Бенрт Ли - Школьник Свен (из норвежской жизни)
— Ужасная дерзость!
— Так он стихи пишет, этот чудак!
— Но каково? — прямо в лицо Свеннингу! А?
— Возмутительно! — объявил Симон Сельмер. — Он так важничает своими стихами, как будто это на самом деле совершенство.
— Во всяком случае, лучше твоих, — неожиданно сказал Антон Вех, стоявший неподалеку и все время смотревший на Свена Бидевинда.
— А ты для чего вмешался — из благородства, конечно? — насмешливо спросил его Симон Сельмер.
— Для чего я вмешался, это мое дело, — а вот ты сунулся с своими замечаниями для того, чтобы подлизаться к Свеннингу, а это низко! Свеннинг вечно издевается над классом, а мы поддерживаем его и смеемся.
— Да разве я вмешался?
— А зачем ты выскочил с каким-то глупым замечанием насчет размера стихов? Можно подумать, что ты в этом что-нибудь понимаешь!
И положив руки в карманы, Антон Бех ме-дленно отошел к углу двора, где стоял Свен Бидевинд. Когда Антон был уже близко, Свен наполовину отвернулся и принялся ковырять заборный столб.
— Напрасно ты, Антон, вмешивался в дело. Пусть бы дрался, а теперь и тебе достанется из-за меня. К чему? Какой смысл?
— Какой смысл? Ты думаешь, что я должен был сидеть на месте и предоставить Свеннингу оскорблять честь класса? Разве он имеет право читать записки, которые находит в книгах, и которые его не касаются?.
— Да, но…
— Но ты ужасно хорошо поступил, Бидевинд, ужасно хорошо!
— Ну…
— А теперь придет ректор.[5] Свеннинг конечно, сейчас же пошел жаловаться.
— Да…
— Но я, знаешь ли, с своей стороны, расскажу ректору про все подлости Свеннинга. Можешь положиться на эго. Пусть он делает, что хочет.
— А ты думаешь, будет плохо?
— Не знаю, как тебе сказать. В прошлом году выключили Андерса Хольм.
Раздался звонок, перемена кончилась.
В классе было совершенно тихо против обыкновения. Это был урок самого ректора — история.
Ректор долго не приходил. Все понимали причину, — Свеннннг жаловался.
Наконец, дверь отворилась, — все вздрогнули. Ректор Хольсг, суровый и серьезный старик, взошел на кафедру, взял книгу от дежурного, Свена Бидевинда, и встал в свою обычную позу, слегка расставив ноги и сложив руки назади, под иолами сюртука.
Покачиваясь слегка из стороны в сторону, он обводил класс испытующим взглядом своих темных глаз, глубоко лежавших иод высоким чистым лбом. Прошло несколько минут.
— Свен, ты! — сказал он наконец.
Краска бросилась в лицо Свену, он поднялся, полный страха и ожидания.
— С какого события начинается отдел истории, который мы называем „новым временем"?
— С-с-с открытия Америки.
— В каком году?
— В 1492.
— Кем?
— Христофором, — громко и радостно произнес Свен, и потом упавшим голосом прибавил, — Колумбом.
По классу пронеслось легкое хихиканье, совсем, совсем тихое, — выражение лица ректора вовсе не располагало к веселью. Он стоял на кафедре строгий и серьезный, и продолжал тихо покачиваться. Сегодняшний урок касался войны между
северными и южными штатами в 1864 году. Если ректор начинал спрашивать о Колумбе и именно Свена, то это доказывало, что он не так уж серьезно посмотрел на жалобу Свеннинга.
— Кто он был родом? — продолжал ректор.
— Испанец.
— Вимсс…
— Нет, генуэзец!
— А испанцы?
— Снарядили его экспедицию.
— Расскажи мне вкратце историю Америки с ее открытия до 1860 года.
Глаза Свена блеснули. Здесь он был в своей сфере!
История и география были двумя единственными предметами, которые Свен знал, как следует. Не оттого, что он прилежно учил уроки, а потому, что все, что касалось этих предметов, легко и прочно укладывалось у него в голове и составляло огромный запас знаний, который всегда был у него под рукой. Стоило ему только закрыть глаза и заглянуть к себе в голову, перед ним сейчас же расстилалась вся карта земли с морями, государствами, городами, реками и горами, расами, квадратными милями, количеством жителей, ввозом и вывозом, промышленностью и т. д.
История, подобно живым картинам, двигалась над всеми государствами, он ясно и живо представлял себе их, каждое в отдельности, с изменчивыми очертаниями и границами.
Краткий обзор истории Америки! Это была обычная система ректора Хольста производить внезапные повторения разных отделов истории, а зоркий глаз его открыл, что это было настоящее поприще Свена Бидевинда. Как ни строг и ни неприступен казался ректор, продолжавший покачиваться на кафедре, как ни горд был его белоснежный лоб, Овен чувствовал себя перед ним спокойно и уверенно. То, что он именно теперь спрашивал его таким образом, заставляло Свена надеяться найти суд более справедливый, чем пощечины Свсннингсена.
И краткий обзор сошел благополучно. Ректор прерывал его своими обычными „Вимсс…“ не более двух раз, и Свен получил в журнале одну из крошечных тоненьких единиц ректора.
Урок проходил тихо и медленно; ученики вполголоса рассказывали об американской гражданской войне, а ректор от времени до времени делал свои обычные замечания.
Наконец, раздался звонок, и, задав урок к следующему разу, ректор громко сказал:
— Свен Бугге и Антон Бех, останьтесь в классе, остальные выходите!
Вот оно! Сердце Свена Бидевинда больно сжалось.
Класс опустел. Ректор попрежнему покачивался на кафедре.
— Подойдите сюда оба!
Антон Бех и Свен Бидевинд подошли к кафедре. Антон мрачно и упрямо смотрел перед собой на стену; взгляд Свена, полный страха и ожидания, был устремлен на ректора.
— Адъюнкт Свеннингсен жаловался мне на тебя, Свен! Он нашел вот эти стихи в твоей книге — и ректор вынул бумажку из своего кармана. — Вместо того, чтобы наказать тебя за то, что ты занимаешься посторонними делами во время урока, он одобряет твои стихи, прочитывает их твоим товарищам и хочет сохранить на память. За это ты должен был бы быть благодарным господину Свеннингсену и как его ученик и как поэт. А ты, напротив, ведешь себя по отношению к нему совершенно непростительно и получил за это заслуженное наказание. Вот тебе твои стихи; адъюнкт Свеннингсен все-таки не находит их достойными того, чтобы сохранить их. Возьми.
Ректор протянул бумажку вперед, и Свен красный, как рак, взял ее. Ректор некоторое время молча смотрел на Свена Бидевинда. Внимательный взгляд увидел бы на его тонком лице едва заметную улыбку. Потом он обратился к Антону Беху.
— Ну, Антон, что ты мне скажешь?
Антон Бех вопросительно взглянул на ректора.
— Я слышал, что ты выступал самозванным защитником класса. Ты, может быть, удовлетворишься тем, что я сказал Свену. В таком случае я счастливее господина Свеннингсена, которому ты выдал не особенно лестный аттестат. Благодарю тебя!
Ректор протянул руку. Антон Бех опустил глаза и не трогался с места.
— Дай мне твою руку, мой мальчик! — сказал ректор внезапно изменившимся тоном, так ласково и сердечно.
Антон Бех заставил себя протянуть руку, ректор слегка пожал ее.
— Ну, теперь можете итти оба.
Свен Бидевинд и Антон Бех быстро вышли из класса. Внизу на лестнице Антон остановился.
— Я на хожу, — сказал он Свену, — что твои стихи ужасно хороши, да!
И они пошли дальше к выходной двери. На школьном дворе было, как всегда, шумно и весело. Антон опять остановился.
— Слушай, Бидевинд, — сказал он, — мы ни слова не расскажем остальным из того, что говорил ректор.
— Конечно! — ответил Свен.
— Видишь ли, — сказал Антон, — эти болваны все равно не поймут, что ректор был с нами, собственно говоря, ужасно мил.
— Да, — сказал Свен Бидевинд задумчиво, — он был очень добр. ИI отдал мне стихи.
— И не исключил из гимназии.
И с этими словами оба вышли во двор.
II
ПЕРЕВОРОТ
На другой день и в следующие затем дни Свей был очень задумчив.
Он, очевидно, о чем-то размышлял. На третий день после описанного события был опять урок истории. Весь час Свен неподвижно просидел иа своем месте, нс сводя с ректора своего правого глаза и устремив левый на кончик своего собственного носа.
Ректор Хольст. как всегда, стоял, покачиваясь, на кафедре, но Свен в тот день находил в нем что-то особенное.
Когда урок был кончен, Свен в качестве дежурного привел все в порядок, открыл окна, вымыл классную доску, приготовил мел к уроку математики и намочил губку. Когда все было готово, он остановился и посмотрел на кафедру, потом кивнул головой и сказал самому себе:
— Да, ректор, в самом деле, удивительный человек.
По с тех пор гимназия изменилась для Свена. Не резко и не извне.
Прежде он сидел в классе безучастно, считая себя совершенно посторонним лицом и дожидаясь только окончания последнего урока, чтобы бежать домой. Теперь между ним и гимназией установилась прочная связь.
