Пётр Заломов - Петька из вдовьего дома
— Я решу его, только уйдите ненадолго.
Девочки фыркнули, с готовностью убежали. Петька приготовился решать труднейшую задачу, а посмотрел на листочек и увидел, что здесь нужны простейшие арифметические действия. Он решил даже, что подружки над ним подтрунивают. Сделав все что надо, Петька принялся за книгу и отложил ее лишь тогда, когда вернулись девочки.
Теперь Петька внимательно рассмотрел Нину Иванову и нашел, что она гораздо красивее Зоечки. Она была тоньше и выше подруги, так что Петька почувствовал к ней несомненную симпатию, но ясно понял тогда же, что ему гораздо приятнее, когда Зоечка приходит одна.
Девочки очень удивились, узнав, что пример уже решен, и, не взглянув на него, подняли шумную возню. Они гонялись друг за другом, визжали, смеялись, так что Петька совершенно перестал жалеть о приходе Ивановой и с восхищением любовался своим белокурым божком.
У Ивановой были темно-русые волосы, немного строгое лицо, и рядом с ней Зоечка казалась еще миловиднее и живее.
Просторы палаты ей были явно тесны. Она открыла дверь в коридор и соседнюю комнату. Убегая от подруги, Зоечка так громко смеялась, так взвизгивала, что сиделка услыхала ее из самой крайней, угловой комнаты, позакрывала все двери и прогнала подруг из палаты. Но через минуту девочки опять уже были здесь. Нянька выгнала их снова, и Петька слышал, как из коридора доносился нежный, умоляющий голосок Зоечки.
— Ну нянечка! Ну милая! Позволь нам побегать в палате! Мы запрем коридор, и мама не узнает.
Нянька не устояла, сдалась, и девочки вновь принялись бегать по палате, к большому удовольствию Петьки. Теперь он готов был благодарить няньку за ее ворчание, так как Зоечка уже не убегала в коридор и в комнату и все время была у него на глазах.
«Я насмотрюсь на нее на всю жизнь, а потом навсегда уйду на завод, — думал с тоской Петька. — А она считает, наверное, меня просто застенчивым дикарем. Должно быть, она сразу догадалась о произведенном ею впечатлении».
С этого дня Зоечка нередко приходила к Петьке со своей подругой, но чаще прибегала одна. Петька прочитал и «Всадника без головы», и «Приключения капитана Гаттераса»[94], и другие не менее интересные, но совершенно не доступные ему раньше книги. Уже за одно это Петька был невыразимо благодарен ей.
Проболел Петька больше двух месяцев. Но и это счастливое время прошло. Выйдя из больницы, Петька усиленно принялся за занятия, но дело подвигалось туго. После болезни стало труднее учиться, он быстро уставал, но главное, он страшно тосковал о Зоечке.
Когда он встречал ее теперь где-нибудь на улице, она почему-то делала вид, что совершенно с ним не знакома. Петька терзался, его разбирало отчаяние, но на Зоечку он не обижался. Петька понимал, что изящной девочке стыдно дружить с мальчиком из подвала.
ГЛАВА XXVIII
Петьке исполнилось четырнадцать лет, и по порядку, установленному во вдовьем доме, ему теперь нельзя было ночевать здесь. Администрация считала безнравственным пребывание юношей в доме, где живут вдовы и девицы. Анна Кирилловна приискала Петьке ночлег неподалеку, у старушки вдовы, торгующей старыми вещами. У хозяйки была двадцатилетняя дочь Груня — белошвейка, бравшая заказы на дом.
Постель для Петьки сделали на примостке, в коридорчике, соединяющем переднюю с кухней.
Приходя вечером на ночлег, Петька всегда заставал Груню за работой, а когда утром он уходил, девушка уже опять сидела за шитьем. Петька заметил с некоторых пор, что Груня стала очень скучной, глаза у нее нередко были заплаканы, а по вечерам она совсем перестала уходить из дому.
Засыпал Петька не сразу и мог сколько угодно наблюдать за Груней и ее матерью: в дощатой перегородке как раз на уровне Петькиных глаз была порядочная дыра от выпавшего сучка. Хозяйка частенько не ночевала дома, и в такие вечера Груня подолгу плакала. Не оставляя работы, только голову наклонив ниже обычного, она тихонько всхлипывала и часто-часто утирала слезы. Петька засыпал и, когда, случалось, просыпался ночью, все также видел Груню, тусклый свет и бесконечное шитье.
Порой девушка напевала какую-то грустную песенку, иногда сильно кашляла, прижимая к губам платок, и Петька видел потом на нем зловещие красные пятна.
На святках к хозяйке пришли ряженые, много танцевали, пили вино, пели песни. Груня принарядилась, подвила волосы, но Петьке показалось, что в своем обычном наряде она гораздо приятнее.
Случайно он услыхал слова «жених» и «смотрины» и понял, что кто-то пришел смотреть Груню как невесту. Всех больше обращал на нее внимание маленький невзрачный человек с плешивой, будто объеденной молью, головой. По всеобщей просьбе он запел оглушительным голосом «Как на реченьке Дунае перевоз Дуня держала». Вместо Дуни певец вставил, ко всеобщему удовольствию, имя Груни, и Петька догадался, что это, наверное, и есть жених. Певец орал пьяным голосом, но все ему шумно аплодировали.
Разошлись гости только в три часа ночи. Уходя утром к матери во вдовий дом, Петька встретился в коридорчике с Груней, и она показалась ему красивее, чем обычно. Девушка словно бы расцвела, даже лицо ее порозовело.
Вечером Груня опять сидела за шитьем, а мать ее деловито рассуждала о приданом, и Петька радовался, что наконец-то девушка выйдет замуж.
Прошли святки, Груня все шила приданое, а жених между тем не появлялся.
В один из вечеров, еще подходя к домику, Петька услышал страшный шум, а когда вошел, то первым делом увидел Груню, бьющуюся в истерике на полу. Мать же ее кричала на какую-то толстую бабу, требуя обратно пять рублей, та в ответ скверно ругалась, обвиняя и Грунину мать и саму Груню в обмане.
Кричали все, и Петьке было трудно разобраться, что же произошло. Только по выкрикам толстухи: «гулящая девка», «воспитательный дом», «ребенок» — Петька понял наконец, что свадьба расстроилась.
С этого дня мать и дочь, обычно дружные, начали ссориться. Груня упрекала мать в жадности, в том, что она слишком мало заплатила свахе, потому-то она и выболтала все. Родители соперницы не пожалели двадцати пяти рублей, и дело сделалось, хотя невеста — бывшая канавинская проститутка. Мать же кричала, что Груня сама виновата во всем, что она потаскуха и вешается всем на шею.
Целую неделю продолжались эти яростные споры. Груня извелась вконец, под глазами у нее появились синяки. Дело кончилось тем, что мать с дочерью помирились и отводили душу, ругая общих врагов — сваху, жениха, подлых родителей соперницы, которые его «перебили». Мать тогда плакала, обнимала и целовала дочь, причитая, какие они несчастные, как жестока к ним судьба.
Понемногу в домике воцарились прежнее спокойствие и скука. Как-то, когда старухи не было дома, Груня пришла к Петьке в одной рубашке, подсела к нему на постель.
Выглядела Груня грустной и усталой, попыталась она рассказать несколько анекдотов, но сделала это так скучно, что веселья не получилось. Посидев еще немного молча, она нехотя встала, ушла к себе.
Почему-то теперь Петьке совсем не было ее жалко, он думал о ней с раздражением, зло: «Вот стерва! То рада была хоть за облезлую крысу выскочить, то ко мне лезет!».
На другой день Петька рассказал матери о Груне. И Анна Кирилловна пришла в ужас.
Вечером того же дня Петька отправился на ночевку к старшей сестре Лизе, которая вышла замуж за столяра[95], Правда, сестра жила далеко от вдовьего дома, но Анна Кирилловна была готова на все, лишь бы избавить сына от опасного соседства. Лиза переговорила с мужем, и Петька стал спать в прихожей на высоком столярном верстаке. О несчастной Груне он быстро забыл.
Только ранней весной Петька случайно узнал, что Груня умерла от чахотки. И тогда все разом вспомнилось: и то, как была одинока и несчастна девушка, и то, как много она работала, и то, как искала чьего-нибудь сочувствия и ласки, да так, видать, и не дождалась их…
ГЛАВА XXIX
Последний год в уездное училище Петька ходил вместе с Федькой Колодовым, который оставался в третьем классе, как и во всех предыдущих, на второй год. Таким образом, Федька начал свой шестой год занятий в училище. Познакомился Петька и со многими новыми учениками. Некоторым из них было уже по восемнадцать, а то и по двадцать лет. Так эти превосходили ростом многих учителей.
По количеству учеников класс был громадный: в нем соединили всех учеников из второго основного и второго параллельного классов, а кроме того, и всех оставленных на второй год. Третьегодники были редкостью: родители, потеряв терпение, предпочитали своих безнадежных шалопаев поскорее пристроить к делу. Ребята были разные. Были парни искушенные, уже немало вкусившие от жизни, знавшие толк в женщинах, пристрастившиеся к табаку, вину, по-мужски судившие о многом. Таких было не более десяти, но именно они задавали тон, направляя мысли и чувства класса. Это они обычно приносили новые анекдоты про учителей, про попов, про разную всячину.
