Леонид Жариков - Повесть о суровом друге
Угрюмым молчанием отвечал мне опустевший двор.
Внезапно кто-то вошел в калитку и приблизился ко мне. Я узнал Васю.
- Не плачь, Лень, будешь у нас жить, - с дрожью в голосе проговорил он.
Мы возвратились в землянку. Тетя Матрена прижала меня к груди:
- Сиротиночка моя... Маму твою казаки увели... Не плачь. У нас будешь жить, с Васей.
Тетя Матрена постелила нам на полу под иконой, укрыла нас пиджаком. Мне стало тепло, и я, всхлипывая, уснул.
С этого дня мы с Полканом навсегда перешли жить к Анисиму Ивановичу.
Мы с трудом привыкали к новой жизни. Первое время Полкан уходил к себе и подолгу лежал во дворе, будто ожидал, когда придут хозяева.
Вскоре рана моя зажила. Анисим Иванович справил мне новые сапоги, и я мог выходить на улицу. Забинтованная рука висела на перевязи, но боли уже не было.
Ребята сочувствовали моему горю и уважали меня за то, что я был ранен настоящей пулей в бою. Уча подарил мне свою лучшую красно-рябую голубку. Абдулка Цыган дал кусок хлеба, политого подсолнечным маслом. Только Илюха подсмеивался надо мной.
Однажды мы сидели на лавочке возле землянки. По улице мимо нас пронесли гроб с покойником. Илюха, строгавший палку, глянул на гроб и хихикнул.
- Ты чего? - спросил Уча.
- Чудно. У Леньки отец помер, а хоронить было некого.
Васька, грозный, поднялся с лавочки.
- Ты над кем смеешься? - спросил он, и ноздри у него побелели. - Над кем смеешься, гад? - и ударил Илюху по лицу. Тот присел и заскулил. Ребята с презрением отошли от Илюхи.
Васька повел меня в город. Хотелось плакать, но я терпел.
Возле церкви шел митинг - похороны жертв революции. Дядя Митяй (это он приходил в землянку) говорил об отце, что смерть его прекрасна, потому что он отдал жизнь за народ. Рабочие запели похоронный марш и положили на братскую могилу глыбу степного камня песчаника. На нем красной краской было написано имя моего отца. И долго не мог я понять, почему вместо человека, вместо моего отца остались камень и надпись - два слова.
Вечером, когда мы легли спать, Васька придвинулся ко мне близко-близко и зашептал:
- Теперь мы с тобой настоящие красногвардейцы! Утречком встанем и пойдем в ревком. Нас запишут в кавалерию. Хочешь в кавалерию?.. Знаешь, как здорово!.. Ты себе какую лошадь возьмешь, красную?
- Ага...
- И я красную.
Вася ласково гладил мое плечо, а я прислушивался к стуку дождевых капель по стеклу и думал: «Как же мне жить без матери и отца? Кому я нужен? Разве только Ваське я нужен. Да, да. Я по глазам видел, что нужен». От этой мысли мне стало легче, и я взял Ваську за руку: это было все, что у меня осталось - теплая Васькина рука.
- Теперь хорошая жизнь начнется, - шептал Васька. - Юза больше не будет, и царя тоже. А мы в школу пойдем, научимся читать и писать. А когда подрастем... Когда подрастем, поедем к товарищу Ленину... Ты поедешь?
- Поеду, - отозвался я со вздохом.
- Ну и хорошо, - тоже вздохнул Васька, и мы прижались теплыми телами, крепко обняв друг друга.
Глава восьмая.
ФЛАГИ НАД ГОРОДОМ
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И, как один, умрем
В борьбе за это.
1
После революции началась совсем другая жизнь. Как будто все, что было раньше, - бой рабочих с казаками у завода, гибель отца, Сенька-колбасник, катавшийся на мне верхом, - все это снилось.
Не было больше царя, отменили бога. Нигде не слышно ненавистных слов «господин», «барин», «ваше благородие». Небо над поселком стало выше, солнце блестело веселее, и всюду, куда ни погляди, полыхали на ветру красные флаги революции.
По улицам ходили вооруженные рабочие и называли друг друга по-новому: «Товарищ».
Товарищ! Какое красивое слово! Сколько теплоты и счастья в этом слове!
Совсем недавно его произносили шепотом, чтобы не дай бог не услышал городовой или сыщик, а то живо закуют в кандалы: «Против царя идешь».
Теперь слово «товарищ» стало свободным, как птица, выпущенная на волю. Я полюбил его и повторял двести раз на день. Даже ночью, укрывшись с головой старым пиджаком и чувствуя спиной теплую спину Васьки, я твердил про себя тихонько: «Товарищ, товарищи...»
Днем я бродил по городу и заговаривал с прохожими, чтобы лишний раз произнести это слово. Рабочий с винтовкой на плече обернется и спросит: «Тебе чего, мальчик?» Ответишь что-нибудь: рукав измазан в глине или смотри, мол, винтовку не потеряй. Он улыбнется, скажет «спасибо», а ты идешь дальше, отыскивая, к кому бы еще обратиться.
На углу нашей улицы торговала семечками бедная бабушка Ивановна. Я подошел к ней и, стараясь быть строгим, спросил:
- Товарищ бабушка, почем семечки?
Должно быть, старушке тоже нравилось это слово. Усмехаясь, она протянула мне горсть семечек:
- Возьми, сыночек, лузгай, сиротка.
Однажды я встретил Алешу Пупка. Было уже начало зимы, а он шел без шапки, втянув голову в воротник рваного женского сака. Я остановил Алешу и спросил:
- Почему ты без шапки, товарищ?
- Нема, - тихо ответил Алеша, - порвалась шапка.
- Бери мою, - предложил я, снимая драный картуз без козырька.
Алеша ответил:
- Обойдусь, спасибо... товарищ. - И мы улыбнулись друг другу, согретые этим словом.
Вся жизнь переменилась в городе. Бедняки переезжали в дома богачей. Мы тоже могли переехать, но Анисим Иванович сказал, что пусть сначала переедут те, кто больше нуждается. А потом и мы бросим свои лачуги. Васька сказал, что теперь кто был ничем, тот станет всем!..
Не хватало дня, чтобы успеть увидеть все интересное. Давно нужно было поглядеть, как дядя Митяй - наш председатель Совета рабочих и солдатских депутатов - заседает в Совете. Хотелось заглянуть в банк. Анисим Иванович теперь стал комиссаром финансов. Он уже не ползал на своей тележке, а ездил на линейке, запряженной буланой лошадкой. Через плечо на тонком ремешке он носил наган, чтобы охранять народные деньги. И я представлял себе, как Анисим Иванович сидит возле дверей банка, набитого деньгами до потолка, держит в одной руке наган, а в другой - саблю: попробуй-ка сунься за денежками. Теперь они народные: хотим тратим, хотим нет. Довольно богатеям набивать карманы деньгами.
Каждый день появлялось что-нибудь новое. То в бывшем Благородном собрании открывали рабочий клуб. То на Пожарную площадь заводские парни и девушки сносили иконы, сваливали их в кучу и под пение «Интернационала» сжигали. (Мы с Васькой тоже сняли и забросили в костер свои медные крестики. Бога нет, чего дурака валять!) То в бывшей судебной палате именем революции судили колбасника Цыбулю.
Все было по-новому и все радостно!
Только один раз мне стало горько, когда я увидел, как на главной улице рабочие срывали старые эмалированные таблички «Николаевский проспект» и прибивали новые: «Улица рабочего Егора Устинова». Вывески были деревянные, плохо оструганы. И пусть мне было грустно, а все-таки не забыли рабочие моего отца...
Полно было новостей на заводе. Управляющим рабочие выбрали Абдулкиного отца - дядю Хусейна. Сбегать бы да поглядеть хоть в щелочку, как он управляет заводом...
Говорят, отобрали имение у генерала Шатохина и землю роздали крестьянам. Я порадовался за деда Карпо. Ему, наверно, столько земли теперь дали, что за день не обойдешь.
2
По дороге в центр города мне встретилась колонна рабочих. Вместо винтовок они несли лопаты, пилы, кирки и, шагая в ногу, дружно пели:
Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой.
«Братский союз и свобода»
Вот наш девиз боевой.
Впереди плыл, надуваясь ветром, красный флаг. Он весело похлопывал о древко, будто хотел взлететь в голубое небо. Я видел, как рабочие свернули в боковую улицу, ведущую к заводу. Вот скрылась за домами последняя шеренга, и только доносились слова песни:
И водрузим над землею
Красное знамя труда!
Из разговоров на улице я узнал, что это был первый коммунистический трудовой отряд. Оказывается, вышел новый закон: «Кто не работает, тот не ест!» Мне, когда я услышал об этом, стало совестно: я вчера и сегодня ел хлеб и даже тюрю и узвар пил, а работать не работал. Я не знал, что так стыдно, если обедать бежишь скорее, а сам не работаешь. «Назло теперь не стану есть, а буду только работать!» - решил я.
В городе, в бывшей лавке Цыбули, открыли потребительскую кооперацию. Возле нее стояла длинная очередь за хлебом. Где-то здесь должен быть Васька.
Женщины, закутавшись в платки, сидели на скамеечках, принесенных из дому, лузгали подсолнухи и рассказывали о том, как сегодня ночью у богатея Цыбули в яме под сараем нашли сто мешков муки и сколько-то много пудов конфет. Совет рабочих депутатов приказал раздать конфеты детям, а кроме того, по фунту муки.
