Леонид Жариков - Повесть о суровом друге
Мы с Васькой переглянулись и, ни слова не говоря, полезли на чердак. Там мы достали генеральскую шашку и решили сейчас же бросить ее в ствол шахты «Италия».
Слезая с чердака, мы услышали конский топот и вернулись. В слуховое окно была видна часть улицы. И на ней множество всадников. Один был юнкер, остальные милицейские Временного правительства с белыми повязками на рукавах и двумя буквами «Г. М.». Среди них прохаживался переодетый в гражданскую одежду бывший городовой Загребай.
Гром в небе рокотал непрерывно, подул сильный ветер.
Верховые спешились около Васькиной землянки. Двое прошли в наш двор, остальные - к Ваське. Видно было, как во дворе перекапывали землю, что-то ломали в сарае. Потом двое милицейских вынесли из Васькиного двора охапку железных пик, самодельных шашек. Васька схватил меня за руку.
- Пики с шашками нашли, - сказал он.
- Какие пики?
- У нас спрятаны были. Отец твой ночью привез.
- Зачем?
- Тебе, ей-богу, как маленькому, все расскажи да в рот положи, сам не догадаешься... Не помнишь, что ли, зачем рабочие в Петроград ездили?..
Мы сидели на чердаке, прислушиваясь к говору во дворе, но не могли разобрать ни слова из-за шума дождя. Вдруг так ударил гром, как будто треснула земля. В слуховом окне сверкнула молния, осветив темный чердак. Было страшно выглядывать в окошко, но я все-таки подошел и увидел, как моего отца вывели из дому и, ударяя по спине прикладами, погнали по улице. Не сразу понял, что отец арестован, что его повели в тюрьму. Громкий плач матери больно отозвался в моем сердце.
- Что же это делается, Анисим? - сквозь слезы спросила она у Анисима Ивановича, который выкатился на своей тележке. - У генерала саблю украли, а они весь город на ноги подняли, невинных людей в тюрьму забирают.
- Не в сабле дело, Груня, - сказал Анисим Иванович. - Это хитрость. Им повод нужен для обыска. Оружие ищут, народа боятся. - Помолчав, Анисим Иванович сказал: - Травят нас буржуи. Куда ни глянь - меньшевики, эсеры. В комитете они, в Совете тоже. В милицию валом пошли бывшие городовые, только мундиры сменили на пиджаки.
- Доколе же так будет, Анисим? - спросила мать. - Ведь сколько говорили про свободу!
- Свобода! - сказал Анисим Иванович. - Какая может быть свобода, если власть у колбасника Цыбули? Подумай, какая это свобода? Свобода угнетать и грабить трудового человека, свобода жиреть и купаться в золоте. А мы с тобой как имели одну свободу - умирать с голоду, так и остались с ней... Но я скажу: рано буржуи вздумали хоронить революцию. Революция живет и скоро покажет себя. Погоди, Груня, соберемся с силами. Недолго осталось ждать. Не сегодня завтра грянет над Россией буря, великая грянет буря!..
Мы все еще боялись слезать с чердака и сидели там, забившись в угол. Вдали рычал гром. Иссиня-черная туча прошла над городом и удалялась в степь, ворча и огрызаясь молнией.
Часть вторая. БУРЯ
Глава седьмая
ОКТЯБРЬ
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов.
1
Хуже нет - быть бедным!
Сиди в тесной землянке, как птица в клетке, и тоскуй, и дыши на заиндевелое окно, чтобы хоть в глазок увидеть улицу, а в городе с самого утра идет пальба, да такая, что усидеть невозможно.
Началась война с буржуями. Говорят, у Юза отобрали завод. Прибегал Абдулка и кричал в окно, что Цыбулю - комиссара Временного правительства арестовали. Сейчас самое время поймать Сеньку и отплатить за то, что катался на мне верхом. Хорошо бы... Но я не могу даже из дому выйти - не во что мне обуться, башмаки изорвались.
Хотя бы мамка ушла, надел бы ее туфли, но она сидит дома и тревожно взглядывает на дверь - отца ждет.
Вчера она не спала всю ночь, шила красный флаг. Теперь этот флаг развевается где-то, а я даже не знаю где. В доме все опостылело: глаза бы не глядели на хромоногий, скрипящий на все лады кухонный стол. Наверно, ни у кого не найдешь такого, как у нас, чайника-урода с отбитым носом - так бы и треснул им о стену...
В который раз я уныло выглянул в окно: улица была пустынна. Ветер кружил на дороге каруселью клочки бумаги пополам с пылью и со свистом мчался по улице, шатая заборы и хлопая калитками.
Где же Васька, друг мой? Никто не приходил.
Вдруг под окном раздался цокот копыт. Я прильнул к стеклу, и сердце мое замерло: я увидел отца верхом на лошади.
С тех пор как рабочие освободили его из тюрьмы, он почти не бывал дома. Мать носила ему куда-то обед.
Я метнулся к двери.
Отец вошел, высокий и худой, в скрипящей кожаной одежде. Даже брюки были кожаные. На ремне через плечо висел настоящий револьвер.
Вместе с отцом вошли двое рабочих. Один безусый паренек с озорными глазами, второй постарше. Потом вошел еще один в черном пальто и в сапогах, с железным ломом в руке.
- Живей, хлопцы! - сказал на ходу отец. - Здравствуй, мать, собери поесть.
Отец снял кожаный картуз и повесил его на гвоздь.
Он прошел вместе с рабочими за перегородку.
- Федя, давай лом!
Отец отодвинул от стены кровать, принял от Феди лом и ударил острием в стену.
Я не понимал, зачем отец ломает дом. А он бил в стену, ковырял ее и скоро выломал саманный кирпич. Рабочие опустились на колени и начали молча и торопливо разбирать стену.
- Довольно, хватит, - сказал отец и запустил в пролом руку по самое плечо, пошарил там и вытащил винтовку.
- Бери, - сказал он, обращаясь к тому, кто стоял рядом с ним, а сам снова полез рукой в пролом.
«Вот так новость! Как же это я не знал, что у нас в доме хранились винтовки?»
Отец достал еще две винтовки, потом вынул узкий цинковый ящик, за ним другой, третий. Федя приоткрыл крышку одного из ящиков, и я увидел патроны, настоящие золотисто-медные патроны в обоймах.
- Все, хлопцы, тащите поскорее! Я через полчаса приеду.
Когда рабочие ушли, отец подсел к столу. Я смотрел на него со страхом и гордостью. Отец был тот и не тот. От него пахло как-то особенно порохом и кожей.
Отец взглянул на меня, и усы его разошлись от улыбки. Я почувствовал на своей голове теплую отцовскую ладонь.
- Как живем, сынок?
- Башмаки изорвались...
- Это не беда. Ты вот почему пуговицу не пришьешь?
- Мамке некогда.
- А ты сам. Все должен сам делать. На мамку не надейся - вдруг придется без мамки жить?.. Постой, постой, за наган не хватайся. Лучше скажи, ты про Ленина слыхал? Он тебе письмо прислал. - Отец пошарил в карманах кожаной куртки, вынул зеленый бумажный сверток и протянул мне: Держи!
Сам он взял деревянную ложку и начал обедать. Я развернул бумагу и прочел:
Радио Совета Народных Комиссаров
30 октября (12 ноября) 1917 г.
В с е м. В с е м.
Всероссийский съезд Советов выделил новое Советское правительство. Правительство Керенского низвергнуто и арестовано. Керенский сбежал. Все учреждения в руках Советского правительства.
Председатель Советского правительства
ВЛАДИМИР УЛЬЯНОВ (ЛЕНИН)
На другом листе, размером побольше, был изображен рабочий, весь красный, даже кепка красная. В левой руке рабочий держал винтовку, а правой указывал прямо на меня:
СТОЙ! ТЫ ЗАПИСАЛСЯ В КРАСНУЮ ГВАРДИЮ?
Записался аж два раза! Ребята подумают, что я из-за трусости не записался, никто не поверит, что у меня башмаки изорвались.
Наскоро поев, отец отодвинул тарелку и поднялся из-за стола.
- Груня, собери харчей, уйду надолго.
Мать заплакала, стала просить, чтобы он не уходил, говорила о том, что всю жизнь он скитается: то сидит в полицейских участках, то прячется в погребах у соседей, а у нее сердце изболелось. Когда же будет конец мукам? Мать глядела на отца, и слезы скатывались по ее щекам, точно живые.
- Вот это нехорошо, - сказал отец смущенно. - О себе сейчас не время думать. Решается судьба: будут рабочие люди рабами или победят и начнут новую жизнь, где самыми почетными словами станут слова «шахтер», «литейщик», «кузнец»... Эх, Груня, такая жизнь Настанет! А ты плачешь. Ну? Ты ведь умница, правда? Ты ведь не плачешь? - спрашивал отец, вытирая слезы на глазах матери.
Она улыбнулась грустно:
- Уже не плачу. Поезжай... Храни вас всех господь...
2
Больше терпеть не было сил. Едва отец уехал, а мать ткнулась лицом в подушку, я украдкой надел ее туфли и побежал к Ваське.
На улице дул пронизывающий ветер. Тусклое, запыленное солнце по-осеннему низко висело над степью. Казалось, будто холод исходит от него.
Васьки дома не было. Я стоял посреди двора, соображая, куда мог деться Васька.
