Януш Домагалик - Принцесса и мальчишки
Вдруг кто-то остановился между мной и окном, заслонив последний доступ света.
— Какого черта свет загораживаешь! — крикнул я и поднял голову, чтобы посмотреть, кто это такой умный.
Передо мной, уже в пальто, стояла Ирка. Она отступила на полшага.
— Извини… — буркнул я. — Я думал, это Франчак дурака валяет… Тут темно!
— Дай помогу, — сказала она.
И прежде чем я догадался, что она собирается делать, присела на корточки и принялась зашнуровывать мои ботинки.
Мне сразу стало холодно. А потом жарко. Будто меня кипятком ошпарили…
— Перестань… Ирка! Ты что?
Она уже зашнуровала один ботинок, подняла голову и улыбнулась:
— Но ты ведь сам не можешь… Я видела, что у тебя не получается…
Ни одно подходящее слово не приходило мне в голову. Как ей сказать, что она не должна этого делать? Что сейчас придет Мальгерчик… Что… Ну, что стыдно так, на глазах у всех. Чтобы девочка мальчику… И именно она… Как ей помешать? Не могу же я крикнуть: «Отцепись, отстань от меня!»
А может, никто и не заметит? Нет, я понимал, что это невозможно. В раздевалке стало тихо, наверное, все смотрят на нас… Я боялся поднять голову…
И тут раздался голос Левандовского:
— Ну вот она, наконец, эта шапка! Ирка, пошли, а то не достанем билетов… Ирка! Ты где?
Я поднял голову. И увидел вытаращенные от удивления глаза Кавецкого, глупую физиономию Фрончака… Ехидно ухмылялась Сковроньская, Милецкая уставилась на меня так, будто вдруг увидала перед собой черта, Данка, играя своей косой, не спускала глаз с Ирки…
Она первая и высказалась:
— Ха, ха… Какая любовь! Прекрасное зрелище, не правда ли?
— Вальдек! Иди сюда скорее, посмотри! — позвала Левандовского Сковроньская. — Ты порадуешься…
— Вот потеха! — прыснул Фрончак.
Как назло, на втором ботинке оборвался шнурок, и Ирке пришлось его связывать. «О чем она сейчас думает? — пронеслось у меня в голове. — Как стыдно!»
Милецкая захихикала:
— Девчонки! Настоящее кино, правда?
Тогда Ирка довольно громко, чтобы все слышали, сказала:
— Не обращай внимания… Какое тебе до них дело? Они же глупые!
— Ирка! — заорал вдруг Левандовский. Он отпихнул девчонок и с такой силой схватил Ирку за плечо, что берет слетел у нее с головы. — Ты с ума сошла! Брось сейчас же! Ты что, нанялась ему прислуживать? Не позорься!
Я встал. Ирка тоже. Мне показалось, что она побледнела. Я должен был немедленно врезать Левандовскому, да так, чтобы он летел через всю раздевалку. Я должен был разогнать все эти ухмыляющиеся рожи, поднять ее берет, и пусть тогда кто-нибудь попробует еще хоть слово сказать…
Да. Должен был… Но что я мог с этим своим забинтованным коконом? Как я проучу Левандовского одной рукой, да еще левой?.. Не успею я его ударить, как он собьет меня с ног. И он это прекрасно знает. Он прямо позеленел от злости.
— Прислуга! Вот, оказывается, ты кто! Жалкая прислуга!
Все с ним заодно. А мы молча стоим рядом. Кавецкий просто заходится от смеха. Я перестаю различать лица, только серые пятна… Я закрываю глаза, чтобы как-то прийти в себя. И тогда я слышу:
— Эй, ты, артист! Ты, кажется, что-то сказал… Я не расслышал!
Это Мальгерчик. Наконец-то он здесь! Прийти бы ему на пять минут раньше, ничего бы этого не случилось. Он снова что-то жует… и так, с набитым ртом, и говорит с Левандовским.
А тот презрительно:
— Я сказал: «Жалкая прислуга!» А тебе-то что?
Мальгерчик оттолкнул меня — я мешал ему пройти, — дожевал свою булку и почти вплотную подошел к Левандовскому.
— Мне-то ничего. А перед ней извинись…
Смех Кавецкого разом оборвался. Фрончак отскочил к окну, а девчонки с удивлением уставились на Мальгерчика. Только Милецкая все еще продолжала хихикать.
— Оставь его… — сказала Ирка. — Не стоит…
Но Мальгерчик, не обращая на ее слова внимания, продолжал:
— Будешь просить прощения?
— Нет!
— Нет? — В голосе Мальгерчика не было и тени угрозы, а только величайшее удивление. — Не извинишься?
Молниеносный удар. И Левандовский летит метр, два… налетает на Фрончака. А Мальгерчик уже рядом с ним.
— Что здесь происходит? — раздается голос от дверей раздевалки.
Это наш школьный сторож старик Крукевич, сколько уж лет мы все его знаем, а он нас… Заметил ли он, что произошло, или только что вошел?
— Ничего особенного, пан Крукевич! — успокоил его Мальгерчик. — Просто Артист получил по физиономии.
— Мальгерчик! Опять безобразничаешь? Сейчас пойдешь со мной к директору!
— Уже иду… — отвечает Мальгерчик, оглядываясь на старика Крукевича…
И вдруг быстрый поворот. Глухой удар, и Левандовский снова отлетает в сторону… Он этого никак не ожидал и не успел прикрыться. Теперь стоит с глупым видом, словно не понимая, что, собственно, произошло.
— Вот видишь, хорошо, что вспомнил! — говорит мне Мальгерчик. — Это уже за тебя. Когда снимут повязку, ты ему добавишь!
— Ну хватит! Пошли к директору! — Сторож кладет руку на плечо Мальгерчику и толкает его перед собой.
Я поднял с пола берет и протянул его Ирке. Она вышла, не сказав ни слова. Я наклонился за своей сумкой и вдруг заметил, что сторож останавливается, подходит к Левандовскому и тихо говорит ему:
— Слушай, ты, барчук, молокосос… С сегодняшнего дня можешь со мной не здороваться! Даже в присутствии директора… Скажешь, что я освободил тебя от этой… обязанности. Ведь кто я такой? Сторож, прислуга…
У старика тряслись руки, он побледнел… А был он здоровый мужик, высокий, костистый. Наверное, когда-то сильный был. Левандовский невольно попятился.
— Пан Крукевич, зачем вы так волнуетесь?.. — робко сказала Данка Козловская и потянула старика за рукав.
Он всегда очень любил Данку, но сейчас даже не взглянул на нее. Смотрел только на Левандовского и упрямо повторял:
— Сторож я, слышишь? Сторож! И я не хочу, чтобы такой вот говорил мне «добрый день»…
Когда Крукевич с Мальгерчиком уходили, их провожала напряженная тишина. Я огляделся. Если бы у меня было время, я, наверное, многое прочел бы на этих лицах. Но мне было не до того. Мне вдруг пришло в голову, что нужно еще что-то сделать. Я выбежал следом за ними.
Может, нужно было пойти вместе с Иркой? Догнать ее и сказать… Но что сказать? Что это я во всем виноват, моя проклятая рука. Что из-за меня все началось, а ей досталось… Может, нужно было попросить у нее прощения? Или поблагодарить ее? Наверное, нужно было…
Но она пошла домой одна, я не побежал за ней. Сторожа с Мальгерчиком я догнал перед самой учительской. Слава богу, успел…
— Подождите! — крикнул я. — Пан Крукевич! Я с вами…
Они остановились. И сторож спросил:
— А тебе-то зачем? Ты ведь не дрался. Не ударил его… чего ж тебе надо?
Мальгерчик знал, что мне надо. И ответил за меня.
— Пан Крукевич… Понимаете, он не мог его ударить. Просто не мог. Не бить же ему забинтованной рукой? Но он хотел, я знаю… Он бы ему дал!
— Пан Крукевич… Может, вы объясните директору, что это мы оба, Мальгерчик и я, а? Пан Крукевич… — попросил я. — Директор вам поверит…
— Не морочьте мне голову! Кто, наконец, кого побил?
— Мы оба! — сказал я. — Мальгерчик и я.
— Правильно! — подтвердил Мальгерчик. — Конечно, оба. Потому что один раз я его за себя ударил, а другой — за Яцека!
Сторож помолчал минуту.
— Скажите так, пан Крукевич… — взмолился Мальгерчик. — Понимаете, это правильно будет… Пускай считается, что мы вместе Левандовского побили!
— Правильно будет, говоришь… что ж, понимаю! — проворчал сторож. — Он сам должен был защитить эту девочку, верно? Ну что ж, пусть так и будет. Скажу, что вы вместе… Ты куда лезешь? — прикрикнул он вдруг на Мальгерчика, который уже открывал дверь в учительскую. — Я сам пойду к директору. А вы марш по домам!
Мы сначала ничего не поняли. Мальгерчик посмотрел на меня, я на него.
— Что же все-таки будет, пан Крукевич? — спросил я.
— Будет то, чему следует быть. Я попрошу директора, чтобы он разрешил вам не извиняться перед этим… ну, перед тем, в раздевалке…
Мальгерчик уставился на старика, даже рот от удивления раскрыл. Потом выпалил:
— Пан Крукевич! А вы мужик что надо!
— Ах ты! Ты что ж такое говоришь! Вот я вам покажу, хулиганы! — грозно прикрикнул на нас пан Крукевич.
Мы смутились, и тут вдруг совершенно неожиданно сторож улыбнулся нам. Улыбнулся слабо, почти незаметно и как-то очень грустно. Повернулся и вошел в учительскую.
Мы еще постояли немного. Может, позовут? Место это было нам хорошо знакомо. Не первый раз ждали мы здесь проработки, или химчистки, как называли у нас в школе разговор с директором. Только обычно каждый из нас стоял перед этой дверью в одиночку, а сейчас впервые мы торчали тут на пару. Но на этот раз нас в кабинет не вызвали.
