Сусанна Георгиевская - Отрочество
— Понятно! — ответил польщенный Даня.
— Ладно. Иди.
Просто чудо! Двойкой Александр Львович его так и не попрекнул!
* * *Дане и в голову не приходило, сколько на самом деле думал Александр Львович о его двойке.
«Что же мне с ним делать? — повторял себе накануне молодой учитель, расхаживая по комнате из угла в угол. — Как открыть ему эту дверь? Как заставить такого способного парнишку заниматься соответственно его способностям?»
Ничего не надумавши, он, как всегда, обратился за советом и помощью к своему учителю Макаренко.
Александр Львович вспомнил, что, перевоспитывая в трудовой колонии подростка-вора, Макаренко проявил к нему высокое доверие и послал совсем одного в город за деньгами.
Так поступил со своим учеником Макаренко. Так поступит и он, Александр Львович, с нерадивым учеником Яковлевым. Он доверит ему важное дело: помощь товарищу.
Задумано — сделано.
Посмотрим теперь, что из этого получится.
Глава VIII
— Ну что? Да говори же! — шопотом сказал Саша. — Ну?.. Кого? Отца или мать?
— Не понимаю! — с деланым удивлением ответил Даня. — При чем тут отец и при чем тут мать? О них и разговора не было. Он просто просил меня подтянуть по английскому Кузнецова.
Теперь уже пришла очередь удивляться Саше:
— Как это так — «подтянуть»? И почему же именно тебя?
— Ему видней, он учитель, — небрежно ответил Даня. — «Подтяни-ка мне, — говорит, — Яковлев, по английскому языку Кузнецова. Открой, — говорит, — ему эту дверь».
— Какую дверь? Ты рехнулся?
— Ну я, разумеется, подумал и дал ответ положительный. Неудобно было отказывать. «Открой, — говорит, — Данила, убедительно тебя прошу, перед ним эту дверь. Он, понимаешь, как маленький. Не изучает, а учит отсюда — досюда. Вот ему и неинтересно».
— Хорошо, а ты… что ты ему на это сказал?
— Я?.. Ну, я сперва тоже не совсем понял, а потом успокоил его, конечно. Можете, говорю, на нас положиться…
— To-есть на кого же это «на нас»?
— Здрасте! Чего тут не понимать? На тебя и на меня, ясное дело. В общем, давай-ка сбегаем сейчас к Кузнецову.
— Давай… — растерянно ответил Саша. — Нет, но неужели так и сказал: «Подтяни Кузнецова»?
— Не веришь? Хорошо, пусть я сейчас на этом месте провалюсь, если вру! Так и сказал: «подтяни», «не изучает, а учит», «открой ему эту дверь». Вот тебе, если хочешь, пионерское под салютом!
И, быстро одевшись, товарищи побежали подтягивать Кузнецова.
* * *Они застали Кузнецова на голубятне.
Чердачная дверь была приоткрыта. В амбразуре круглого чердачного оконца мальчики сейчас же разглядели смутные очертания знакомого профиля.
Он, казалось, был нарисован легким пунктиром: Кузнецов был отделен от Саши и Дани прозрачной сеткой, спускавшейся с потолка и доходившей до самого пола.
Кузнецов был на чердаке не один. Прислонившись к косой чердачной балке, тут же стоял человек солидного роста. На голове у него была почему-то старая летняя соломенная шляпа, напомнившая Саше головные уборы тирольских охотников из оперы «Вильгельм Телль».
Сталкиваясь друг с дружкой плечами, Саша и Даня осторожно ступили на чердак.
Хозяева чердака обернулись на скрип дощатого пола.
— Кто там? — спросил Кузнецов-младший, не узнав товарищей в сгущающихся сумерках чердака.
— Это мы! — солидным баском ответил Даня. (Как-никак, а ведь он пришел сюда подтягивать Кузнецова по английскому.)
— Чего же, заходите, — сказал растерянно и застенчиво Кузнецов-младший.
И мальчики вошли.
В ту же секунду весь чердак огласился щебетом, и с пола, будто взметенный поземкой, взлетел пух. Над головой у Саши и Дани затрепыхали крылья. Все перед ними и вокруг них трепетало, летало, кружилось и вспархивало. Все билось и ударялось мягкими крыльями о чердачные балки. Они стояли, как путники в лесу, неожиданно застигнутые вихрем, мельтешением снежного урагана.
— Папа, это ребята из нашего класса, — сказал Кузнецов.
Саша и Даня вежливо сняли кепки.
— Кузнецов! — сказал «Вильгельм Телль» и осторожно кивнул мальчикам соломенной шляпой, на которой, как на женском головном уборе, красовалась птица. — Не меняем, а также не продаем, — сурово прибавил «альпийский стрелок».
— Папа, да они, может быть, за консультацией!
— Нет, мы так… по другому делу, — глядя в глаза Кузнецову-младшему, значительно сказал Даня.
— Ага! — успокоился Кузнецов-старший. — Посмотреть? Ну что ж! — И он задумчиво покачал головой.
Голубь недовольно взмахнул крыльями и сейчас же перепорхнул к нему на плечо.
— Одного на чердак не пускаю, — сказал Кузнецов-старший и кивнул легонько в сторону сына. — За голубями другой человек об уроках забыть готов. Вот так. (Голубь легонько загуркутал у него на плече.) Оно, конечно, хорошее дело, голубеводство, но делу — время, а потехе — час.
Помолчали. Яковлев сочувственно взглянул на Кузнецова-младшего.
— На соседнем дворе, — продолжал неугомонный Кузнецов-старший, — такие голубчики нашлись, что не только из-за голубей об уроках забыли, а один чуть с крыши не свалился и голову себе не расшиб.
Помолчали. Раздалось нежное гуркутанье голубя.
— А вы, ребята, часом не с соседнего ли будете двора?
— Ну что вы, папа! — не выдержав, вмешался Кузнецов-младший. — Я ведь уже объяснил, что это из нашего класса.
— По делу, — еще раз подтвердил Яковлев. — Мы без вас на чердак — ни ногой…
— Да ладно, стойте себе. Не мешаете, тут не тесно, — растроганный такой покладистостью, сказал Кузнецов-старший.
И над чердаком нависло молчание.
Птицы тоже притихли.
— Эй, вы! Испугались новых людей? — вдруг сказал Кузнецов-отец. — А чего испугались? Да не съедят они вас, кому вы нужны!.. Открывай, Валюшка!
Кузнецов-младший распахнул чердачное окошко. Отец, не теряя времени, подхватил рогатину и начал вспугивать голубей.
— Эх, чорт тебя задери! — говорил он, размахивая рогатиной.
И птицы, как будто их в самом деле задрали черти, растопырив крылья, слетали с насестов. Первый голубь выпорхнул в раскрывшееся оконце. И вот уже весь чердак переполнился мельканьем распахнутых крыл.
— Смотри, смотри! — восторженно закричал Кузнецов-младший. — Эх, как пошел! — и, схватив Даню за руку, подтащил его к чердачному окошку.
— Смотрите, мальчик, пожалуйста, — любезно предложил Саше Кузнецов-старший.
Ровная цепочка голубей разместилась на ребре крыши, возле трубы. Голуби сидели, вскинув головки, мечтательно отведя их к плечам, могучим, покатым и пухлым по сравнению с беспомощно тонкой хвостовой половиной туловища. Вытянув шею, мальчики глядели не мигая в окошечко чердака.
Даня вздыхал. Он не мог оторвать глаза от этой бело-сизой, розовато-голубой, чуть приметно движущейся полоски. Птицы сидели вдоль крыши и словно дремали, примостившись рядом с кирпичной скучной трубой.
— Улюлю! — вдруг сказал Кузнецов-отец с придыханием. — Улюлю! — повторил он погромче и просунул в оконце шест с намотанным на конце несвежим вафельным полотенцем. — Улю-лю, улю-лю, улю-лю! — кричал он протяжно, энергически вращая в воздухе полотенце.
Птицы стали взлетать. Так робко, так медленно, словно бы навек расставаясь с ленью и уютной дремой чердака. Но вот — поднялись.
— Гляди, двухвостый! — кричал Валентин Саше.
И Саша молча кивал головой.
— Эй, эй, перохвостый! — кричал Кузнецов-младший изо всех сил, подталкивая в бок Даню.
— Ага!..
— Стоюн! Шпансырь! Палевый монах! Варшавский!
Мальчики только поводили глазами.
Слившись в правильнейший треугольник, птицы взвились над кирпичной трубой, над железными крышами, над громадой города, над звенящими мостовыми, над залитыми асфальтом дворами.
Повисли в воздухе, не отлетая далеко от дома, как олицетворенная верность, которой открылся мир, но она, однако, не в силах, даже ради всех его чудес, изменить родимому дому. От дальности расстояния птицы казались похожими на комариное племя. Черными точками они реяли в вышине, почти недоступной глазу.
Тускнеющая голубизна, чуть окрашенная розоватым отблеском заката, казалось всосала в себя птиц.
Четыре головы, высунувшиеся из окошечка чердака, неотрывно следили за птичьим полетом.
— Эх, и злые! Эх, хороши! — говорил Кузнецов-отец, и казалось, что голова, увенчанная соломенной шляпой, готова взлететь вслед за птицами.
— Хорошо стоят, ничего стоят… Кучно летают! — подхватывал Кузнецов-сын.
Сашу с обеих сторон энергически подталкивали локтями: с одной стороны — Даня, а с другой — Кузнецов-младший.
К гостям, казалось, сразу привыкли на чердаке. Их уже перестали считать случайными посетителями.
