Пётр Заломов - Петька из вдовьего дома
Публика наконец увидела и оценила железную выдержку Хамидуллина. Понял это и церковный сторож. Тщетно старался он наподдать, силы его слабели, и он бежал все тише и тише. Публика замерла. Затаив дыхание, все напряженно следили за Хамидуллиным.
Началась восьмая верста.
Хамидуллин по-прежнему был спокоен, бежал все так же легко и красиво. На церковного сторожа он не обращал внимания, только косился временами на все еще преследующего его Степана.
А тот и не думал отставать. Бежал точно привязанный, на том же расстоянии. Его кажущаяся слабость все более и более напоминала тонкий расчет. Мальчишки из вдовьего дома радовались: «Дядя Степа не сдается!» Самым странным было то, что расстояние между бегунами все время оставалось неизменным, будто вымеренным кем-то.
Зато церковный сторож все больше терял выигранное расстояние, но сойти с беговой дорожки все еще не хотел. Он даже пытался наддать, но расстояние неуклонно сокращалось. На одиннадцатом круге он упал как подкошенный на землю. Его тотчас подхватили на руки, унесли. Как потом рассказывали, у сторожа хлынула горлом кровь, и его увезли в больницу.
Увлеченные азартом борьбы, все скоро забыли о церковном стороже и, не отрываясь, следили за Степаном и Хамидуллиным. Расстояние между ними оставалось все еще прежним. Так продолжалось до конца четырнадцатой версты. Уже начало казаться, что бегуны заранее сговорились, что Степан подкуплен, что дело кончится безусловной победой Хамидуллина, когда вдруг Степан прыгнул. Да, именно прыгнул. Он только что был позади и вдруг очутился впереди шагов на десять. Хамидуллин ринулся было за ним, несколько минут расстояние оставалось неизменным, но затем снова перешел на прежнюю скорость. Разрыв быстро увеличивался. Было страшно за Степана. Он бежал теперь в полную силу, и издали казалось, что Хамидуллин плетется за ним шагом.
Вот Степан обежал уже полкруга и приближается к Петьке. Худощавое лицо бледно, как обычно, на нем не заметно даже капелек пота. Только раздуваются тонкие ноздри да горят глаза.
Мальчишки, а за ними и взрослые грянули «ура!». Но Степан уже пробежал мимо. Он делал последнюю четверть круга. Трибуны неистовствовали. Степан выиграл состязание.
Добежав до конца, он сейчас же, почти не отдыхая, начал ходить по рядам публики с шапкой в руках.
— Русачок милый! Не подвел! Жертвую трешницу! — кричал подвыпивший купец и лез к Степану целоваться.
Степан брезгливо вытер щеку рукавом, направился по рядам дальше.
— Жертвую тебе, жеребцу, рупь! — съязвил полицейский пристав.
— Дарю, милейший, гривенник! — промямлил тщедушный чиновник…
Через некоторое время сияющий Степан вышел с ипподрома, сопровождаемый толпой. В руках у него была шапка, полная серебра и медяков. Ему выдали и приз — двадцать пять рублей. Да столько же накидала ему в шапку публика. На эти деньги Степан купил потом корову, которую все в шутку прозвали Ипподромом.
Петька долго размышлял позже над тем, почему дворник Степан победил опытного бегуна, и пришел к выводу: «У Хамидуллина были железные ноги, а у Степана — железная воля!» С этих пор Петька стал пуще прежнего закалять свою волю.
ГЛАВА XXVII
В феврале неожиданно наступила оттепель, и Петька вместе с другими мальчишками целый день провозился в снегу. Сначала катали большие комья снега для снежных баб, потом прыгали с высокой башенки ограды в глубокие сугробы снега, увязая в нем по пояс.
Вошедший в азарт Петька предложил ребятам нырять в снег головой вниз, как в воду. Однако никто на это не решился из опасения сломать себе шею. Это лишь подзадорило Петьку, и, напрягая до предела свою волю, он бросился с башенки вниз головой. Несмотря на то что снег казался достаточно рыхлым, удар был очень изрядным.
После трех таких прыжков, сделанных уже без особого желания, а скорее из чувства сопротивления, Петька нырять перестал. За ворот ему набился снег, он быстро таял, стекал по груди и спине холодными быстрыми струйками, а ноги уже давно были мокрыми. Раздевшись и вытряхнув из-под рубахи снег, Петька еще повозился немного на улице, а когда совсем уж замерз, пошел домой.
К вечеру он почувствовал себя очень плохо: было очень больно глотать, ломило все тело, страшно знобило. Всю ночь пролежал он в жару, а на другой день утром Анна Кирилловна повела его к доктору на второй этаж. Врач посмотрел Петьку и велел оставить его во вдовьей больнице.
Мальчишку поместили в просторной палате в два окна. Лежал он совсем один, никого к нему не допускали, кроме сиделки, которая приносила и пищу. Боль в горле усиливалась, так что Петька совсем перестал есть. Да и пить ему было трудно. Пропал голос, и Петька мог только чуть слышно шептать. Дышать становилось все тяжелее и тяжелее. Так что Петька понял вдруг, что, наверное, именно так умирают. Однако страшно ему от этого не стало. Удивительное равнодушие было в нем ко всему. Не было даже желания видеть мать и близких.
По нескольку раз в день заходила сиделка в белом халате, смазывала ему в горле чем-то жгучим, заставляла вдыхать пары скипидара.
Так продолжалось изо дня в день, и понемногу Петька стал поправляться. Зато росли теперь с каждым днем тоска и скука от безделья и одиночества. Болезнь отступала очень медленно, но все-таки отступала. Появился аппетит, и Анна Кирилловна присылала Петьке жидкую рисовую кашу на молоке. Петька ел ее с наслаждением, и силы заметно прибывали. Он уже мог немножко сидеть на кровати и смотреть в окно на поля, отчего ощущение одиночества еще больше усиливалось. Приходила иногда фельдшерица, осмотрев горло, уходила тотчас. Петька опять оставался на долгий скучный день один.
Как-то солнечным днем в палату нежданно впорхнула девочка в коротеньком платьице. Петька раньше не видел ее во вдовьем доме, и она показалась ему прекраснее всех девочек на свете. У нее были толстые белокурые косы с золотистым оттенком и очень милое лицо, хотя черты его и нельзя было назвать правильными: носик слегка вздернут, на нем и на атласных щечках заметны маленькие оспинки, но рот — словно сочная, спелая вишенка, серые глаза с крапинками такие приветливые, а голосок такой нежный, что вся она была удивительной. Самое же главное, она пришла вместе с солнышком, такая нежданная, первая после тяжелой болезни. Петька был очарован.
А девочка защебетала:
— Вам скучно одному? Вы любите читать?.. Я буду приносить вам книги… Мама запретила мне к вам ходить. Но вы не бойтесь! Я приходить все-таки буду. Я учусь в гимназии и беру из библиотеки много книг. Вы любите с картинками?
Смущенный Петька стоял около койки и не знал, что говорить. Он только чувствовал необычную радость, доходившую чуть не до восторга, и боялся, что девочка вот-вот уйдет и никогда больше не вернется. Впервые ему стало стыдно за свой внешний вид: вылинявшие залатанные штаны и рубаха, на ногах — неуклюжие валенки. А тут еще длинные тонкие руки висят как плети, и Петька не знает, куда их деть. И таким жалким, некрасивым показался он себе, что боялся даже пошевелиться.
Зато девочка была красива, изящна, грациозна. Нежная беленькая шейка выглядывала из белоснежного воротничка, головка в золотистых кудряшках, и вся она казалась чудесным цветком. Будто волшебник сделал ее зеленое платьице, черный фартучек и маленькие блестящие башмачки…
— Вы лежали! Пожалуйста, ложитесь опять! Вы, наверное, устали? Вам вредно стоять! Я вам мешаю? Если вы не ляжете, я сейчас же уйду!..
Хотя голос девочки звучит нерешительно, Петька беспрекословно подчиняется ей и ложится на койку. От впечатлений и от слабости у него кружится голова. Девочка присела было на койку, но в этот момент вошла ее мать, фельдшерица.
— Зоя! Ах, боже мой, ты здесь! Ведь это же безумие! Пойди сейчас же переодень платье и вымой сулемой руки! Ведь я же тебе объяснила! Иди же ради бога, иди…
Девочка вскочила, звонко рассмеялась, вихрем вылетела из палаты.
А фельдшерица, смазав Петьке горло, еще долго ворчала на сиделку.
— Ты совсем, совсем не смотришь за ребенком! Ведь я же тебя просила! Объясняла — это опасно, смертельно опасно!
Слов сиделки, что-то пробурчавшей в ответ, Петька уже не слышал. Он понял одно: больше девочка уже никогда не придет к нему. И все-таки ждать ее он не переставал.
На другой день Петька ждал ее с самого утра, но она все не приходила. Вместо нее пришла фельдшерица, и Петька, напряженно всматриваясь в ее лицо, тщетно искал желанного сходства. Он все смотрел и никак не хотел верить, что прелестная девочка — дочь этой в общем-то доброй, но некрасивой женщины.
Петька всячески убеждал себя, что девочка теперь не может прийти, что ее не пустят, да она и сама побоится заразиться. Но, несмотря ни на что, он упорно ждал Зоечку. Его уже не интересовали поле, книги про индейцев и дальние страны, он хотел видеть Зоечку. Нежность к ней затмевала все другие чувства. И как же Петька радовался, думая о ней, думая о том, что она есть на свете. Но сможет ли он ей понравиться?
