Михаил Штительман - Повесть о детстве
— Шера, — тихо сказал Сема, — теперь я вижу, капая вы красивая. У вас глаза как угли.
Но Шера не обрадовалась комплименту.
— Знаете что, — сказала она, — пойдемте к нам. Как раз папа дома, и вы сможете надрать ему уши.
— А как я доберусь до них? — улыбнулся Сема. — У вас есть подходящая лестница?
Они пошли вместе. Сема нес ведро, и, так как он мало думал об этом, вода то и дело выливалась на землю.
— Оставьте мне хоть кружечку! — взмолилась Шера.
— Скажите, — Сема вдруг остановился, — а он вас никогда не трогает?
Лицо Шеры мгновенно сделалось грустным, и Сема понял, что он ляпнул что-то неподходящее.
— Он никого не трогает, — гордо ответила Шера, — слышишь, мальчик! Это только говорят о нем. Ему уже больше сорока лет. И он не виноват, если ему негде руки приложить. Он не виноват, что мама умерла, он не виноват, что у нас никого нет…
Сема уже очень жалел, что затеял этот разговор, но Шера продолжала с укором смотреть на него.
— Он мухи не обидит! А ты говоришь! — с обидой сказала она, неожиданно переходя на «ты».
— Я ничего не говорю! — оправдывался Сема. — У меня тоже нет мамы.
— А кто у тебя есть?
— Бабушка, дедушка.
— Бабушка, дедушка? — удивилась Шера. — И они тебе не могут сделать брюки длиннее?.. Тут же наверняка есть запас, — деловито добавила она. — А ты сам не можешь причесаться? И почему у тебя нос черный? Ты нюхал сажу?
Сема смущенно молчал. Откуда вдруг сажа?
— А из рукава пальто, — не унималась Шера, — торчит локоть. Зачем ждать, пока дыра вырастет? Нужно заштопать, пока она маленькая. Ты понимаешь что-нибудь в этих делах?
— Нет, — признался Сема, — я только иногда для бабушки просовываю нитку в иголку. Бабушка плохо видит.
— А я и дрова рублю, — сказала Шера, — и обед готовлю. И окна у меня блестят… На мне все хозяйство лежит! — вздохнула она. — Мама наша больная была. А у папы сразу руки опустились, побледнел, испугался… Пришлось все самой делать. Видишь?
Но Сема ничего не видел: уже наступил вечер, и улица была темна и пустынна.
— Называется — ушла на минуточку, — всплеснула руками Шера, — и сказала папе: одним моментом будет чай. Хорошая минуточка! — Она подошла к ведру и махнула Семе рукой: — Ты иди! Тебя там ждут, а меня тут ждут.
— Я пойду, — колеблясь, ответил Сема. — А если бы нам еще раз повидаться?
— Даже два, — улыбнулась Шера, — у меня ведь знакомой души нет. А тут вдруг такой кавалер! Только слушай, Сема, — сказала она тихо, — если ты уж нюхаешь сажу, так вытирай после этого нос. Хорошо?
Сема радостно кивнул головой. Сейчас он был согласен на все…
* * *Проходя мимо высокого дома Магазаника с большими, светлыми окнами, Сема заметил маленькую, притаившуюся у забора фигуру. Конечно, какое дело Семе до этой фигуры, пусть делает, что ей хочется, тем более что Сему ждет бабушка. Но все-таки интересно знать, что нужно этому еврею в поздний час возле дома купца? Сема тоже притаился.
Человек в синей куртке с поднятым воротником бесшумными шагами подкрался к забору и, оглянувшись по сторонам, быстро перепрыгнул во двор. Сема последовал за ним. «Наверняка жулик в маске!» — с волнением подумал Сема. В местечке завелась своя собственная маска! Человек, согнувшись, подбежал к полуоткрытому окну и остановился. Сема подполз к нему и поднял голову. Никакой маски не было! Перед ним стоял Антон, к чему-то настороженно прислушиваясь.
— Вот это встреча! — воскликнул Сема, вытирая пот.
— Молчи, — прошептал Антон, зажимая ему ладонью рот. — Слышишь?
Из окна доносились незнакомые звуки какой-то городской веселой песни.
— Что это? — тихо спросил Сема, не понимая, что здесь особенного нашел Антон.
— Стой тихо! — разозлился Антон. — Не понимаешь?
— Что это? — вновь спросил Сема, удивляясь еще больше.
— Фисгармония играет! — прошептал Антон, приставив ухо к окну. — Слышишь?
Сема пожал плечами и тихо выбрался со двора. «Фисгармония — подумаешь, какое счастье! Он даже не знает такого слона и ничего — жив, здоров. Вот Шера — это другое дело. И как все получилось просто, — с удовольствием вспоминал Сема, — я ей сказал, и она мне сказала!.. Как будто знакомы сто лет!..»
СЕМА — НЕ РЕБЕНОКТревоги остались позади, и веселое настроение вновь вернулось к Семе. Все-таки жизнь — интересная вещь, даже если в местечке не ходит конка.
Живой человек, если он еще ходит своими ногами, горевать не должен. Вот, допустим, у Гозмана есть такой служащий — Ланцет. Он очень худой и от этого страшно переживает. Такое трудное положение… И действительно, Ланцет очень худой, и кажется, что он весь состоит из палок: две палки внизу, две палки в рукавах и самая тоненькая палка — та, на которой он носит свою голову. Одним словом, Ланцет — не красавец, и влюбиться в него с первого взгляда нет никакой возможности.
Но кто сказал, что это навсегда? Ланцет — живой человек, и всякое бывает! Есть, например, такая болезнь, что если после нее не умирают, то появляется волчий аппетит, и человек начинает поправляться. Или совсем другой случай. Пейся рассказывал, как делали кресло: взяли обыкновенный худой стул и стали его обивать каким-то войлоком, подсыпать опилки, и стул так распух и заважничал, что попробуй теперь сесть на него. Жизнь! В жизни всякое происходит!
И не надо горевать… Сема шел на работу, потихоньку напевая забавную песенку деда:
Быстрая вода, мягкая вода,
Колесо бежит.
Мама варит лапшу,
Папу веселит.
Но, как всегда, Семе и сегодня не повезло с пением, потому что он встретил Пейсю.
— На работу? — охрипшим голосом спросил Пейся.
— Нет, — серьезно ответил Сема, — рыбу ловить.
— Хорошее дело, — согласился Пейся, как-то странно поворачивая голову. — Я знал одного человека, он забросил на ночь невод, а сам лег на краешек сетки и уснул. Проснулся, смотрит, он уже в реке, — оказывается, ночью его утащили рыбы. Он, конечно, сильно расстроился.
— Знаю, — сказал Сема, испытующе всматриваясь в красное лицо Пейси. — А ну-ка, поверни ко мне голову!
Пейся повернулся всем туловищем.
— Я же прошу повернуть голову.
— Не могу, — растерянно прошептал Пейся, указывая пальцем на воротник.
Сема быстро расстегнул черненькую куртку Пейси и остановился в изумлении. На розовую наволоку Пейся напялил галстук, который сразу был серым, малиновым, бурым и кремовым. Галстук так туго стягивал шею, что лицо Пейси покраснело: поворачивался он сразу лишь корпусом и говорил каким-то сдавленным, чужим голосом.
— Где ты это выкопал? — сердито спросил Сема, ткнув пальцем в галстук. — Это же хвост жар-птицы!
— Вы ничего не понимаете! — прохрипел Пейся, обижаясь и переходя на «вы».
— Ну, и умрешь к вечеру.
— Типун вам на язык! — торопливо пробурчал Пейся и, с трудом сняв галстук, зажал его в правой руке.
— Хорошо, — успокоившись, улыбнулся Сема. — Теперь я могу идти на работу. А хомут свой повесь на гвоздик.
— Сам знаю, — надув губы, проговорил Пейся, с нежностью глядя на галстук. — Наверно, завидуешь?
— Да, — согласился Сема, — сплю и во сне вижу.
Времени оставалось мало, и он быстро зашагал, покинув у лавки обиженного приятеля. Около фабрики Сема увидел городской фаэтон с поднятой крышей. Кучер, ловко спрыгнув с облучка, расстегнул кожаный фартук, и на землю осторожно сошла какая-то женщина в шапочке, похожей на кастрюлю, перевернутую дном вверх; за дамой выпрыгнула девочка с голубым бантом; потом, опираясь на палку, вылез мужчина с лицом постаревшей мыши, в пальто с бархатным воротником. Навстречу им выбежала «мамаша» и, широко улыбаясь, принялась целовать девочку, потом даму, потом мужчину, громко, со свистом чмокая.
Войдя в цех, Сема столкнулся с Лурией.
— Видел? — спросил он Сему.
— Видел.
— А с каким вкусом они целовались, ты заметил? Как эта мадам ни вертелась, ей все-таки пришлось поцеловать «мамашу».
— А кто они такие? — спросил Сема.
— Не знаю, — пожал плечами Лурия, — наверно, ее родственники по мужу.
— Наверно, — кивнул головой Сема, — Это я им в городе письмо заносил.
Сема опустился на табурет и принялся за работу.
«Боже мой, — думал он с тоской, — целовать такую ведьму! Недаром сын бежит от нее!»
— Ну как, Сема, — крикнул со своего места Лурия, — твое здоровье уже поправилось?
— Слава богу, — улыбнулся Сема.
— Я это сразу заметил. Раз, думаю, Сема стал меньше петь, значит, дело идет к выздоровлению. А скажи ты мне, пожалуйста, когда ты научишься опрокидывать стопку?
— Не знаю, — смутился Сема, — от нее так пахнет…
— Неудачник! — расхохотался Лурия. — Кто же ее нюхает? Нюхают корочку хлеба и запивают стаканом воды!
