Бердибек Сокпакбаев - Чемпион
— Иди домой, детка, — сказала мне старуха, — Жанаржан, проводи его, отгони собаку.
Мне не хотелось бесить пса, и я решил перемахнуть через забор. Пусть Жанар еще раз убедится в том, что я неплохой физкультурник. Хотя бы этим я понравлюсь ей.
— До свидания, — говорю я и с разбега прыгаю на забор.
Но и на этот раз меня постигла неудача. Штаниной я зацепился за острый конец перекладины и мешком свалился на землю уже на улице. Ударился я довольно ощутимо. Однако позор ведь страшнее смерти. Я мгновенно вскочил и дал ходу без оглядки.
За моей спиной громко хохотали Жанар и бабушка.
* * *
Я лежу в потемках и чувствую себя страшно одиноким. Почему я не в лагере вместе с ребятами, зачем я обидел Жанар?
«Извини меня, — шепчу я, — я поступил грубо». В темноте передо мной всплывает лицо Жанар. Она глядит на меня с укором. Жанар, Жанар! Разве я этого хотел?
Ты вспомни, сколько бы я ни налетал вихрем на других девочек, тебя я никогда не трогал и ничем не обижал. Когда же меня отчитывает учительница или директор, не в твоем ли взгляде я всегда нахожу поддержку?
И я думаю о том, как закончу десятый класс и уйду служить в армию. Жанар, конечно, уедет в Алма-Ату и поступит в институт. Вот тогда-то я буду писать ей письма в стихах. Она мне обязательно ответит. Может быть, она начнет свое первое письмо так: «Дорогой Кожа!..» Вот было бы хорошо!
И я снова, в который раз, начинаю мечтать о своем будущем.
...Непроглядная тьма окутала землю. Идет проливной дождь. Грохочет гром, и то и дело вспыхивают яркие молнии...
...На берегу горной реки стоит суровый пограничник. Это я выполняю свой воинский долг.
Пользуясь ненастной погодой, темной ночью, коварный враг пытается нарушить священную советскую границу. Он даже послал танки, которые валят деревья, как траву. Я приготовил противотанковые гранаты, залег в кусты, жду...
На меня со страшным грохотом движется танк. Он подполз уже совсем близко. «Пора», — решаю я, встаю в рост и бросаю гранату. Прямо в цель. Танк взорвался. То же я проделываю со вторым и третьим танком.
Подлые враги полегли у самой границы, но не ступили на нашу землю.
Весть о моем поступке облетает всю страну. Мне присваивают звание Героя Советского Союза. В газетах печатают мои портреты. Интересно, что думает обо мне сейчас Жанар?
Я возвращаюсь из армии. Моя грудь увешана орденами. Ярче всех сияет звездочка Героя.
Встречать меня выходит весь аул. В руках у них букеты цветов. В толпе встречающих я вижу Жанар. Мы бросаемся друг к другу, как Козы и Баян после долгой разлуки.
— Жанар!
— Кожа!
Мы крепко обнимаемся. В это время меня кто-то трогает за плечо. Я оглядываюсь и вижу группу учителей во главе с директором школы Ахметовым.
— Молодец, Кожа! — говорят учителя хором. — Ты, оказывается, настоящий батыр. Мы это не знали и напрасно ругали тебя раньше...
— Прости, — говорит Ахметов.
— Да, — отвечаю я, прежде чем простить, — постоянным обсуждением на педсоветах вы не давали мне покоя.
— Мы же не знали, — виновато повторяет Ахметов.
— Особенно мне досаждала апай Майканова, — сурово, говорю я.
У Майкановой не хватает смелости подойти ко мне.
— Что вы стоите в сторонке? — обращаюсь к ней. — Идите сюда.
Она робко приближается, опустив глаза.
— Прости, Кожа, — шепчет она, — ты, может быть, еще не забыл, что я тогда не дала тебе направление в лагерь?
— Нет, не забыл.
— Прости, прости, дорогой Кожатай.
Простить или нет? Я колеблюсь. Нет, кого угодно, только не Майканову. Я отзываю в сторону директора Ахметова и говорю: «Эту гражданку освободите от должности учителя. Такой жестокий, строптивый человек не может быть воспитателем». Пусть попробует Ахметов не выполнить распоряжение Героя Советского Союза!..
А Жантаса, пожалуй, можно простить, потому что никакой он не хитрец, а просто глуп.
С этими мыслями я засыпаю.
V
Утром, когда мы с бабушкой пили чай, к нашему дому подъехал верховой. Это был Султан.
— Черный Кожа, ты поедешь?
— Поеду.
— Ты готов?
— Готов!
— Неси свое седло.
Я вытащил из сарая тяжелое седло и вышел за калитку. Передо мной на саврасом коне красовался Султан. Для меня же не было не только лошади, даже плохонького ишака. Я это предвидел.
— Где конь для меня?
— Не видишь? На лучшего, чем этот, даже твой отец Кадыр не садился, — ответил Султан, хлопая саврасого по холке. — Седлай, да побыстрее.
— Кого седлать? — удивился я.
— Слепой ты, что ли? Клади седло позади меня. Если саврасый будет жив-здоров, он не только на джайляу, в Алма-Ату нас довезет.
— На одного коня два седла!
— А что? Будет прекрасно.
Я никогда не видел, чтобы одного коня седлали двумя седлами. Оказывается, это вполне возможно и даже забавно.
Положив седло на холку лошади позади Султана, я натянул подпруги и взобрался на саврасого. В это время за ворота вышла бабушка. Увидев нас, уместившихся вдвоем на одной лошади, она запричитала.
— Что вы делаете? Что вы еще надумали? Это все ты, Султан, — и она стала не слишком сердито, но сокрушенно бранить Султана, качая головой. Султан понукает саврасого, и мы трогаемся.
Я заметил, что ехать и в самом деле недурно: ноги не свисают, у каждого из нас свое стремя, к тому же иноходец идет плавно, слегка покачивая крупом.
Однако Султан все-таки поспешил со своим изобретением. Когда мы ехали по улице, многие с удивлением оглядывали нас. Мне было стыдно смотреть по сторонам.
— Куда мы едем? — спросил я Султана.
— Сиди и не пикни.
Подъехали к магазину. Султан бросил мне поводья, а сам спрыгнул на землю. Когда я посмотрел на него сверху, он показался мне совсем маленьким.
— У тебя деньги есть? — требовательно спросил Султан.
У меня было пятнадцать рублей, которые я копил на покупку фотоаппарата. Но я решил не признаваться в этом.
— Для чего тебе?
— Сколько у тебя рублей? — настойчиво повторил Султан.
— Пять...
— Только и всего? Ладно, давай сюда... Поскольку я теперь зависел от него, мне трудно было в чем-либо отказывать Султану. Не спеша отстегнул я пуговицу грудного кармана и нехотя запустил туда руку.
— Да поживей, чего это ты там завозился? Если уж я завозился, значит так нужно было...
— Подожди, никак не могу найти.
— Может быть, в другом кармане?
— Нет, в этом.
Мои пальцы никак не могли определить, какая из двух бумажек пятирублевая. Наконец я решился — будь, что будет. Потянул одну. О, неудача! Сердце мое замерло: десятирублевая.
— Эй, так это же десять рублей! — обрадовался Султан. — Ну и хитрец ты, Черный Кожа! Ладно, давай.
— Я думал, что это пятирублевая, — оказывается, все десять, — притворился я, будто ошибся. — Пять рублей вернешь мне.
— Хорошо, хорошо, — поспешно сказал Султан, забирая у меня деньги.
Когда Султан скрылся в магазине, я снова запустил руку в карман и достал вторую бумажку. Это была пятирублевая. Она вся помята, видимо, не мало ей пришлось побывать в разных руках. Я разгладил ее и спрятал в карман.
Из магазина вышел Султан с оттопыренными карманами.
— Что ты купил?
— Дорожные заботы, — подмигнул он, прыгая в седло и принимая от меня поводья.
Когда выехали из аула, Султан повернулся ко мне и спросил:
— Куришь?
— Нет.
Он натянул поводья — конь пошел тише, — потом достал из кармана пачку сигарет, распечатал ее и протянул мне.
— Кури.
— Не буду. Кури сам. Ты лучше верни мне остальные деньги.
— Потом верну. Да бери же сигарету! Если будешь курить, скорей доедем.
Я взял. Султан чиркнул спичку и дал мне прикурить.
— Эх ты, грамотей, — поморщился он, видя, как неуклюже я курю. — Разве так курят? До сих пор не знаешь, как втягивать в себя дым. Зря сигарету портишь. Вот как надо... — он набрал полный рот дыма и залпом втянул в себя.
Не желая осрамиться, я последовал его примеру и глубоко затянулся. Едкий противный дым заполнил и оглушил меня. Я задохнулся и стал отчаянно кашлять. На глазах у меня выступили слезы, закружилась голова. Все, что я видел вокруг, поплыло куда-то в сторону.
— Ой-ой!.. — закричал я и повалился из седла на обочину дороги.
Султан спрыгнул на землю следом за мной, но вместо того, чтобы помочь мне, стал громко хохотать, хватаясь за живот.
— Ха-ха-ха-ха!.. Мой бедный Черный Коже, который я так люблю, когда голоден! Он умирает... Что же я теперь скажу Милат-апай? Хотя бы он не умер, пока мы не доедем до джайляу, а то потом мороки не оберешься...
Так невесело закончилась моя единственная в жизни попытка закурить. С тех пор я не выношу табачного дыма.
