Константин Махров - Сердца первое волнение
Посередине катка — красавица-елка, высоченная, разубранная, в россыпи разноцветных огней. А вокруг — вся школа, от мала до велика. Мелькают фигуристки в трико и в шубках, отороченных мехом; проносятся солидные старшеклассники в лыжных костюмах всех цветов радуги; а вот мальчуган в шапке с распущенными ушами, в непомерно большом отцовском ватнике шпарит на одном коньке; кого-то целая ватага тащит со смехом и криками. Кто-то упал — летит на собственном пузе; на него — другой, третий… веселая свалка, куча мала! По бокам, у снежных отвалов, — мамы и папы, стоят, смеются, того и гляди сами выйдут на лед… А вон уже один папа, важный, с толстым портфелем, не вытерпел, разбежался… бац! — растянулся. Еще свалка… А смеху-то!
А в окне школы — громкоговоритель, и оттуда несутся вальсы, польки…
Первый день каникул — самый радостный, самый безмятежный! Еще вчера сидели за партами, с дрожью в сердце ждали вызова к доске, волновались, отвечали… Как? Сколько?.. (Ответ — на пальцах: «три»! «четыре»!). Всё! — Те дни миновали; все кончилось, и не так уж плохо… Ну да, конечно, могло быть лучше; если бы поднажать, если бы взять себя в ежовые рукавицы. Хорошо, учтем на будущее. Сегодня отдых, свобода! Спи, катайся, гуляй, читай, — все, что хочешь! А впереди — новогодняя елка, балы-маскарады, лыжные походы, и театр, и концерты. Не зря заседал учком и комитет комсомола, не зря кричали, спорили, из себя выходили серьезные, ответственные члены комитетов, намечая, планируя и перепланируя, как лучше, как веселей организовать каникулы.
Каникулы! Веселая пора, вольготные деньки!..
А наши десятиклассники — нет никого счастливее их! Вон как поблескивают их глаза, вон какие у них широченные улыбки! Вон как они шумят, живым кольцом окружив Маргариту Михайловну, только что подкатившую на беговых коньках. Она вчера раздала им проверенное сочинение — классное сочинение. Знаете ли вы, что такое классное сочинение? Нет, не знаете вы, что такое классное сочинение! Оно — зеркало вашей души, ваших дум, и стремлений, и чувств; оно — и арсенал, и парад ваших знаний, вашего умения верно мыслить и излагать мысли по всем неисчислимым правилам стилистики. Тут уж проверят вашу самостоятельность, тут уж найдут и подсчитают все ваши ошибочки, все до единой описочки, до единой запятой, и так разберут при выдаче — света не взвидишь! Нет ничего более трудного, более страшного, чем классное сочинение. И нет ничего более радостного, чем пятерка — а иногда даже троечка — за сочинение!
Десятиклассники писали по Маяковскому — и почти все написали хорошо. Ну, не все, ну, еще не так хорошо и есть еще эти самые стилистические… Но тройки — «крепкие», а двоек уже нет. Это ли не достижение?
В двадцатый раз они спрашивают свою учительницу и про то, как раскрыли тему, и про стиль, и про план, и сами рассказывают, как писали, как дрожали, как переживали. Маргарита Михайловна едва стоит — затормошили, затолкали. Она в лыжном костюме; голос звенит, глаза лучатся…
Откуда-то из-за елки стремглав вылетает Надя Грудцева.
— Товарищи! — кричит она. — Сегодня знаменательная дата: день выхода нашего журнала. Читайте, смотрите!..
Она подняла над головой толстую книгу — альбом с красиво разрисованным заголовком:
СЧАСТЛИВАЯ ЮНОСТЬ № 1
Вокруг Нади творится что-то невообразимое… толчея, давка, столпотворение. На помощь ей спешат Анатолий Черемисин и Степан Холмогоров; а журнал у нее уже выхватили; некоторое время он плывет над головами, потом ныряет вниз, и Надя видит его в могутных руках своего телохранителя, приземистого крутоплечего Сергея Землякова, которого ловко прикрывает сверху вихрастый поэт Пантелей Городков с обмороженным носом. Наконец, журнал опять у Нади. Подняв его для общего обозрения, она говорит:
— Смотрите, вот редакционная статья… Тише толкайтесь! Мы не железные… Вот, Пантелей, твои «Стихи о школьной мастерской»:
Звенит пила, бежит рубанок,
И стружка вьется и шуршит.
Мы у станков, мы спозаранок
Труду учиться все пришли.
Вот твои же стихи о спутнике. Вот, Сергей, твой рассказ — о девяти негритятах в Литл-Рок. А вот повесть Анатолия Черемисина — «Полет на Луну». Иллюстрации к ней нашего художника Степана Холмогорова. Не рисунки, а одно загляденье! А модель спутника они с Анчером закончат в дни каникул, увидите. Дальше идет мой рассказ… А вот статья Клары, — замечательная статья! Глубина мысли и точность в изложении фактов. Клара! Где ты? Клара!
Клара стоит возле елки, и не одна, а с миловидной, тихо и счастливо улыбающейся женщиной.
Журнал у Нади выхватили; тогда она стала шептать Маргарите Михайловне, — благо внимание всех было привлечено забавными карикатурами из отдела «За ушко да на солнышко».
— Смотрите, смотрите… Вон ее мама. Ведь нашла! Привезла. И живут вместе. Модест Григорьевич — Клара говорит — немного пообмяк. Он, говорит, отделил себе комнату, но… все чаще заговаривает и с Кларой, и с Агнией Павловной. Ведь хорошо, правда? Клара, Клара! Сюда!
Клара машет ей рукой, что-то говорит, но что — неслышно. Вероятно, ей не хочется оставлять маму одну. Агния Павловна приветливо улыбается Маргарите Михайловне, как старой знакомой; недавно она приходила к Евдокии Назаровне и познакомилась с учительницей своей дочери.
— Теперь и премий надо ждать, — говорит Сергей Земляков.
— А ты только ради премий и писал? — спрашивают его.
— Ну, уж прямо! Просто! — обидчиво отвечает он.
— И очень даже интересно: что же это такое: «…и еще кое-что… важная, прекрасная вещь»? Так что это за вещь?
— Это «кое-что», — отвечает Надя, — на вчерашнем заседании редколлегии присуждено именно вам, самым активным нашим деятелям. Это…
— Фотоаппарат?
— Нет, лучше.
— Лыжи?
— Лучше! Лучше!
— Чернильный прибор с гусиным пером?
— Не то, не то! Лучше в тысячу раз! — говорит Надя. — Это — право получать в нашей библиотеке все книжные новинки в первую очередь, раз; во-вторых, ваши портреты, как и других наших лауреатов, будут вывешены в школе. И, в-третьих, — десять шоколадных мороженых! Кушайте на здоровье!
Она развертывает сверточек и под общий смех вручает лауреатам мороженое, в том числе Анчеру, который от смущения краснеет, как земляника.
— Постой! — говорит он, — насчет меня такого решения вчера не было…
— А это мы без тебя решили. Ведь ты же все-таки дописал повесть? Дописал? Ешь, лауреат! Да с товарищами поделись. Приятно на морозе — холодненького!
— «Лауреат»! Вот уж не думал! — ухмыляется он и не замечает, что «л» произносит четко.
На душе у него успокоенно-светло… Буря пронеслась.
В последние дни, по настоянию неумолимой Надежды Грудцевой, Анатолий Черемисин работал над выпуском журнала; несколько вечеров они провели в комсомольской комнате вместе; были и шутки, и серьезные разговоры, но в душе уже не было того волнения, того огня, который горел тогда и необыкновенным светом освещал все. При воспоминании о тех днях Анатолию порой становилось грустно, но и сама эта грусть проходила.
У него яснее вырисовывались черты продолговатого лица, еще темноватого от прежнего южного загара, в них прибавилось определенности, четкости. Прибавилось этой четкости и ясности и в выражении мыслей. Он словно повзрослел.
Недавно, в мастерской, собирая модель спутника, он спросил Степана:
— Ты говорил, что тебя интересует завод, ходил с отцом по цехам… А как теперь?
— Да так же, — ответил Степан. — А что?
— Так. А вот кончим школу… куда думаешь?
— Туда же, на завод, — сказал Степан, и испытующие исчерна-серые глаза его наполнились горячим светом, как у человека, готового взяться за исполнение своей заветной мечты. — На завод, за станок. Я думаю о профессии токаря.
— А дальше?
— Дальше — тоже токарь, но на новой высоте, на научной. Я буду учиться. Мне отец говорил, что в этой области — предела совершенствованию нет. А ты в астрономический? Будем штурмовать космос?
— Да, думаю, особенно теперь, когда наши ученые забросили в небо две новые звезды. Но это — моя дальняя цель, Степан. Я должен к ней себя подготовить, то есть от многого освободиться, многое — приобрести, перенять и от тебя, и от Нади… Мне это не легко дастся, знаю, но я должен добиться этого. А тогда уж и в космос.
— А как… с Надеждой?
— Что ж… с Надеждой… Слышал я, у монгольского народа есть пословица: «Мысли не ждут, пока вырастут усы»… То есть, я хотел сказать, что девушка не будет ждать, пока… бычок приучится без веревочки ходить…
— Ну, ну… — сердито помычал Степан. — Легче, без напоминаний…
— Мы будем друзьями, — сказал Анатолий.
— То есть? — спросил Степан.
— Никаких «то есть»! — решительно молодым баском заявил Анатолий. — Разве не ясно?
