Леонид Жариков - Повесть о суровом друге
Васьки дома не было. Я стоял посреди двора, соображая, куда мог деться Васька.
Неожиданно со стороны угольного сарая ко мне донеслись приглушенные голоса. Я прислушался. За деревянной стеной говорил рыжий Илюха:
- Ленька не пойдет. Он сдрейфит.
- Кто? Ленька? - послышался Васькин голос. - Чтобы мой помощник да сдрейфил?
- Конечно, побоится, известный трус, - упрямо твердил Илюха.
Еще не зная, что происходит в сарае, но полный обиды, я рванул дверь. Дребезжа и волочась по земле подгнившими досками, дверь приоткрылась. Запахло старой обувью. В полумраке я с трудом разглядел лица ребят. На куче угля сидел Илюха и ковырял заржавленным штыком землю. Рядом, вытянув единственную ногу, стругал деревянную саблю Уча. Васька, заложив руки за спину, деловито ходил по сараю из угла в угол. Абдулка Цыган сидел у самой двери и зачем-то разрывал на полосы свою красную рубашку. Старый пиджак был накинут у него на голое тело. Я сжал кулаки и двинулся на Илюху:
- Ты что тут наговариваешь на меня? Кто побоится?
Илюха вздрогнул от неожиданности, но спохватился и ласково проговорил:
- А вот и Леня пришел, садись сюда, здесь мягче.
- Ты зубы не заговаривай: кто трус?
Илюха, защищаясь, поднял руки к лицу:
- Я понарошку, а ты думаешь, правда.
- Смотри, а то так стукну, что из глаз звезды посыплются.
- Ну будет вам! - строго сказал Васька и, кивнув мне, добавил: Садись на заседание.
Я присел на голубиную клетку и начал заседать.
- Слушайте, что я буду говорить...
Васька не спеша прошелся по сараю и начал рассказывать о том, как в Петрограде сбежал от рабочих Керенский. Пришли арестовать его, а он выпрыгнул в окно, переоделся в огороде в женскую кофту, только юбку не успел надеть, так и остался в галифе. Что делать? Тогда он покрылся длинной шалью, взял в руки корзинку и пошел. Красногвардейцы пропустили его, думали, идет какая-то тетка на базар. А он выбрался за город, корзинку бросил - и тикать. Рабочие спохватились, да поздно. Так и убежал Керенский далеко, аж в какую-то Америку.
- В царском дворце в Петрограде живут теперь рабочие, - с гордостью рассказывал Васька, - едят из золотых царских тарелок, смотрятся в царские зеркала...
- Ух ты!.. Наверно, и спят на царевой постели, - сказал Уча.
- Выдумаешь, - возразил Илюха, - на царскую постелю разве заберешься? Там одних перин сто штук до самого потолка.
- Ну и что? Лестницу подставь и полезай, зато мягко спать.
- Вась, а Ленин тоже там? - спросил Абдулка.
- Нет, Ленин не захотел в царском дворце жить.
- Почему?
- «Почему, почему»!.. Противно, вот почему. Ленин живет в домике. Небольшой такой, с палисадником.
- Откуда ты знаешь?
- Опять двадцать пять - откуда, зачем, почему. Тебе говорят, значит, слушай.
Радостно было от того, что рассказывал Васька. Но оказалось, не все у нас так хорошо, как хотелось бы. Какой-то генерал Каледин, помощник Керенского, не признает рабочую власть и послал на наш город казаков. Ими командует фон Графф. Не тот фон Графф, которого рабочие чуть не бросили в ствол шахты, а его сын Колька фон Графф. Калединцы подошли уже близко и хотят захватить город. Надо спасать положение.
Вопрос решили быстро: в красногвардейцы записываемся все. Оружие пока у каждого свое.
Работа закипела. Абдулкины красные лоскуты мы прикрепили кто на рукава, кто на шапку.
- Значит, так, - закончил Васька. - Ленька будет моим главным помощником, а ты, Уча... Эх!.. - Васька сокрушенно почесал за ухом. - Не годишься ты с одной ногой на лошадь. Ну ладно, пешком воевать будешь. Пошли! Только смотрите, кто боится, лучше сразу признавайтесь. - Внезапно он ткнул в меня пальцем: - Божись, что не сдрейфишь!
- Ей-богу, - скороговоркой выпалил я.
- Не так. Что ты божишься, как в церкви? Со злостью божись!
Я шагнул на середину сарая и поднял кулак:
- Чтоб я... нет, не так, погодите... чтоб меня на том свете черти на сковородке жарили, чтоб...
- Довольно, - сказал Васька. - Уча, божись.
Ребята божились не менее яростно. Абдулка даже ругнулся от усердия. Только Илюха оробел, еле слышно выговорил «ей-богу» и торопливо перекрестился.
- Теперь пошли! - сказал Васька. - Только не забудьте: когда начнут стрелять из орудия трехдюймовки, открывайте рот пошире, иначе оглохнуть можно.
Я сбегал на чердак и взял генеральскую шашку, которую когда-то отняли у кадета. Я обернул ее тряпками и спрятал под рубахой. Ребята тоже вооружились. У Абдулки висела на поясе бомба - пивная бутылка с негашеной известью. Если такую бомбу кинуть, она хлопнет и зашипит, как настоящая. Один Илюха остался безоружным - должно быть, боялся.
Дул сильный ветер, когда мы вышли из сарая. Вблизи Пожарной площади на каланче сорвало лист железа, и он, перевертываясь в воздухе, грохнулся на землю возле Васьки. Мы шагали по двое в ряд. Васька шел впереди и так быстро, что мы едва поспевали за ним. Илюха у каждого встречного спрашивал: «Дядь, где винтовки дают?» - «Зачем тебе?» - «Воевать идем!»
Около почты проходить было опасно, там стреляли: в здании засели бывшие городовые и не хотели сдаваться.
На улицах горели костры, возле них грелись красногвардейцы и проверяли у подозрительных прохожих документы.
В домах буржуев окна были закрыты ставнями, калитки заперты на замки. За высокими заборами точно вымерло все, притаились богатеи - душа в пятки ушла.
На Седьмой линии мы встретили рабочих, которые несли стулья с золочеными ножками. Илюха пощупал мягкое, обтянутое голубым шелком сиденье и спросил: «Что это?» Рабочий ответил: «Реквизиция». Илюха стал спорить, что так называются стулья по-американски. Но Васька объяснил, что это все равно что контрибуция, а потом мы узнали, что мягкие стулья отобрали у пристава, который сбежал к генералу Каледину. Стулья сносили в ревком: теперь на них будут сидеть рабочие и крестьяне. Нам тоже разрешат посидеть! Хватит Сеньке-колбаснику своим толстым задом в мягких креслах сидеть. Разбаловались! Хватит, посидели, и довольно!..
Ревком разместился в доме генерала Шатохина на Пожарной площади.
Невиданное оживление царило там. Красногвардейские отряды стекались со всех концов к ревкому, шли с охотничьими ружьями, самодельными пиками, старыми винтовками. Многие были перепоясаны крест-накрест пулеметными лентами. Тут же, возле церкви, рабочие учились стрелять: щелкали затворами винтовок, прицеливались с колена, перебегали в сквере от дерева к дереву, прячась за них, как будто ловили кого.
На высоких ступеньках ревкома мы увидели механика Сиротку. Он отдавал рабочим распоряжения. Одних посылал караулить отнятый у Цыбули магазин, другим приказывал взять под охрану заводскую шахту, третьим велел раздавать бедным продукты и хлеб. Тут же на коленке он подписывал карандашом приказы.
Двое красногвардейцев с револьверами в руках провели на допрос арестованного комиссара Временного правительства - лавочника Цыбулю. Говорили, что он на своих складах облил всю пшеницу керосином, чтобы народу не досталась. А золото свое в ставке утопил.
«Лучше, - сказал, - нехай погибнут мои деньги и все богатство, чем отдавать задрипанным рабочим и крестьянам». Точь-в-точь собака на сене сам не гам и тебе не дам.
Радостно было видеть возле ревкома отряд селян под командой дедушки Карпо. Сиротка посылал селян охранять дом и все имущество капиталиста Юза.
- Помните, товарищи, - говорил им Сиротка, - законы революции суровы. Революцию могут совершать только честные люди. Солдат революции не должен поддаваться соблазну. Я уверен, что ни один из вас не запятнает себя несмываемым позором и не польстится на подлые буржуйские безделушки.
Васька смело поднялся по мраморным ступенькам широкой лестницы с красными бархатными перилами. Мы двинулись за ним. Я узнал парадное шатохинского дома: здесь когда-то сестра кадета дала мне хлеб...
- Где ревком? - спросил Васька у рабочего, стоящего при входе с винтовкой в руках.
- А тебе зачем?
- Нужно.
- А все-таки?
Васька спокойно развернул плакат с красным рабочим и показал часовому:
- В красногвардейцы хотим записаться.
Часовой рассмеялся и, оглянувшись на своих, скомандовал:
- Эх, хлопцы, смирно-о! Красная гвардия пришла!
Все повернули головы к нам, окружили со всех сторон.
- Глянь, да они с саблями!
Рабочий взял меня за штанину, приподнял ее, и всем стали видны материны туфли.
- А этот, поглядите, в женских туфлях!
Васька нахмурился:
- Ладно, зубы не оскаляй.
Кто-то из красногвардейцев потянул за рубашку Илюху и спросил:
- А тебе, пацан, сколько лет?
- Двадцать пять, - выпалил Илюха. - Не веришь? Могу на церковь перекреститься.
Красногвардейцы еще пуще развеселились.
