Януш Домагалик - Принцесса и мальчишки
— Уж лучше здесь, чем там.
— Только не нам.
— Кончай ты со своими стихами. Надоело… — Павлицкий лениво потянулся.
Взобрались мы на эту верхотуру не просто так. Со спецзаданием — наломать веток на метлы. Удовольствие, конечно, маленькое, и мы, следуя правилу, что отдыхать лучше, чем работать, валялись в траве, вяло переговариваясь, благо что начальство далеко, не видит.
Павлицкий снял рубашку и завертел головой, изучая свой загар.
— Вот дела. Вроде загар как загар, а домой приеду, вымоюсь — и все как рукой снимет, опять белый. Может, кожа у меня какая-то не такая…
Я промолчал, во-первых, потому, что мне было наплевать на кожу Павлицкого, а во-вторых, говорить не хотелось… Я тоже стянул рубашку, и мы стали загорать. Было тихо, из лагеря не доносилось ни звука, пахло нагретыми солнцем соснами, сухой травой…
Разбудил нас Анджей:
— Шеф прислал узнать, не перегрелись ли вы тут и не пора ли перевернуться на другой бочок. А может, крема желаете для загара?.. Ну, что с метлами? Растут?
— Растут себе, что им сделается? — спокойно ответил Павлицкий и действительно перевернулся на другой бок.
Анджей сел около меня, взглянул вниз, на поляну.
— Шеф бесится. Хотя что теперь… — Он махнул рукой. — Последний день. Завтра в это время дома будем.
Я посмотрел на часы, было около пяти.
— Раньше… В это время я уже у тебя буду, с билетами. Рванем в кино на шесть.
— Откуда знаешь, какой фильм?
— А тебе не все равно?
Павлицкий оживился:
— И мне с вами можно?
— Можно, но не должно, — сказал я. — Сперва вернешь мне пятерку, потом поглядим…
— Не будь занудой, — скривился Павлицкий, — ты прям как тетка моя. Деньги отцу перед войной дала, а забыть до сих пор не может. Сечешь? Перед войной!
— Да, прыткий твой папаша на отдачу…
— Это точно. Взял у меня в прошлом году десятку — и с концами…
— Слушай, не морочь ты нам голову своими предками, — начал я, но Павлицкий вдруг полез в карман и вынул деньги.
— Возьми свою пятерку и заткнись. Порядок?
Я взял бумажку и обалдел. Она была новенькая, сложена вчетверо и с одного угла слегка надорвана.
— Яцек! Это ж та самая!..
— Да? — заинтересовался Анджей. — Правда, что ль, та самая?
— Врет он… — небрежно бросил Павлицкий, но было видно, что ему не по себе. — А если та самая, что с того?
— Чего ж ты раньше не отдал? И зачем тогда занимал? — не отставал Анджей. — Чтоб в кармане протаскать две недели?
Павлицкий молчал, сосредоточенно вытряхивая песок из кеда. Тут до меня дошло, в чем дело.
— Продинамили его, вот он и темнил. Не пришла красавица…
Анджей уставился на меня, ничего не понимая, а Павлицкий заорал:
— Неправда, пришла… Просто ненадолго. А потом ускакала… На коне.
— На каком таком коне?
— Не все ли равно! На белом, черном, серо-буро-малиновом! — начал заводиться Павлицкий. — Сдался тебе этот конь!
Анджей с деланным сочувствием смотрел на него.
— Свихнулся парень… А может, солнечный удар схватил. Он же бредит. Какая-то барышня пришла пешком, ускакала на коне…
— Ну, коня-то он, положим, выдумал, — сказал я, — а барышня точно была. Тебя ж не было тогда с нами…
— Где? Когда? Чего вы раньше-то молчали? — допытывался Анджей. — Откуда конь-то взялся?
— Если тебя больше всего конь волнует, то прими к сведению, что их было два. Два! — Павлицкий сунул ему под нос два пальца.
Тут уж я ничего не понял.
— Почему два? Она что, на телеге прикатила?
— Кретин! На одном она сидела, а на другом лейтенант с пограничной заставы…
Вдруг совершенно четко, как наяву, я представил себе ту девушку. И почему-то на коне. Волосы у нее высоко подвязаны… Тогда, на площади, где мы ее встретили, волосы у нее были распущены, и выглядела она обыкновенно, как все. Хотя нет, все равно чем-то выделялась… А такая — на коне — и говорить нечего. Я почувствовал, что именно такой, необыкновенной, хочу ее запомнить.
Встретились мы так. Нас с Яцеком Павлицким послали в город, на почту. Надо было дать срочную телеграмму, отослать письма и получить денежный перевод.
Дел на час, но вернулись мы поздно. И все потому, что на почте нам сначала никак не хотели выдавать деньги. Яцек стал базарить, а автобус тем временем уехал без нас. Деньги, правда, нам все-таки выдали…
Мы вышли на площадь. Огляделись. Городок был маленький, идти особенно некуда.
— Попить бы чего-нибудь, — сказал Яцек и увидел, что напротив, в подворотне, стоит какая-то тетка и продает мороженое. Мы пошли к ней.
— Погоди брать, вдруг оно отравленное, — начал я как бы между прочим, — может, кто купит, поглядим на последствия…
— Или, на худой конец, трупы оттащим, — подыграл мне Яцек, почуяв, что зреет очередной прикол.
И тут как раз подошла эта девушка, купила мороженого и встала неподалеку, не обращая на нас никакого внимания.
— Красивая барышня! — брякнул вдруг Павлицкий. — И что самое удивительное — до сих пор жива! А ведь съела уже больше половины. Из чего можно сделать вывод, что мы тоже можем себя порадовать… Ты куда?
Не знаю, откуда что взялось, но я вдруг подошел к девушке.
— Извини… — начал я, сбился и кончил совсем уж по-дурацки: — Извини, мой приятель хочет задать тебе один вопрос.
— Один? Всего-навсего? — усмехнулась она. — Наверно, хочет узнать, как пройти на рынок или сколько сейчас времени?
Павлицкий покатился со смеху:
— Здорово отшила! Вот тебе наука: не приставай к барышням. А начал — не вали на ближнего.
Он подошел к нам.
— Ну, как мороженое? — спросил он у девушки.
— В жизни не ела такой гадости.
— Чего ж мучаешься? Выбрось.
Она взглянула на него.
— Ты прав… — Кинула в урну недоеденное мороженое и пошла.
Она шла наискосок, через площадь, а мы смотрели ей вслед.
— Подожди здесь! — сказал вдруг Павлицкий и побежал за девушкой.
Я полчаса крутился по площади, убеждая себя, что ничего особенного не случилось, и плевать мне на них. А они стояли и трепались о чем-то, как старые знакомые.
Наконец прибежал запыхавшийся Яцек.
— Девчонка что надо! — выдохнул он. — Хотя ты в этом ничего не понимаешь. — Он взглянул на часы. — Ого! Бежим! А то и к ночи не доберемся.
— Я, что ли, виноват?
— В каком-то смысле… — засмеялся Яцек. — Ты же первый ее заметил… Ну что, идем?
Дня через два я услышал, как он просит командира отпустить его в город. Я подошел к нему и злорадно спросил, не нужны ли ему деньги — например, на мороженое. Я был уверен, что он смутится или хотя бы сделает вид, что не понял, куда я клоню. А он неожиданно обрадовался:
— Давай. У меня как раз кончились.
Деваться было некуда, и я дал ему пятерку. Вечером он доложил мне с довольным видом:
— В кафе были. Неплохо посидели, пригодились твои денежки.
И вот эта злосчастная пятерка снова лежит в моем кармане, а девушка, идущая через площадь, превратилась в другую; вот едет она на коне, склонившись к гриве, и волосы у нее красиво собраны на затылке…
— О чем размечтался? — услышал я голос Анджея. — Посмотри лучше, что внизу творится.
— Физзарядку, что ли, затеяли? — буркнул Павлицкий. — Поздновато…
В лагере действительно происходило что-то странное. Мы не сразу сообразили, что снизу нам подают какие-то знаки.
— Вроде машут нам, передают что-то, — сказал Анджей. — Попробуй разбери, чего им надо.
— Да они же без флажков! — скривился Павлицкий. — Не по уставу. Имеем полное право сделать вид, что не заметили.
— Ерунду порешь! — разозлился Анджей. — А мы что, по уставу загораем? Особенно вы — полдня тут торчите!
— Флажки же упакованы, — вспомнил я. — Придется так разбирать.
Это оказалось не просто. Мы с Анджеем взмокли, складывая буквы в слова, а Павлицкий сидел себе и посвистывал.
Вдруг внизу все разом перестали махать, и кто-то, похоже командир, вполне недвусмысленно дал знак нам спускаться.
— Кажется, влипли, — сказал Павлицкий. — Если сам командир взялся за дело, быть грозе. — Он встал и вытащил нож. Схожу за ветками. Анджей со мной, а ты, — сказал он мне, — просигналь, что возвращаемся.
— Почему это я? Сам, что ли, не можешь?
— Не могу, забыл, как сигналить «з».
— Я тоже не помню, — сказал я, что вполне соответствовало действительности.
— Тогда передай просто «идем», и все.
Я передал, и вроде без ошибки, во всяком случае, внизу разошлись, — значит, поняли. Но и я понял, что этот наш последний день кончится для нас не так хорошо, как начался.
— Мне этот лагерь вот где сидит, — ворчал Павлицкий, пока срезали и связывали ветки. — Слава богу, завтра конец… Паршиво здесь было…
— Ты ж говорил, еще б на пару дней остался, лучше здесь, чем дома.
