Зинаида Канониди - Королевская лепёшка
Забившись в самую глубь тёмной пещеры, подальше от часового, Ахмет пустил черепашку в лужу, что осталась от прилива, и следил за ней невидящими глазами. Не потому, что было темно — к темноте он уже привык, — а потому, что неотступно думал об отце.
— Что делать, что делать? — шептал Ахмет, глотая слёзы.
Черепаха выбралась из лужи и заковыляла к морю.
«И хорошо! — подумал Ахмет. — Пусть хотя бы она живёт на свободе».
От усталости и волнения Ахмет незаметно для себя уснул. Ему и во сне снилось, что он бежит за машинами, но красные глазки всё дальше и дальше, а он спешит за ними и не поспевает, а сердце бьётся всё больнее и больнее, и вот уже не хватает сил, не хватает дыхания…
Проснулся он от крика над головой: «Живо! Шевелись!»
Спросонья Ахмет не понял, где он, и только, разглядев мерцающее в ночной тьме море, услышав совсем рядом шум волн, всё вспомнил.
А наверху, на скалистой площадке, кто-то ходил, звенели стальные подковки. Наконец послышалось: «Готово»! И раздалась команда: «Стой! Ближе, ближе к краю!»
Потом скрипучий голос прокартавил:
— Последний раз спрашиваю: где берёшь оружие?
Ахмет затаил дыхание: что ответит этот человек? Но в ответ послышался смех. Ахмет ушам своим не поверил: человек, которого сейчас убьют, смеялся!
— Ты будешь отвечать, каналья? Кто твои сообщники?
В ответ — опять смех. И… голос отца:
— Не трудитесь, полковник! Мы своих друзей не выдаём!
«Папа!» — хотел крикнуть Ахмет, но в это время раздался негромкий щелчок пистолетного выстрела, и в море рухнуло тело. И в тот же миг Ахмет нырнул вглубь. Он нырял, как лангуста, и никто из мальчишек даже на спор не мог пересидеть его под водой. И сейчас он придержал дыхание, стремительно уходя ко дну.
А в это время на скале включили сильный прожектор. Луч света рассёк море на две чёрные пропасти и поймал медленно погружающееся тело рыбака. Ахмет подплыл, выхватил из кармана нож и полоснул путы на руках отца. Руки были связаны жёсткой верёвкой, но острый нож не сплоховал.
Ахмету уже не хватало воздуху, но он плыл под водой из последних сил и тащил отца за рубаху — подальше от луча прожектора. Он знал: стоит им показаться на поверхности, как их прикончат очередью из пулемёта — об этом тоже толковали арабы. Ахмет уже вынырнул возле самой скалы и приподнял голову отца. Позади, в море, забулькали пули — это солдаты стреляли в воду — на всякий случай. Им и в голову не приходило заглянуть вниз, под скалу.
Прожектор веером прошёлся туда-сюда над морем и погас. Спасительная тьма прикрыла их. И тут силы Ахмета кончились. Он едва смог вытащить отца на берег, а внести в пещеру уже не хватило сил. В воде тело было лёгким, невесомым, а сейчас будто свинцом налилось. Но рыбак сам приподнялся, застонал.
— Ты ранен? — спросил Ахмет. — Только прошу, не умирай.
— Ладно, не умру, Ахмет-н-Ахмет, — прошептал рыбак, узнав сынишку и даже как будто не удивившись, что он здесь.
Ахмет-н-Ахмет — это то же, что по-русски «Ахмет сын Ахмета». Ведь рыбака тоже звали Ахметом. Мальчик очень гордился, когда отец называл его так.
С тех пор прошло полтора года. Был август — самый жаркий месяц. Близкая Сахара дышала таким зноем, что всё живое пряталось от солнца. Да солнца и не было видно — оно плавало где-то там, в раскалённом небе, среди пара облаков. Земля была накалена, как противень в горящей печи. Губы пересыхали, ноги обжигало даже через пеньковые подошвы парусиновых туфель.
Но Ахмету всё было нипочём! Он бегал босой, полуголый, с непокрытой головой. Или это только так казалось, что ему — нипочём? Ведь и ему было мучительно жарко, и ему хотелось пить, и ему сухой воздух обжигал лёгкие.
Неделю подряд он кружил возле виллы полковника Шевалье. Вилла тщательно охранялась, часовые дежурили днём и ночью. Красивая кованая решётка сада была так высока, что через неё невозможно было перелезть незаметно. Но Ахмет пролезал — не сверху, а снизу, там, где прутья не доходили до асфальта. Ахмет нарочно выбирал полдень, когда улицы становились пустынными и всё в доме замирало. Он ящерицей скользил в глубь парка, прокрадывался к дому, приникал к окнам, закрытым ребристыми жалюзи, всё видел и всё слышал. Он уже знал и распорядок дня полковника, и его слуг, и его охрану. Он знал, что полковник много пьёт и во сне кричит, бредит — наверное, ему чудятся его жертвы. Узнал Ахмет и то, что в жаркие часы сиесты[2] полковник всегда дома, отдыхает в своём кабинете, куда без зова никто не смеет войти.
А на следующий день в такой же знойный полдень, когда в тени деревьев собаки валялись, как дохлые, а люди прятались в домах, к вилле подъехал грузовичок. За рулём сидел отец Ахмета. По бортам кузова была надпись: «Чистка ковров. Быстро, дёшево, без хлопот».
Из кабины выскочил Ахмет и преспокойно, словно приехал к себе домой, нажал на воротах кнопку звонка.
Часовой в стеклянной будке опешил от такой дерзости. И только когда створки ворот бесшумно раздвинулись в стороны, он стряхнул дрёму и заорал на Ахмета:
— Стой! Тебе что надо?!
— Ничего, — ответил Ахмет.
Из кузова вылез Паша́. Погладив спокойно бороду, он сказал на ломаном французском:
— Господин сержант, мы чистильщики ковров, нас вызвал управляющий.
— Нашли время! — буркнул часовой. — Все нормальные люди спят в этот час.
— Но вы же не спите! — деликатно заметил Паша.
Часовой не нашёл, что возразить, и взял телефонную трубку. Ему долго не отвечали, и он махнул рукой.
— Проезжайте, только без шума! И к чёрному ходу.
— Господин сержант, нам несподручно с чёрного хода, — опять возразил Паша́. — Там дверь узковата для ковров господина генерала.
— Разве полковника произвели в генералы? — удивился часовой.
— А разве вы не знали? — спросил Паша́, пряча улыбку. — В газетах было…
Тем временем грузовичок въехал в ворота и остановился у самого подъезда виллы. Все трое — Ахмет, его отец и Паша́ стали подниматься по мраморной лестнице. Они держались так спокойно, будто и в самом деле были чистильщиками ковров.
На верхней ступени, по бокам от двери, стояли два рослых сенегальца. Автоматы в их руках казались детскими игрушками. Они застыли как статуи, и Ахмету даже захотелось потрогать их: живые они или сделаны из чёрного камня? Он протянул было руку, но вдруг заметил, что у сенегальца нижнее веко чуть приподнялось, как у птицы, — он подмигнул.
«Чистильщики» прошли весь дом, отражаясь в зеркалах, шаги их тонули в пушистых коврах, и ни одна дверь не скрипнула за ними.
Так они проникли в кабинет, где было сумрачно от спущенных штор. Ахмет первым разглядел в полутьме полковника. Закрыв глаза, полковник Шевалье дремал на тахте.
Рядом с тахтой на столике с кривыми ножками лежал револьвер без кобуры и стоял высокий стакан с апельсиновым соком. На дне таяла льдинка.
Ахмет облизнул пересохшие губы, но, подскочив к столику, взял не стакан, а револьвер.
— Именем народа, вы арестованы, полковник! — негромко сказал Паша́ и навёл свой пистолет.
Полковник вздрогнул, но глаз не открыл.
— Встаньте, поднимите руки, — приказал тогда рыбак.
При звуке его голоса полковник вздрогнул, приоткрыл глаза. Вдруг они расширились.
— Призрак! Ты — призрак? — прохрипел полковник, закрывая лицо ладонями.
— Я не призрак, и тем хуже для вас, полковник. Многих вы утопили в море и теперь поплатитесь за это.
Лицо полковника покрылось пятнами, он сжал кулаки.
— Да как вы смеете! — закричал он. — Эй, кто там! Зачем впустили этот сброд? — И протянул руку к колокольчику.
Но Ахмет успел перехватить шнур. Отец Ахмета накинул на полковника тонкую капроновую сетку. Полковник запутался в ней, как большая рыба, и рот он разевал по-рыбьи беззвучно. Наконец с трудом проговорил:
— Меня нельзя судить… Я только выполнял свой долг. — И упал на колени.
— Не трудитесь, полковник, — сказал старик Паша́. — Мы не суд, и не в нашей власти помиловать. Судить будет партизанский штаб.
— На помощь! — завизжал полковник.
Пришлось заткнуть ему рот обрывком сети. Потом его аккуратно положили на край ковра, осторожно, но туго, закатали, взвалили скатку на плечи и понесли.
Ахмет бежал впереди и распахивал двери. Мимоходом он сдёрнул с узкой скамьи коврик, скатал его в трубку и с деловым видом понёс к машине.
Сенегальцы и бровью не повели, когда «чистильщики» прошли мимо, спустились с лестницы и стали укладывать ковры в кузов. Мотор оставался невыключенным, так что выехали без задержки. Часовой в будке зевнул и отвернулся, показав спину, чёрную от пота.
По городу грузовичок ехал не спеша, и никому и в голову не приходило, что в нём везут самого полковника Шевалье. Но когда миновали окраину, отец прибавил газу. Машина помчалась с такой быстротой, на которую только была способна. У Ахмета всё мелькало перед глазами: белые фигуры работающих в полях феллахов, красные черепичные крыши, голубые от купороса виноградники, зеленовато-сизые рощи оливок и оранжевые апельсины в тёмной листве.
