваясь.
— Сейчас рассказывай! — потребовал Никаноркин.
— Да о чем рассказывать-то?
— О чем вы говорили с Арямовым?
— Ну вот… пристал! О звездах, конечно.
— Ага. Ну, и на чем же вы договорились? Пусть, мол, звезды висят на своем месте?
Гриша молчал.
— Пусть висят?! — грозно спросил Никаноркин.
— Они не висят, — упавшим голосом ответил Гриша. — Персиц говорит — они двигаются.
— «Двигаются»! Добром говорю: рассказывай все по порядку!
И как только Гриша мог забыть про Никаноркина? Человек копил по две копейки, скопил для него два двугривенных (правда, они прахом пошли из-за неверного Делюля), начал учить его чистописанию — да так толково, что у Гриши уже повысились баллы по этому скучнейшему в мире предмету (на этой неделе Невинный поставил ему первую четверку), — как же мог Гриша после всего этого забыть, не замолвить слово Арямову: дескать, есть у меня друг, зовут его Колей Никаноркиным…
— Молчишь! — воскликнул Коля Никаноркин. — Ну, молчи… Я все равно дознаюсь!
…Вот почему с таким стесненным сердцем шел в тот день Григорий Шумов — еще засветло — на Ново-Садовую улицу.
Дорога была дальняя, и у него хватило времени обдумать, как он напросится прийти к Арямову еще раз — вместе с товарищем.
Но вот и дороге дальней конец, а сумерки только еще начинаются; первая звезда, еще бледная, возникла в небе высоко над светелкой. В светелке-то Федор Иванович, должно быть, сейчас уже ладит свою трубу.
Гриша принялся терпеливо ждать, спрятавшись за старую яблоню, что росла у самого арямовского дома. Мороз к вечеру стал злей, пришлось поплясать на снегу, чтобы согреть озябшие в холодных штиблетах ноги.
Через час, не раньше, приветно озарилось окно светелки — чем-то оно напоминало янтарные огни в домах давно знакомого книжного города…
Звезда над крышей стала ярче, налилась живым, переливающимся розовым светом.
Должно быть, наступил заветный час: появились на улице семиклассники. Их было много, и среди них — рослый Витол. Гриша еще утром разыскал его в училище, разглядел как следует. Но навязываться не стал: надо еще семикласснику вести приготовишку за ручку к Арямову! Да и Грише это не нужно, он ходил с Яном ночью в темный лес — не испугался!
Надо сделать так: как только Витол войдет в дверь, Гриша за ним следом!
Семиклассники для чего-то долго совещались перед домом, где жил Арямов. Потом один из них, решившись наконец, взялся за висевшую на проволоке деревянную грушу — ручку звонка.
Дверь скоро открылась. Гриша опрометью перебежал дорогу и проскользнул через порог — вслед за семиклассниками.
Встретил их сам Федор Иванович. Он был в какой-то особенной куртке со шнурами. Нарядная вещь, ничего не скажешь.
Ученики, конфузливо суетясь, двинулись за Арямовым, и Гриша попал — за спинами других — в комнату с необыкновенными стульями, обитыми кожей. И два шкафа там были, снизу доверху уставленные книгами. На огромном столе красовался бронзовый медведь с рогатиной; он охранял большие чернильницы, а рядом с чернильницами на зеленом сукне лежал для чего-то фарфоровый лапоть. Все было здесь красиво, и Гриша подумал: вот в таких комнатах и живут ученые люди, которые знают всё про землю и про небо. Не богачи (Арямов, конечно, не был богатым), а именно умные люди, которым хорошая книга, может, дороже всего на свете.
Отсюда по скрипучей деревянной лестнице все поднялись в светелку, и там-то (Гриша угадал) стояла, направив в окно свое дуло, знаменитая труба.
Потом Гриша забыл обо всем. Он сидел (его со смехом усадили первым), глядя перед собой в кругленькое стекло, — оно было холодное, если прислониться к нему глазом. Далеко перед ним (он об этом все время помнил), страшно далеко, может на тысячи-тысячи верст от него, величаво простиралась снежная мерцающая мгла.
Когда это волшебство кончилось, Арямов сказал:
— Ну, теперь вы обязаны выпить со мною чаю!
А семиклассники стеснялись, краснели, подталкивали для чего-то друг друга локтями, пробовали шутить — не совсем удачно, даже Гриша заметил: не очень-то выходило у них это!
