Януш Домагалик - Принцесса и мальчишки
После уроков я пошел к Зюте. С тех пор как она вышла замуж — к счастью, не за Гуркевича, — она жила отдельно. И сейчас почти целыми днями сидела дома, потому что скоро должна была родить ребенка и муж запрещал ей болтаться по городу.
Плохо, когда между братом и сестрой маленькая разница в годах, но если сестра, как моя Зюта, старше намного, тут есть свои преимущества. Это и не мама, которая обычно ничего не понимает или делает вид, что не понимает, и не девчонки из класса. Зюте лет двадцать пять или двадцать шесть, и с ней можно говорить обо всем. Во всей нашей семье — с ней одной.
Когда я пришел, она даже обрадовалась.
— Наверное, опять на кино не хватает? — спросила Зюта. — Ну что ж, двадцать злотых я тебе, пожалуй, дам, но учти: это последние до конца месяца. Потом я буду в роддоме… Однако отработать тебе их все-таки придется, — пошутила она.
— Что? В погреб лезть, уголь засыпать?
— Вот еще! Для настоящего мужчины это не работа, а одно удовольствие. На это у меня муж есть…
Я слегка растерялся:
— А мне что делать?
— Будешь гулять с маленьким, когда я на работу выйду… Он ведь днем у вас с мамой будет.
— Но ты же, наверное, не сразу на работу выйдешь?
— Нет, конечно. Месяца четыре дома посижу.
Я облегченно вздохнул. Стоит ли огорчаться из-за того, что там через четыре месяца случится? А двадцать злотых на дороге не валяются.
— Ладно, отработаю!
Я еще покрутился по квартире — ведь не на работу же я пришел набиваться — и наконец решился:
— Зютка… Скажи мне: если девчонка влюблена, она бывает грустная или веселая?
Она совсем не удивилась, что я об этом спрашиваю. И вообще, сколько я помню, Зюта никогда не удивлялась даже самому глупому моему вопросу. Повезло мне с сестрой!
— А сколько лет этой девочке?
— Ну, лет четырнадцать или чуть побольше. В общем, взрослая.
Зютка немного подумала.
— Трудно сказать, Яцек… Скорее, не должна она быть грустной, если, конечно, это не какая-нибудь подбитая гусыня…
— Ну нет! — возмутился я. — Скажешь тоже, гусыня!
— Ну, вот видишь… С девчонками всегда непонятно. Чудные эти девчонки. В этом возрасте хуже всего то, что они сами себя не понимают… Послушай, Яцек! А тебе-то зачем из-за этого грустить?
— Мне? Мне незачем…
— Вот и не думай об этом. Старайся быть к ней повнимательней… Тогда и узнаешь, влюблена она или нет.
Не так уж и много узнал я от Зюты. Только выйдя на улицу, я сообразил, что она, наверное, неправильно меня поняла. Зачем она сказала, чтобы я был повнимательней к Ирке? Может, решила, что я интересуюсь, не в меня ли она влюблена? Ну и свалял же я дурака!
Однако после разговора с Зютой я на всякий случай стал приглядываться, как Левандовский ведет себя с Иркой. Ничего особенного я не заметил. Где уж Левандовскому быть внимательным! Дурак он, и больше ничего.
Вот Мальгерчик совсем другое дело. Он бы смог стать настоящим другом. Но это к делу не относится. Как все-таки быть с Иркой и Левандовским? Может, она такая грустная вовсе не потому, что влюблена в него? И что мне за дело до их отношений? Зюта права: не должен я расстраиваться из-за этого. Не должен.
Последнее время я как-то незаметно сблизился с Мальгерчиком. Так уж получилось. Однажды на большой перемене я подошел к нему.
— Послушай, Мальгерчик! Ты не знаешь… Завтра на физкультуре мы играем в хоккей?
— Ясное дело…
— Да, конечно… — глупо согласился я.
Мальгерчик многозначительно взглянул на меня и неожиданно спросил:
— Слушай, а ты знаешь, что девчонки называют ее Принцессой?
— Знаю…
— Ну и что скажешь?
— А мне-то какое дело? Принцесса… Неплохо звучит. Зовут же Бурацкого Бураком или просто Дураком, и то ничего… Мальгерчик, а ты завтра играешь? Тебя включили в команду?
— Играю, и ты, кажется, тоже.
— Я — да, а Левандовский?
— Откуда мне знать? Он же в другой команде…
— Вот именно! — произнес я со значением, давая Мальгерчику понять, что я имею в виду. Но он не понял. Тогда я пояснил: — Подговори его, чтоб играл… Мы его так срежем!
— Чего это ты на него взъелся? — удивился Мальгерчик.
— Я? Тебе показалось…
И все же я весь урок приглядывался к Левандовскому. Красавчик. Всем нашим девчонкам нравится. Значит, и Ирке тоже? Неожиданно для себя я вдруг решил, что сегодня же должен поговорить с ней. Все равно о чем, но так, чтобы все в классе видели.
Однако прошла одна перемена, потом другая, а я все не подходил к Ирке. Только злился на себя. На физике учитель послал меня и Лидку Новак в физический кабинет за амперметрами. При этом он подчеркнул, что нести приборы должен я, а она будет за мной присматривать, чтобы я не просидел в кабинете полдня или чего-нибудь оттуда не стащил.
Лидка пользовалась репутацией серьезной девочки, и на нее часто возлагали воспитательные функции. И вот когда мы возвращались из кабинета физики — впереди Лидка, бренча ключами, а следом за ней я с амперметрами, — меня вдруг осенило, что это именно Лидка сказала тогда об Ирке, будто Ирка всех нас боится. Наверное, Лидка разбирается в этом?
— Послушай, Новак, — обратился я к ней. — Скажи, как по-твоему, Мальгерчик трус?
Она с удивлением уставилась на меня.
— Мальгерчик трус? Да он хулиган, такой же, как и ты.
— Ну-у, уж сразу и хулиган…
— Я не говорю, что он плохой парень, — поправилась Лидка. — Просто вечно во что-нибудь ввяжется, со всеми дерется…
— Это верно, — согласился я.
— Вот видишь! А ты говоришь, трус. Хорошие шуточки!
— Послушай, Лидка! А обо мне ты так не думаешь? — решился я спросить.
Она посмотрела на меня, как на чокнутого.
— Ты что, спятил? Тоже мне трус нашелся! Несешь какую-то ахинею!
Она, конечно, права, глупости все это. Но ведь думал же я об этом несколько дней подряд. Чуть сам не поверил. И если мы оба не трусы — почему же никак не решимся поговорить с Иркой? И не я или Мальгерчик в отдельности, а оба сразу. А вот Левандовский может. Интересно получается.
После уроков, уже на улице, Мальгерчик окликнул меня:
— Яцек! Я выяснил! Левандовский будет играть. Слушай, если скажешь, что у вас там вышло, я с тобой. Ну так что?
— «Что, что»! Глупости, вот что! — взорвался я. — И чего вы все так его любите? Не приставай больше ко мне со своим Левандовским, оставь его девчонкам. Я вообще не буду играть.
Мальгерчика мой взрыв совсем не удивил, и я понял почему. Из дверей школы как раз вышли Ирка и Левандовский и направились в сторону центра. А раньше Ирка после уроков всегда шла прямо домой, за реку.
— Пойдем посмотрим, что сегодня в кино, — предложил Мальгерчик, и мы медленно пошли за ними, хотя я умирал от голода и вообще должен был лететь домой.
Ирка дошла с Левандовским до площади, а потом неожиданно простилась и скрылась в каком-то магазине. Это нас несколько разочаровало.
— Если уж мы здесь, — сказал Мальгерчик, — зайдем на минутку ко мне. Ты ведь у меня еще не был.
Я просидел у Мальгерчика около часа, меня накормили обедом, а потом мы пошли в кино и взяли билеты на шесть часов. Я совершенно забыл о Левандовском. Только на следующий день, перед матчем, я вспомнил, как он действует мне на нервы.
Выйдя на поле, я оглядел лед, где Левандовский отрабатывал удары по воротам. Потом подъехал к Мальгерчику и спросил:
— Ну как? Делаем ему подсечку?
— Брось ты! Зачем? Одно дело, если он случайно подвернется под клюшку… Но специально, по-моему, не стоит.
Ирка не пришла смотреть матч, как другие девчонки. Наверное, ее это не очень интересовало, и она осталась в классе. Матч, впрочем, был слабый, играли вяло, в плохом темпе, как-то все не клеилось. Так что даже хорошо, что она не видела.
Левандовский, на его счастье, не попался мне под руку. Зато я сам вдруг растянулся и со всего разбега проехал метров десять на животе. Я, должно быть, сильно ударился рукой об лед, потому что клюшка у меня сломалась. Рука сразу одеревенела, сначала даже больно не было. Но когда я стянул перчатку, то увидел, что ладонь посинела и распухла. Пришлось мне покинуть лед.
Мальгерчик потребовал, чтобы прервали матч, потому что у нас не было запасных игроков, но наши противники отказались. После долгих пререканий они сняли самого слабого своего игрока, и обе команды играли четверками. Нашим много забили, но я этого уже не видел: пошел домой.
Два дня я не был в школе, потому что врач назначил мне процедуры. Это не помогло, и руку пришлось затянуть по локоть эластичным бинтом. И в довершение ее повесили на перевязи, как какому-нибудь инвалиду или жертве несчастного случая.
Мне было немного не по себе, когда я входил в класс. Я думал, надо мной будут смеяться. Но никто не засмеялся. Рядом с Мальгерчиком, прямо за Иркой, было свободное место. Мальгерчик, по обыкновению, что-то жевал. Он всегда, как только приходит в класс, начинает есть, достает из сумки какие-нибудь бутерброды и потом не пропускает ни одной перемены. Он парень здоровый. Должен подкрепляться.
