Виктор Лихачев - Возвращение на Мару
— И ты молчал, старик? Я ведь про этот источник еще в юности читал. История странная, как и все, что связано с вашей горой.
— Почему странная?
— Вот вроде церковь стоит на горе, а о ней в старом краеведении — ни строчки. Что был за приход, кто в ней служил — ничего. Так же и с источником. Вроде был. Здесь, правда, я нашел кое-что.
Мы к тому времени подошли к искомому месту, перекрестились и стали копать.
— А что, место подходящее. Вид красивый, внизу обрыв, вся гора ваша как на ладони. — Толстиков будто забыл о своей последней фразе.
— Игорь, так что ты нашел? Дорасскажи.
— Что нашел? Давай лопаты почистим, моя уже в землю не входит. — Он явно мстил мне за свое долгое неведение.
— Жил в девятнадцатом веке в Любимовске такой чудак — Филипп Матвеевич Соболев. Купец второй гильдии. Имел свою лавку в торговых рядах. Специализировался на бакалейных товарах, но все свободное время отдавал, как бы сейчас написали, изучению родного края. И стихами тоже баловался. Говорят, к концу жизни разорился, но успел несколько брошюр по истории края издать. Одна была посвящена Вязовому и его окрестностям.
— Фамилию Соболева я встречал, но такой брошюры… нет, не помню.
— Не мудрено, тираж пятьдесят экземпляров. Мне дали эту книжечку на десять минут. Вот в ней-то я и прочитал про этот источник. Филипп Матвеевич писал о мареевских стариках, которые ему говорили, что когда еще их деды под лавку пешком бегали, источника уже не было. Но в веке семнадцатом будто бы он пробился из-под земли, а затем вновь исчез: кто-то его уничтожил. Купец-краевед даже на Тихоновскую гору ездил. Так и пишет: величественное место, где душа переполняется совершеннейшим восторгом и упоением.
— Он и впрямь был поэтом. — Я был поглощен работой, но рассказ Игоря меня очень заинтересовал. — Хорошо бы побольше узнать о Соболеве.
— Не спорю. Времени свободного, увы, мало, да и Изволокины умерли, а то можно было бы этим заняться. Говорят, что…
— Игорь, прости, а при чем здесь Изволокины?
— Как при чем? Я тебе не сказал? Соболев им же родня по материнской линии.
— Да ты что?! — я чуть не отбросил от неожиданности лопату в сторону. Богатый стихотворец, побывавший на Маре, историк — любитель, чудак-человек — родственник братьев Изволокиных?! Кажется, дело принимало любопытный оборот.
— Игорь, так ты говоришь, он разорился?
— Да, и будто канул куда-то. Ни слуху, ни духу о нем. А ведь жил не так уж давно — при Александре Освободителе. Тогда в Любимовске две газеты выходили, про смерть такого человека они бы наверняка сообщили, но — ничего. Как и про церковь. — Судя по всему, храм на горе не давал Толстикову покоя.
Между тем была уже вырыта приличная яма, которая постепенно стала заполняться водой. Неужели Лека и впрямь сказал правду? Мы с Игорем вышли пораньше, чтобы не привлекать к себе особого внимания, но сейчас, увлекшись, уже не думали о том, как будем выглядеть в глазах других людей. Впрочем, никого вокруг и не наблюдалось. Через каждые десять минут приходилось отдыхать, чтобы восстановить дыхание.
— Жаль, твоя Маша не видит наших трудов праведных, — сказал Игорь во время очередного «перекура». — Кстати, вон там, из рощи, девочка выходит — по фигуре на твою дочь похожа.
— Они в 13–14 лет все фигурами похожи. — Я посмотрел в сторону озера и впрямь увидел девочку, очень похожую на Машу. Правда, она почему-то пошла не по деревенской дороге, а свернула в нашу сторону. Эту окружную тропку, проходившую через заброшенный сад пустующего дома, знают только местные. Более того, идущая девочка, подняв руку, бодро приветствовала явно нас. У меня захолонуло сердце… Не может быть!
— Привет, дядя Игорь! Здравствуй, папочка. Если бы вы знали, как я рада вас видеть!
Мои чувства в тот момент трудно описать. Удивление, гнев, радость — все смешалось воедино. Машка была одета в джинсы и куртку, на плече — большая дорожная сумка.
— Я так и знала, что начали копать. Сейчас переоденусь и вам помогу, — она это произнесла так, словно приехала не из другой области, а вернулась из вязовской школы.
— Сначала ты объяснишь свое появление здесь.
Маша пожала плечами, как будто речь шла о чем-то несущественном. Чувствовалось, что к разговору она подготовилась.
— Все очень просто. Написала большую, обстоятельную записку твоим друзьям, поблагодарила их за приют, затем села в автобус. С него — на электричку, после опять автобус. Дорогу-то я знаю. Была очень осторожной. В пути ни с кем не разговаривала. В Любимовске нашла сестру дяди Игоря, переночевала у нее…
— Молодец! — не выдержал Игорь. — Такая молодежь подрастает — нигде не пропадет. Гордись, Васильич
— Еще успею. Дальше.
— А дальше автобус до Вязового — и вот я здесь. Папа, не смотри на меня рысью, лучше давай обнимемся — я соскучилась.
От такой наглости я на время потерял дар речи. Не буду пересказывать все, что затем дочь услышала от меня. Игорь в это время тактично взял лопату и продолжил работу. Маша стояла, опустив голову. Когда мой запал иссяк, она подняла на меня глаза и сказала тихо:
— Ты как ребенок, папа. Кричишь, а сам рад, что я приехала.
— Рад?!
— Конечно! И не приехать я не могла.
— На кухне в Сердобольске мне показалось, что ты выросла.
— Так оно и есть.
— Значит, притворялась тогда?
— Не совсем. Думала, что если не буду спорить с тобой, ты легче примешь мудрое решение.
— Мудрое решение? И каково же оно?
— Мы должны быть вместе. Неужели ты забыл: «И возвратятся двое». Двое, понимаешь? — Последние слова Маша произнесла шепотом.
2.
Из дневника Марии Корниловой.
16.04.1994 г. Суббота.
Папа молча смотрел на меня, затем вдруг сделал несколько резких шагов ко мне. Мы обнялись.
— Ты и впрямь стала взрослой, дочка. С приездом!
— Спасибо.
— С возвращением на Мару! — услышали мы чей-то голос.
На второй тропинке, чуть выше нашего огорода, стояла тетя Валя Кобцева. Удивительная женщина, настоящая хозяйка деревни: все видит, все обо всех знает, до всего ей есть дело.
— Молодец, Машенька, что приехала, а то без тебя наша Мареевка совсем осиротела.
Ответить я не успела. В воронке что-то булькнуло. Дядя Игорь даже отскочил в испуге. Тут как тут оказалась тетя Валя.
— Интересно, что вы здесь делаете?
И опять никто не успел ей ответить. Раздался еще один хлопок, и тонкая струйка побежала из ямы.
— Йо-хо-хо! — закричал дядя Игорь. — Вот это да! Ай да мы! Васильич, давай поможем водичке вырваться из заточения.
Но только папа сделал попытку погрузить лопату в землю, как она, легко поддавшись, провалилась вглубь по самый черенок.
— Ребята, — папа тоже был вне себя от радости, — да здесь, похоже, сруб сохранился.
— Так если он дубовый, что с ним будет? Ничего! — откликнулся дядя Игорь.
— Неужто святой колодец отыскали? — дошло наконец до тети Вали. — Вот радость-то! Пойду, Тимошиным все расскажу.
— Смотри, как побежала, — сказал дядя Игорь. — Вот что значит обрадовался человек, плюс, конечно, воздух деревенский. Я в ее годы так бегать не смогу.
— Это точно, — согласился папа, — особенно если будешь столько пива пить.
— Кстати, мы сегодня просто обязаны это сделать.
— Согласен, — ответил папа, — тем более у нас есть специалист по закупке пива.
— Ты меня что ли имеешь в виду?
Они разговаривали, не переставая вычерпывать из воды грязь и отбрасывать ее за ивы.
— Нет, я имею в виду Марию Николаевну.
— Разве Маше продадут пиво? — искренне удивился Толстиков.
— А ты посмотри на мою дочь, Игорек. Хотел бы я видеть того человека, кто бы осмелился не продать ей пиво, не продать билет в любой конец страны…
— Подкалывай, подкалывай, — я так была рада и своему приезду сюда, и тому, что Лека нас не обманул, что могла позволить себе быть великодушной. — Между прочим, я действительно могу сходить в Вязовое за пивом. Там торгует тетя Нина Воронова, мы с ней…
Папа рассмеялся.
— Машка, ты действительно чудо в перьях! Представляешь, в школу человек не ходит, а за пивом бегает. Что про нас люди скажут? Нет уж, лучше приготовь-ка обед.
— Хорошо, только я еще побуду с вами. Ой, папа, смотри!
Постепенно грязь очищалась. От сруба уцелело всего три круга. На самом дне зажелтел песок, из него с бульканьем выходила вода. С каждой минутой она становилась все чище. И вот на песке я увидела два крестика. Они лежали друг подле друга, один большой, второй поменьше. Папа бережно поднял их. Крестики были серебряные, даже не верилось, что они столько лет пролежали в воде. Дядя Игорь взял их у папы, и крестики заискрились на солнце.
