Ричмал Кромптон - Этот Вильям!
Джамбл
Отец Вильяма, не говоря ни слова, с непреклонным видом, аккуратно разместил лук и стрелу в глубине книжного шкафа, закрыл дверку и запер ее на ключ. Вильям угрюмо, с горькой укоризной следил за каждым его движением.
— Три окна и кошка миссис Клайв — и это только за одно утро, — начал мистер Браун.
— Я не хотел попасть в кошку, — сказал Вильям со всей искренностью. — Я не хотел, честно. Я никогда не дразню кошек. Они становятся какими-то бешеными, эти кошки. Она просто попалась под руку, я не успел сдержать стрелу. И я не хотел разбивать эти окна, я не метил в них. Я еще ни разу не попал, куда метил, — в его голосе прозвучало сожаление. — Я еще не научился. Надо тренироваться.
Мистер Браун положил ключ в карман.
— Такой возможности у тебя не будет, — сухо заметил он.
Вильям поплелся в сад. С грустью глянул он через ограду, но девочки, живущей по соседству, не увидел, а значит, не стоило забираться наверх за сочувствием. Поистине судьба к нему не благоволила. Глубоко вздохнув, он вышел через садовую калитку и побрел по дороге, засунув руки в карманы.
Жизнь без лука представлялась ему никчемной. У Джинджера есть лук, у Дугласа есть лук. И только он, Вильям, будет печальным исключением, мальчиком без лука и стрелы, изгоем; потому что лук и стрела — это шик. Если бы кто другой разбил окна или попал в старую кошку, у которой недостало ума держаться подальше!
Он дошел до перелаза в изгороди, за которой начиналось поле, и уселся на жердочке в полнейшем унынии, подперев подбородок ладонями. Просто не стоило жить.
— Противная старая кошка! — громко сказал он. — Противная старая кошка! И ведь ее даже не задело, а она начала орать и носиться! Просто от злости. А окна! Будто стекла такие уж дорогие и так уж трудно их вставить. Я мог… я мог бы их сам вставить, если бы у меня были…
Он остановился. Кто-то приближался к нему по дорожке. Весело, легко. Стоячие уши фокстерьера, задранный нос ретривера, пышный хвост колли, а, видимо, от таксы — чуточку сплюснутое туловище, которое слегка подрагивало от ощущения радости жизни.
Пёсик-дворняга с радостным приветственным лаем остановился перед Вильямом и смотрел на него дружелюбно, нетерпеливо, жаждая общения.
— Крысы! Ищи! — лениво сказал Вильям.
Пес слегка подпрыгнул и ждал, припав к земле, расставив передние лапы, озорно поглядывая на мальчика. Вильям отломил от куста ветку и кинул. Возбужденно лая, пес бросился за нею, поднял, начал терзать, подкинул, схватил ее, рычал на нее, наконец принес Вильяму и нетерпеливо ждал, часто дыша, скаля зубы, явно улыбаясь, прося еще.
Упавший было духом Вильям ожил. Он спустился с перелаза и рассмотрел надпись на ошейнике. Там было только одно слово: «Джамбл»[1].
— Эй! Джамбл! — крикнул он, выходя на дорогу.
Джамбл запрыгал вокруг него, заметался туда-сюда, кусал его ботинки, кидался на него, бурно выказывая свое дружелюбие, опять отскакивал, прося еще ветку, схватил ее, крутился с нею, рычал на нее, потом разжевал и положил к ногам Вильяма.
— Молодец, старина, — одобрительно сказал Вильям. — Молодец, Джамбл. Ну, идем.
Джамбл последовал за ним. Вильям гордо шел по деревне с видом новоявленного хозяина, а Джамбл немного позади.
Вильям то и дело поворачивал голову и повелительно свистел, отзывая поотставшего Джамбла от изучения придорожных канав и обочин. В таком командном свистке Вильям практиковался и прежде, когда был один, чтобы быть подготовленным к тому благословенному дню, когда судьба подарит ему настоящую, его собственную живую собаку. Покуда же судьба, в лице родителей, не внимала его мольбе.
Вильям блаженствовал. Джамбл плавал в пруду, приносил палки, которые закидывал Вильям. Он неистово стряхивал воду, осыпая Вильяма брызгами; он гонял кур, на него набросилась кошка, он облаял стадо коров; он стянул на землю занавеску, которую повесили сушиться в саду; он озорничал, был забавным и совершенно неотразимым; и он полностью признал Вильяма. Когда Вильям как бы непринужденно поворачивал за угол и потом, затаив дыхание, ждал, пойдет ли за ним заигравшийся Джамбл, тот всегда со всех ног мчался и догонял его.
На ланч Вильям немного опоздал. Отец, мама, старший брат и сестра уже начали есть. Он тихо и незаметно проскользнул на свое место. Отец читал газету. Мистер Браун всегда внимательно прочитывал две ежедневных газеты — одну за завтраком, другую за ланчем.
— Вильям, — сказала миссис Браун, — мне бы очень хотелось, чтобы ты являлся вовремя. И чтобы ты причесывался, прежде чем сесть за стол.
Вильям поднял было руку, чтобы пригладить волосы, но, увидев, какая она грязная, поспешно опустил.
— Нет, Этель, милая, я не знала, что кто-то снял коттедж Лаванда. Художник? Чудесно! Вильям, дорогой, сиди же спокойно. Они уже въехали?
— Да, — сказала Этель, — они сняли его на два месяца. О Боже, только взгляните на эти руки!
Вильям спрятал руки под стол и свирепо посмотрел на сестру.
— Пойди и вымой, дорогой, — спокойно сказала миссис Браун.
Она была матерью Вильяма в течение одиннадцати лет и научилась терпению.
Вильям неохотно поднялся.
— Они не грязные, — возмущенно сказал он. — Они бывали и грязнее, а вы ничего не говорили. Не могу же я все время намывать их. У некоторых руки грязнятся быстрее, чем у других, и если их все время мыть, будет только хуже, и…
Этель застонала, отец опустил газету. Вильям быстро, но сохраняя чувство собственного достоинства удалился.
— И посмотрите на его ботинки! — сказала Этель вдогонку. — Все в грязи, а чулки насквозь промокли, даже отсюда видно. Похоже, он залез в пруд и…
Дальше Вильям не слышал. Иногда он испытывал к Этель настоящую неприязнь.
Он вернулся несколькими минутами позже, сияя чистотой и со свирепо зачесанными назад волосами.
— А ногти-то, — пробормотала Этель, когда он усаживался.
— Ладно, — сказала миссис Браун, — рассказывай дальше об этих приезжих. Вильям, держи нож правильно, дорогой. Ну, Этель?
Вильям ел молча, а поев, сделал важное сообщение.
— У меня есть собака, — значительно сказал он.
— Какая собака? Кто тебе ее дал? — одновременно спросили Роберт и Этель.
— Никто не дал, — сказал Вильям. — Она увязалась за мной сегодня утром и никак не отставала. Она все бежала за мной и пришла сюда. Я никак не мог от нее отвязаться.
— Где она сейчас? — встревожилась миссис Браун.
— В саду.
Мистер Браун сложил газету.
— Надо думать, роется в моих клумбах, — сказал он с безнадежным смирением.
— Я его крепко привязал, — уверил отца Вильям. — Я привязал его к дереву, которое посреди роз.
— В розарии! — простонал отец. — О Боже!
— Ты его покормил? — строго спросил Роберт.
— Да, — ответил Вильям, избегая взгляда миссис Браун. — Я нашел в кладовой несколько завалявшихся кусочков.
Отец посмотрел на часы и поднялся.
— Сегодня же отведи собаку в полицию.
— В полицию! — хрипло повторил Вильям. — Эта собака не потерялась. У нее просто нет хозяина, по крайней мере, не было. Бедная, — прочувствованно продолжал он, — ей не много надо для счастья. Она может спать в моей комнате и есть объедки.
Мистер Браун вышел, не ответив.
— Ты должен отвести ее, Вильям, — сказала миссис Браун. — Поторопись. Ты знаешь, где полицейский участок, да? Или мне пойти с тобой?
— Нет, спасибо, — поспешно ответил Вильям.
Несколькими минутами позже он шел по направлению к полицейскому участку, а за ним резво бежал Джамбл, не ведающий о том, что ему уготовано.
Лицо Вильяма выражало суровую решимость, которая несколько рассеялась, когда он приблизился к участку. Он остановился у входа и посмотрел на Джамбла. Тот выставил передние лапы и, помахивая хвостом, приготовился к игре.
— Вот, — сказал Вильям, — мы пришли. Это полицейский участок.
Джамбл пронзительно гавкнул. «Скорее кидай палку или давай еще как-нибудь поиграем», — казалось, хотел сказать он.
— Ну, входи, — сказал Вильям, кивнув головой на дверь.
Джамбл начал возиться на дороге с большим камнем. Он лапами откатывал его от себя, потом гонялся за ним со свирепым рычаньем.
— Это полицейский участок, — повторил Вильям. — Входи, если хочешь.
С этими словами он развернулся и пошел домой не оглядываясь. Но шел он медленно, часто окликая: «Эй! Джамбл!» — и коротко посвистывал. Джамбл радостно бежал за ним. Никого не было в саду, никого не было в холле, никого не было на лестнице. На этот раз судьба благоволила к Вильяму.
За чаем Вильям появился умытый, причесанный, с видом показной добродетели, которую те, кто его хорошо знал, связывали с его наиболее удачными и дерзкими проделками.
